Канитель: первый уровень

– Сломалась – и ладно. Выбросим. Другую купим.

Мальчик остаётся один, тихо всхлипывает, сжимая половинки машинки.

Чуть поодаль в песке сидит девочка лет пяти – Алиса. Она внимательно смотрит на него: взгляд цепляется за обломки, потом за мокрые от слёз щеки. Она медленно подползает ближе.

– Дай, – говорит она негромко, но без колебания.

Мальчик секунду тянет, прижимая игрушку к себе, потом всё-таки протягивает.

Алиса берёт обе половинки в маленькие ладони. Ставит их стык в стык, зажимает между ладонями крепко-крепко, так что костяшки пальцев бледнеют. Плечи её чуть поднимаются, шея напрягается, на лице – упрямое, почти взрослое выражение.

Через несколько секунд кожа на ладонях слегка краснеет, будто она держит что-то горячее. Воздух над её руками дрожит лёгкой мутной полоской, как над раскалённым асфальтом. Девочка не отдёргивает рук, только ещё сильнее сжимает их.

Песочница стихает – или просто так кажется: чужие голоса будто отдаляются. В этот миг всё внимание притягивает к себе странная неподвижность её маленькой фигуры, застывшей над пластиком, который должен был остаться сломанным.

Наконец Алиса размыкает пальцы. В её ладонях лежит целая машинка. Пластик гладкий, ровный, без трещины, без следов склейки – как будто никогда и не ломался.

Девочка на секунду замирает, глядя на игрушку. По её лицу пробегает едва заметный испуг – глаза расширяются, подбородок дёргается. Она резко оглядывается: взрослые заняты своими делами, другие дети копаются в песке, никто прямо на неё не смотрит.

Алиса быстро накрывает машинку ладонью, потом другой, и торопливо, лихорадочными движениями начинает рыть рядом ямку. Песок летит в стороны. Она опускает в ямку целую машинку, закапывает её, разглаживает сверху маленькой ладонью, как будто прячет что-то слишком ценное или слишком опасное.

Мальчик всё ещё сидит поодаль, вытирает кулаком глаза, не понимая, куда пропала его игрушка. Девочка бросает на него короткий взгляд – виноватый, упрямый и в чём-то старше её возраста. Губы плотно сжаты. Она поднимается, как будто хочет уйти, делает шаг… останавливается.

Вернувшись, она снова опускается перед ним на корточки, разгребает песок и достаёт оттуда ту самую машинку – чистую, целую, без шва. На секунду задерживает её у себя в руках, будто проверяет, всё ли с ней в порядке, и только потом протягивает мальчику.

Тот перестаёт всхлипывать. Берёт машинку осторожно, как хрупкую. Осматривает её со всех сторон, проводит пальцем по месту, где была трещина. Ничего. Поднимает на Алису удивлённый взгляд.

Она смотрит прямо, не отводя глаз, и не говорит ни слова.

Вера медленно выдыхает, глядя в огонь, где только что жила чужая детская песочница.

– Кровь кипит, – негромко подводит она итог. – Не прошла мимо, не смирилась: сломалось – и в мусор.

Пальцем трогает край жаркого камня, словно проверяя, не мерещится ли.

– Совесть не молчит: спрятала – и всё равно вернула. Не смогла оставить мальчишку с пустыми руками.

Пламя вспыхивает выше, отражаясь в её глазах.

– И Пустоте уже тогда сказала «нет». Сшила то, что рассыпалось.

Она кивает сама себе, как после решения задачи:

– Подойдёт. Это та, что мне нужна.

Огонь дрогнул, песочница растаяла, будто её смыло жаркой волной. В языках пламени проступило другое – та же тесная мастерская. Настольная лампа, дающая резкий, почти хирургический свет. В этом круге света – взрослая Алиса. Она склонилась над чёрной курткой и нашивает на спину аппликацию: диковинный цветок, слишком живой для простой ткани.

Игла в её руках движется с неестественной, тревожной скоростью – слишком быстро, чтобы глаз успевал следить. Нить послушно скользит следом, ложится стежок к стежку, ни одного лишнего, ни одного неровного. Казалось, не она ведёт иглу, а игла сама знает, куда ей идти.

Под её пальцами плоская тканевая выкройка меняется: цветок будто набирает объём, лепестки зреют, наполняются глубиной цвета, край к краю срастаются так плотно, что границу между курткой и аппликацией почти невозможно различить. Как тогда – без шва.

Алиса хмурится в работу, прикусывает губу, поправляет ткань – для неё это просто сложный заказ, удачная находка, удавшийся рисунок. Она не отводит взгляда от иглы и, кажется, не замечает, что творит что-то большее, чем ремесло.

Со стороны же, через огонь, это выглядело так, будто она сшивает не ткань, а саму реальность – аккуратными, упрямыми стежками сращивая то, что могло бы распасться.

Яга и Вера молча смотрели, как цветок на спине куртки становится частью целого, живым пятном в чёрной ткани, и огонь лишь покорно подсвечивал каждое движение её рук.

– Ты глянь, что творит! – восхищённо присвистнула Ядвига, забыв про статус древней ведьмы. – Она ж не шьёт, она переписывает структуру материи! Вон, узел затянула – и в комнате лампочка ярче загорелась!

