Яд в сахарной глазури. Книга третья

Руслан Гахриманов

Яд в сахарной глазури. Книга третья

Война учит тело одному уроку на всю жизнь: мир – это угроза, которая пока не проявилась. Отсюда эта вечная гипербдительность. В темноте не смотришь – сканируешь. Глазами не водят – их ставят на сектор и ждут, пока само движение не проявится на фоне неподвижного. И этот навык уже не отключить. Теперь ты так смотришь на людей, на улицы, на собственное отражение в зеркале. Ты всегда настороже. А они удивляются, почему ты не расслабляешься.

Весь этот мир с его кофе, партнёрствами и «серьёзными людьми» – просто детская игра для тех, кто не слышал, как земля дрожит под артиллерией. После этого звука любая человеческая речь кажется тихим, бессмысленным лепетом.

Цивилизация – это тонкий слой лака, нанесённый на человеческое чудовище. Большинство никогда не проверяют его, а потому верят в его прочность.

Мы называем «верой в людей» удобную способность не замечать в себе и других затаившегося хищника.

Тот, кто однажды встретился с ним взглядом, навсегда избавлен от этой комфортной иллюзии.

Тонкий слой приличий держится не на добродетели, а на страхе. На страхе быть пойманным, быть наказанным, быть разоблачённым. Уберите страх – и грязь хлынет наружу, смывая всё на своём пути.

Человечество шлифует манеры, чтобы скрыть когти, но от этого они не становятся менее смертоносными – лишь удар становится более изощрённым.

Страх перед наказанием – единственная добродетель, в которой можно быть уверенным. Всё остальное обычно исчезает при первом же искушении.

Любое совместное добро разбавлено ядом коллективного самолюбования. Люди обычно помогают не для того, чтобы спасти другого, а чтобы спасти образ себя в глазах стаи. И стоит стае повернуться в другую сторону – это самое «добро» без малейшей дрожи в голосе и тени сомнения в душе превратится в точно такое же, слаженное и одобряемое всеми, зло.

Самая успешная ложь общества – это убеждённость, что, соблюдая его условности, ты являешься добрым, честным или порядочным человеком.

На самом деле, ты всего лишь послушен.

Вежливость стала узаконенной трусостью. Страх прямого взгляда и честного слова облачили в свод правил, назвав это «тактичностью».

Таково свойство толпы: стоит исключению повториться достаточное число раз, и оно немедленно объявляется правилом. Так коллективная слабость творит себе оправдание.

Почти вся человеческая добродетель – короткая вспышка в глазах курицы, которую подбросило взрывной волной. Она взлетает, отчаянно хлопая тем, что должно было бы быть крыльями, – но это не полёт. Это паника. И как только воздух стихает, она камнем падает обратно в ту самую грязь, из которой её вырвало, и снова начинает клевать свой навоз. Не потому что глупа. А потому что это её мир. Так и общество: под ударами катастроф на миг замирает, оскаливаясь в неестественной, почти святой ярости. А после – с облегчением и стыдливой поспешностью возвращается к своим мелким, привычным гадостям, как к единственному делу, которое умеет делать по-настоящему хорошо.

Есть в человеческой природе особое, подлое свойство – оправдывать зло и принижать добро, меряя их масштабами вселенной.

Твердят, будто нет в мироздании объективной правды – лишь бы снять с себя бремя выбора.

Но пусть убьют твоего ребёнка – и ты вмиг познаешь, что зло не относительность, а абсолют. Поймёшь всей содрогающейся душой.

И если однажды люди расселятся по бескрайним мирам, разве станут они твердить о ничтожности добра и зла перед холодным ликом бесконечности? Нет. Ибо бесконечность станет их домом, а ответственность – мерой, что отделяет свет от тьмы.

Для вселенной человеческие муки – ничто. Не от жестокости – она, как ветер или камень, не способна ни на сострадание, ни на суд.

Но разве мы ищем правды у дерева? У камня?

Наши беды – ничто на фоне бескрайнего космоса.

Но они – всё для нас. И в этом – не крест человека, а суровый долг: быть судьёй и защитником там, где мироздание безмолвствует.

Природа не жестока. Она – безразлична. В этом её главный урок, который человек отказывается усвоить, приписывая ей то «красоту», то «свирепость». Человек же – злобно мелочен. Он единственный, кто мучает и убивает не для еды и не по безразличию, а из скуки, из тщеславия, из страха перед правдой о самом себе. На фоне леса, спокойно пожирающего себя в круговороте жизни, все человеческие драмы выглядят истерикой слабоумного ребёнка в песочнице.

Социал-дарвинисты любят рассуждать о том, что сильный должен процветать, а слабый – сгинуть.

