Осень '88

Ная Норт

Осень '88

Глава 1. Первый день / последний день

«BLACKWOOD TIMES», выпуск от 1 сентября 1988 года. ЗАГАДОЧНОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ В СРЕДНЕЙ ШКОЛЕ БЛЭКВУДА.

«Вчера вечером, примерно в 18:30, из кабинета истории №214 бесследно исчезли пять учеников выпускного класса и их учитель, мистер Артур Ходж. По словам администрации, группа осталась после уроков в качестве наказания за недопустимое поведение. Когда в 19:00 уборщица зашла в кабинет, он был пуст. Признаков борьбы не обнаружено.

Шериф Дейл Кроуфорд заявил, что поисковые группы прочесали школу и прилегающую территорию. «Мы рассматриваем все возможности, включая возможность их добровольного ухода, – сказал шериф. – На данный момент нет оснований полагать, что произошло преступление. Просим общественность не сеять панику».

Родители пропавших не согласны с такой оценкой. «Мой сын не сбежал бы. Он знал, что дома его ждут», – заявила миссис Гонсалес.

Расследование продолжается.»

– 31 августа 1988 года, Блэквуд, штат Огайо. Мы находимся в одном из коридоров средней школы. Я снимаю это для выпускного альбома. И так, давайте познакомимся поближе с нашими выпускниками.

Камера дрогнула, приближаясь к девушке, выходящей из кабинета №214. Её образ был безупречен, как манекен в витрине: накрахмаленный воротник блузки, стрелки на брюках, отточенные как лезвие. Взгляд отсутствующий. Такой она была всегда —отстанённой.

– Эмили! – раздался голос из-за объектива. – Дай комментарий. Последний год.

Девушка медленно повернула голову. Её глаза, зеленые и ясные, сфокусировались на чёрном стеклышке.

– Твоя документалистика – это просто сбор сырых поведенческих реакций, Лео. Примитивный бихевиоризм. Поговори с Хлоей. Её потребность во внешней валидации куда фотогеничнее моих мыслей.

Голос был ровным, без капли эмоций. Она повернулась, чтобы уйти.

Объектив резко дернулся, побежав вдоль стены, утыканной ярко-синими шкафчиками, и наткнулся на эпицентр социальной лестницы. Хлоя Валентайн поправляла бант. Её смех резал воздух. Рядом кучковалась свита, повторяя её позы, как зеркала.

– Слышала? – голос Хлои стал тише и острее. – Наша местная фрейдистка опять ставит диагнозы.

Она двинулась, и свита расступилась. Походка была неспешной, театральной. Она подошла к Эмили спереди, загородив ей путь.

– Знаешь, что самое смешное в твоих «исследованиях»? – Хлоя мягко, почти нежно, обвила пальцами прядь каштановых волос Эмили. – Что их можно так легко оборвать.

Она дёрнула. Резко и грубо. Глаза Эмили на секунду расширились – не от боли, а от чистой ярости оскорблённого интеллекта.

– Пошла вон! – выдохнула Эмили. – Ты строишь из себя королеву, а сама не представляешь никакой ценности. Твоя власть держится на страхе этих идиотов, что ты перестанешь с ними говорить. Это патология, Валентайн. Классический случай.

Тишина в коридоре стала абсолютной. Хлоя замерла, её идеальное лицо исказила гримаса настоящей злобы. Пальцы впились в волосы сильнее.

В следующий момент её рука, с длинными ногтями, покрытыми перламутровым лаком, поднялась для пощёчины. Но внезапно её запястье схватила чужая рука. Шершавая, в порезах и синяках, с грязью под ногтями. Хлоя взвизгнула от неожиданности и брезгливости.

Винни. Он не вошёл в кадр с краю – он в нём всегда был, как тень у стены. Теперь же тень материализовалась. Его глаза, безразличные и усталые, смотрели поверх головы Хлои, будто она была пустым местом.

– Хватит, – произнёс он хрипло. Это было объявление: спектакль окончен.