Кот Алисы, огромный рыжий мейн-кун по кличке Барсик, вдруг поднял голову. Он смотрел не на хозяйку, а прямо в угол комнаты, где сгущались тени. Шерсть на его загривке встала дыбом. Его хвост начал нервно подёргиваться, а взгляд, обычно ленивый, стал острым как бритва.

– А вот и оно, – мрачно сказала Вера. – Гляди в угол.

В углу квартиры, куда не доставал свет настольной лампы, собиралась тьма. Источник тени был вовсе не шкаф. Это была та самая Гниль, которую Вера видела в Канители. Сгусток черноты пульсировал в такт стежкам Алисы. Каждый раз, когда девушка вкладывала в работу частичку души, из тени вытягивалось чёрное щупальце, пытаясь коснуться яркой ауры мастерицы. Гниль питалась её творчеством, извращая его суть. Щупальце не просто касалось – оно пыталось обвить, задушить яркую ауру, как чёрный плющ убивает здоровое дерево. Оно жадно втягивало в себя её свет, с каждым вдохом становясь всё плотнее и реальнее.

– Она в опасности, – Вера сжала кулаки. – Эта тварь ждёт, пока она выдохнется. Пока устанет и потеряет контроль. Тогда оно ударит.

Картинка в огне приблизилась. Алиса откусила нитку (Вера поморщилась – примета плохая, память отгрызаешь, но сейчас это было меньшее из зол) и разгладила ткань. Джинсовка на столе вдруг вспыхнула невидимым для обычных людей, но слепящим серебряным светом. Это был не просто предмет одежды. Это был мощнейший Оберег. – «Броня от уныния», – прочла Яга ауру предмета. – Кто наденет, тот век хандрить не будет. Сильна девка. Если её обучить, она нам тут новый мир по выкройке соберёт. А если упустим…

В этот момент тень в углу дёрнулась. Из неё сформировалось подобие лица – безглазого, со рваным ртом. Рот, словно прореха в небытии, открылся беззвучным криком, пытаясь затянуть в себя воздух – или что-то более ценное. Оно беззвучно распахнуло пасть за спиной Алисы. Алиса вздрогнула, словно почувствовав холод, и обернулась. Но тень успела раствориться, став обычным пятном на обоях.

– Ч-черт, показалось, – одними губами произнесла девушка. Огонь выхватил визитку на столе: «Алиса Ветрова. Дизайнер. Ремонт одежды и души». Слово «душа» было дописано ручкой и зачёркнуто.

Пламя в костре резко вспыхнуло зелёным – «сигнал тревоги» – и с шипением погасло, оставив лишь запах серы и палёных волос.

– Видала морду? – голос Яги стал жёстким, как удар молота. – Это гонец Чернобога. «Пожиратель Талантов». Он её пасёт. Ещё день-два, и он высосет её досуха. Останется пустая оболочка.

Вера решительно затоптала угли сапогом.

– Не успеет.

– Уверена? – Яга уже натягивала лётные очки.

– Мы летим не просто в гости. Мы летим наперехват. Если Пожиратель там, значит, граница уже прорвана где-то в центре города.

– Тогда грузимся! – скомандовала Яга. – Вера, бери клубок-путеводитель. Я включаю форсаж. Держись, Алиса Ветрова. К тебе едет «скорая магическая помощь».

Рёв ступы разорвал тишину ночной Канители. Вверх взмыл тёмный силуэт, оставляя за собой инверсионный след из падающих звёзд и сорванных листьев. Курс – на огни большого города. Безотзывно. Битва за Наследницу началась, и пути назад уже не было.

Глава 5. Стежок пятый: Бетонные джунгли и запах шаурмы.

– Ну, Жигарь, не подведи! – гаркнула Яга, сыпанув в кострище горсть какого-то сверкающего, как алмазная пыль, порошка.

Жигарь, дух огня, маленький, юркий, похожий на рыжего бельчонка с хвостом из чистого пламени, выскочил из углей. Он пару раз чихнул искрами, что-то пропищал на древнем наречии саламандр и закрутился волчком. Дым повалил густой, непроглядный, но пах он не привычным кострищем и хвоей, а почему-то выхлопными газами, раскалённым асфальтом и дешёвым кофе.

– Трансгрессия пошла! – заорала Яга, перекрикивая гул. – Держись за мой подол, Вера! Гравитация нынче капризная!

Мир крутанулся, как бельё в центрифуге. Звёзды смазались в светящиеся полосы, желудок Веры подпрыгнул к горлу, а ступа, скрипнув всем своим деревянным естеством, прорвала ткань пространства.

Приземлились они жёстко. Не на мягкий мох, а на что-то твёрдое, гулкое и мокрое. Вокруг было полутемно и пахло жареным луком вперемежку с кошачьей мочой.

– Тьфу ты, ну и местечко! – Яга вывалилась из люка, отряхнула свою роскошную, расшитую петухами юбку и со звоном пнула пустую жестяную банку из-под энергетика. – Это что за дупло? Навигатор обещал Красную площадь!

– Мы в переулке, Ядвига. И судя по запаху – за точкой общепита, – Вера аккуратно выбралась следом, поправляя пуховый платок.

Выглядели они колоритно. Вера – классическая деревенская бабушка, только взгляд у неё был такой, что хулиганы предпочитали обходить её за версту. Яга – пышная дама в камуфляжном сарафане, берцах и с мониста из флешек, напоминающая сбежавшую солистку фолк-рок группы.