Но задайте-ка им вопрос: а если бы вы родились тем самым «слабым»?

Например, инвалидом.

Или ваши дети?

Или если бы авария вмиг приковала вас всех к коляскам до конца дней?

Готовы ли вы применить свои убеждения к себе? К своим детям?

Если да – что ж, остаётся лишь снять шляпу перед вашей последовательностью.

А если нет – то к чему вся эта лживая, трусливая болтовня?

Есть тип людей, что нахватываются чужих мыслей, как ворона – блестящих стёклышек. Ищут не истину, а оправдание.

Всё относительно – чтобы не выбирать.

Всё тленно – чтобы не дорожить.

Всё природно – чтобы не судить.

И эту коллекцию самооправданий они с гордостью выдают за философию.

Удобная вера: поклоняться хаосу, чтобы ничего не делать.

Искусство, которое не льстит пошлости, обречено на ненависть современников. Они прощают гению только одно – своё будущее право сказать: «Я всегда им восхищался», когда тот уже будет безопасно лежать в могиле.

Люди ненавидят подлинную красоту – в искусстве, в мысли, в поступке – с особым, кислым рвением. Потому что красота – это безжалостное доказательство. Доказательство того, что мир может быть иным, что человек способен на большее. И это доказательство они не могут ни опровергнуть, ни достичь.

Остаётся лишь одно – плюнуть в него, объявив «элитарным», «непонятным» или «ненужным», чтобы вернуться в свой уютный мир посредственности, где все равны в своей серости.

Самый лёгкий способ казаться глубоким – раствориться в бессмысленности.

Удобный способ казаться умным – сводить любое проявление человеческого духа к примитивному инстинкту.

Объяснить веру – страхом, искусство – похотью, а альтруизм – расчётом.

Это не глубина понимания, это – духовное бедствие, прикидывающееся откровением.

«Всё относительно» – не философское открытие, а белый флаг, который поднимают перед лицом выбора, требующего мужества.

«Всё природно» – не прозрение в суть вещей, а попытка спуститься на четвёреньки, гордо объявив эволюцию – ошибкой, а собственную низость – возвратом к истокам.

Сознание подавляющей части людей лишено цельности – оно представляет собой склад противоречий, где каждая истина действительна лишь до следующей удобной эмоции. Спорить с таким сознанием бесполезно: оно не отстаивает систему взглядов, а использует их как разменные фишки в игре на выживание. Ты апеллируешь к логике, а в ответ получаешь риторическую уловку, вырванную из другого контекста; требуешь последовательности – и наталкиваешься на стену ситуативной искренности, которая завтра сменится на противоположную…

Подобно тому, как «коммуникабельность» в наш век стала спасательным кругом для тех, кто страшится профессий, требующих ума, а не болтливости, – так и романтика любви стала последним прибежищем для тех, кто в ужасе бежит от ответственности. В первую очередь – от ответственности мыслить.

Их крик о любви рождается не от избытка чувства, а от страха перед тишиной, в которой им предстоит встретиться с собственным духовным опустением.

Если вам не о чем молчать вместе – вы не друзья, а собутыльники на пиру жизни. Настоящая дружба начинается там, где заканчиваются шутки и начинается риск быть непонятым.

Дружба, лишённая взаимной выгоды, редко длится долго. Под выгодой же мы понимаем не только деньги, но и поддержку, одобрение, избавление от одиночества – валюту, которая лишь притворяется бескорыстной.

Глубина книги измеряется не числом страниц, а глубиной молчания, которое наступает после неё. Технический мануал закрываешь с ясностью. Классику закрываешь с тишиной внутри – тишиной, в которой только теперь начинает звучать её настоящий голос, смешиваясь с эхом твоих собственных невысказанных мыслей. Это диалог, который длится годами, а не минутами. И те, кто хвастается количеством прочитанных книг, похожи на человека, который, ворвавшись в собор, быстренько пересчитал колонны и с чувством выполненного долга удалился, даже не подняв глаз к сводам.

Тот, кто посвятил себя высокой цели, со временем открывает парадокс: непринятие окружающих перестаёт быть трагедией и становится лишь погодой на пути. Шум чужих суждений – будь то непонимание мыслей или отвержение творчества – громок, но незначителен. Растрачивать на него внутреннюю энергию – несправедливо по отношению к замыслу. Подлинная верность себе – это не гневное отрицание толпы, а спокойное решение сберечь силы для единственного, что имеет значение: для воплощения того, что ты должен сказать миру, даже если далеко не весь мир готов это услышать.

Человечество – единственный вид, который, обладая сознанием, систематически выбирает путь, ведущий к его собственному страданию.