И тут в эпицентр ворвался Билли Гонсалес, в майке баскетбольной команды, на лету считывая ситуацию как угрозу «своим» (а Хлоя, как ни крути, была частью племени) действовал на рефлексах. Он не разбирался. Он увидел парня из трущоб, держащего за руку самую популярную девушку школы. И его кулак со всей дури врезался Винни в челюсть.

Звук был тупой, влажный. Винни лишь шатнулся, стиснул зубы, и в его глазах вспыхнул огонь. Он ринулся в ответ.

Камера затряслась, захватывая весь хаос: летящие книги, крики свиты, попытку оттащить Билли, наблюдающий взгляд Эмили, который всё запоминал, и победную ухмылку Хлои, наконец-то получившей своё зрелище.

– А ну, отставить! – крикнул мистер Ходж, который вышел из кабинета истории на шум. – Вы все остаетесь сегодня после уроков! Вы наказаны.

– Вот дерьмо! – прозвучал голос за кадром.

Потом резкий скачок. Коридор пуст. Следы драки убраны. Тишина.

Камера медленно повернулась на своего оператора. Лицо Лео Фишера наполовину скрыто черным корпусом техники. Он смотрит прямо в объектив, в будущего зрителя, и его голос звучит приглушённо, почти шёпотом, на фоне далёкого эха школьного звонка:

– Первый день в средней школе Блэквуд, штат Огайо. Кадр один, дубль один. Надеюсь, плёнки хватит, чтобы всё это заснять до конца.

Он щёлкнул выключателем.

Винни Купер смотрел не на Ходжа, а на трещину в штукатурке над дверью. Она напоминала карту неизвестной страны. Он мысленно прокладывал по ней маршруты побега, как прокладывал маршруты, чтоб обокрасть очередную аптеку или продовольственный магазин.

Ходж говорил что-то про ответственность и последний шанс. Его голос был ровным, усталым. Не злым. Таким – скучным. От этого и было страшнее. Эта усталость просто засасывала, как болото за старым заводом Хантеров.

Эмили Рид записывала. Не слова Ходжа. Она записывала, как падает свет от уличного фонаря на Мэйпл-стрит, как он делит лицо Хлои Валентайн на две половины: одну – в жёлтом свете, другую – утопающую в тени.

Хлоя не смотрела на учителя. Она смотрела на свои ногти, покрытые перламутровым лаком, и едва заметно дрожала. От злости. Её унизили тем, что посадили рядом со всеми этими лузерами.

Лео Фишер смотрел куда-то вдаль школьной доски. Камера лежала у него на коленях. Он снял ту драку утром. Получилось дерьмово – тряска, крики. Сырой кусок реальности. Разочарование щемило под рёбрами тупой болью.

Билли Гонсалес думал о том, что в это время его мать моет полы в мэрии. Он должен был ей помогать после «отработки». Его пальцы постукивали по голому дереву парты – ритм, под который он обычно бросал мяч. Тук-тук-пауза. Тук-тук-пауза. Зак Дэвис уже отыграл свою вечернюю тренировку. Чистые броски, мать его. Билли сжал кулаки. Завтра. Завтра утром он покажет Заку, как играют в улице.

Ходж закончил говорить. В кабинете повисло молчание.

– Ладно, – наконец сказал он. – Сидите. Подумайте. Я… поставлю чайник.

Он повернулся к своему столу, к старому электрическому чайнику – подарку какого-то прошлого выпуска. Пластик был желтым от времени. Он нажал кнопку. Чайник зашипел, потом заурчал.

Щелчок.

Свет выключился, ненадолго, буквально на пару минут, а затем зажегся снова.

Кабинет № 214 опустел.

Было просто отсутствие. Как стирают ластиком карандашный набросок. Аккуратно, без следа.

На столе учителя стоял чайник. Индикатор на нём горел красным. Вода внутри тихо закипала, издавая одинокое, настойчивое бульканье. Рядом стояла кружка «Лучшему учителю истории» с недопитым чаем.

За окном на Мэй