Его войны, тирании и социальные язвы – не случайные катастрофы, а закономерные последствия коллективного выбора в пользу глупости, трусости и сиюминутной выгоды. Страдания, которые переживает подавляющая часть человечества, – не трагедия, а справедливая кара за добровольный отказ от разума и воли. Сопереживать ему – всё равно что жалеть алкоголика, который, испытывая муки похмелья, уже тянется к следующей бутылке.

Красота заката, величие гор – это немой укор человеческой суете. Природа не говорит «посмотри, как я прекрасна». Она говорит: «Посмотри, как ты ничтожен и временен со своими войнами, карьерами и интригами. Ты – миг. А я – была до тебя и буду после».

Именно поэтому люди так любят «любоваться природой» с комфортных смотровых площадок – это позволяет имитировать смирение, не отказываясь ни от одной своей мелкой, грошовой страстишки.

Поэтому часто даже самое возвышенное, казалось бы, переживание – созерцание красоты мира – заражено потребительством и самообманом.

Искусство постигло та же участь, что и природу: из грозного откровения о незначительности и хаосе оно превратилось в уютный фон для самолюбования.

Человек не всматриваемся в картину – он ищет в ней отражение собственного «тонкого вкуса». Он не слушает симфонию – он проверяет, достаточно ли она «глубока», чтобы оправдать его гордость за её понимание. Как и с видом на горы, весь смысл свёлся к демонстрации: «Смотрите, я способен оценить эту красоту». А значит, я – не совсем такое же животное, как все.

Люди так часто воюют не за идеалы, а за их уродливые карикатуры, даже не подозревая, что убили в себе саму суть, ради которой, казалось, сражались.

Миру является добродетель, и он тотчас создаёт тысячи её альтернативных версий – удобных, лицемерных, выхолощенных. И очень скоро люди начинают ненавидеть не эти подделки, а саму добродетель, чей истинный лик они уже забыли.

Хаос – это порядок, чьи законы превосходят наше понимание. Назвать его хаосом – лишь оправдать собственное невежество.

Трагедия чаще всего – не заговор судьбы, а свидетельство её безразличия. Признать это – значит отказаться от главной иллюзии, что мир вращается вокруг нашего страдания.

Это пугающая свобода. Но именно в этой пустоте, очищенной от смысла мщения или несправедливости, и становится видна подлинная, неромантическая цена добра. Оно существует не потому, что так задумано, а вопреки тому, что ничего не задумано. Хаос – не оправдание для свинства. Хаос – это тест. И добро, совершённое в знание о всеобщем безразличии, – единственное, что в этой вселенной не является случайностью.

В этом контексте хаос не только разрушает – он уравнивает.

Трагедия невыносима в своей чистой случайности. Она разрушает главную иллюзию – иллюзию справедливого мироустройства. Мозг отчаянно пытается встроить её в какую-либо систему («это наказание», «это урок», «это заговор»), потому что даже плохой порядок лучше чистого хаоса.

Признание хаоса бытия – это экзистенциальное падение в пустоту. Но именно эта пустота – честный фундамент. Когда человек перестаёт искать «замысел» в катастрофе, он вдруг получаешь возможность увидеть, что и любовь, и добро – столь же необязательны, хаотичны и чудесны. Они – не награда за хорошее поведение, не часть космического баланса. Они – спонтанные вспышки в том же самом хаосе, которые так же трудно объяснить, как и трагедию.

Нужно разделять сущность и её искажения.

Парадокс. Истина часто лежит в противоречии.

Любая глубокая истина содержит в себе своё опровержение.

Человек тщетно ищет в себе цельную личность, не понимая, что его суть – это поле боя, где сходятся в бесконечном поединке его же собственные убеждения.

Мы гордимся силой воли, не замечая, что это – всего лишь искусное подавление одной частью нашей души её же другой, более живой и желанной части.

Человек обречён на одиночество не потому, что его никто не понимает, а потому, что он и сам не понимает того сборища враждующих личностей, что носят его имя.

Именно наши достоинства часто вызывают неприязнь, в то время как симпатией окружающих мы обязаны недостаткам.

Вся общественная мораль держится на молчаливом сговоре лицемеров. Каждый осуждает в другом то, что разрешает себе, и все вместе они создают иллюзию, что правила – соблюдаются, хотя на деле лишь демонстрируются.

Лесть удаётся тогда, когда она говорит человеку не то, что правда, а то, что он уже давно и тайно о себе думает, но не решался произнести вслух.

Мы не столько ненавидим лицемерие, сколько завидуем искусству, с которым другим удаётся выдавать собственные слабости за общепринятые достоинства.