Полная версия
Собери меня
Александр Коньков
Собери меня
Я не гость в твоей голове. Я хозяин, который слишком долго спал.
Глава 1. Нас двое
Тишина в квартире была не пустой, а густой, тягучей, как остывающая смола. Она впитывала в себя каждый звук: мерный тик ходиков, доставшихся в наследство от бабушки, отдаленное ворчание лифта и учащенный, неровный стук собственного сердца Алексея. Он сидел за своим рабочим столом, уставившись в экран монитора, где бубнил очередной вебинар по клинической психологии. Буквы расплывались в бессмысленную кашу. Последние недели, а может, и месяцы, его преследовало стойкое ощущение тонкой, почти невидимой трещины в реальности, через которую подтекало что-то чужое. Что-то, что оставляло на его сознании жирные, нестираемые отпечатки усталости и смутного, необъяснимого беспокойства, будто он постоянно забывал что-то очень важное.
Он провел рукой по лицу, ощутив под пальцами колючую щетину и влажную прохладу кожи. В смутном отражении монитора угадывалось его собственное лицо – испытательный полигон усталости. Мужчина лет тридцати с небольшим, с темными, слишком быстро отступающими от высокого лба волосами. Лицо когда-то было бы приятным, правильных черт, но сейчас оно казалось изможденным. Глубокие носогубные складки, будто прочерченные острым резцом, обрамляли рот плотной скобкой. А под глазами залегли фиолетовые тени, такие густые, что казалось – это не следы бессонниц, а синяки. Глаза, цвета потускневшего чернозема, смотрели на мир с привычной апатией, за которой пряталась постоянная, фоновая тревога. Он был похож на человека, который только что пережил долгую и изматывающую болезнь, но так и не сумел до конца из нее выкарабкаться. Его плечи были слегка ссутулены, будто под невидимым грузом, а в уголках губ затаилась горькая складка разочарования в чем-то, возможно, в самом себе.
Его жизнь, внешне, была образцом порядка. Аккуратная однокомнатная квартира в спальном районе, работа удаленным контент-менеджером, позволяющая не выходить наружу дни напролет. Но этот порядок был хрупким, как тонкая пленка льда на поверхности воды. И Алексей чувствовал, как под ней что-то шевелится. Последние полгода он жил с ощущением, что его память стала ситом, сквозь которое утекают целые пласты времени. Просроченные дедлайны, о которых ему напоминали раздраженные клиенты. Пустые бутылки из-под вискаря в мусоре, которые он не помнил, чтобы покупал. Случайные, обрывочные воспоминания о местах, в которых он, казалось бы, никогда не был. Он списывал все на стресс, на выгорание, на последствия старой травмы. Теперь же он с содроганием понимал, что, возможно, интуитивно всегда знал правду, но отчаянно отгонял ее от себя, как ребенок отгоняет монстра из-под кровати.
Он потянулся к стопке с черновиками, чтобы найти конспект по диссоциативным расстройствам – иронию судьбы, которую он оценил бы в иной момент. Его пальцы наткнулись на шершавую, непривычную поверхность. Не гладкий лист для принтера, а страница, явно вырванная из старого, потрепанного блокнота, сложенная вдвое.
Сердце его, уже неспокойное, сделало в груди непонятный, болезненный кульбит. Он развернул листок.
Почерк был не его.
Его собственный почерк – это аккуратный, слегка угловатый медицинский почерк, наследство от отца-врача. Этот же был размашистым, резким, почти агрессивным. Чернильная ручка, которую он не использовал со времен университета, оставляла глубокие, почти рвущие бумагу борозды. Словно писавший делал это с невероятным, сдерживаемым усилием.
«Они смотрят, Алексей. Они всегда смотрят. Не оборачивайся.»
Холодная игла страха медленно вошла куда-то под ложечку и замерла там.
«Это Лида?»– пронеслось в голове. Они расстались месяц назад, ссора была тяжелой. Но нет, ее почерк был круглым, аккуратным. Это был не он. «Может, я сам? В каком-то бреду? Во время сомнамбулического приступа?» Но даже мысль о лунатизме не могла объяснить эту резкую, чужую энергию, исходящую от букв. Это был почерк незнакомца.
Он обернулся – за его спиной была лишь стена с книжными полками, погруженная в вечерние сумерки. Пустота молчала, но теперь ее молчание стало звенящим, налитым угрозой. Комната, его крепость, его убежище, вдруг показалась ему враждебной и чужой. Каждая тень за шкафом, каждый полуоткрытый ящик таил в себе невидимого наблюдателя.
– Кто тут? – его собственный голос прозвучал неуверенно, почти по-детски, сорвавшись на фальцет в последнем слоге.
В ответ – лишь тиканье часов, которое теперь казалось насмешкой. Он встал, ноги были ватными, и обошел всю квартиру, проверяя замки на двери, заглядывая в темную ванную, за шторы. Никого. Абсолютная пустота. Но записка была реальной. Она лежала на столе, как обвинение. Он вернулся, взял листок снова. Бумага была чуть шершавой, старой. Он поднес ее к носу – пахло пылью и чем-то еще, едва уловимым, чужим, словно аромат незнакомого одеколона.
С адреналином, горьким и знакомым, ударившим в виски, он рванулся к дальнему шкафу, где годами копились папки со старыми конспектами, университетскими трудами, исписанными блокнотами. Он сгреб их в охапку, подняв облако пыли, пахнущей временем и забытыми словами, и, рассыпая все по полу в центре гостиной, принялся лихорадочно перебирать, сдирая кожу с пальцев о края жестких папок.
И мир начал рушиться. Медленно, неумолимо, страница за страницей.
Они были везде. Вклеенные на форзац дипломной работы. Вложенные между страницами с лекциями по биохимии. Нарисованные на полях старого конспекта по психопатологии. Десятки, может быть, сотни посланий. Как мины замедленного действия, заложенные в его же прошлом.
В учебнике по психиатрии, на полях главы о диссоциативном расстройстве идентичности, он нашел каракули: «Диагностируешь себя, доктор?» От этого стало физически дурно. В папке с его дипломной работой лежал листок с единственной фразой: «Спасибо за помощь. Твоя оценка "отлично" – наполовину моя». Каждая новая находка была не просто посланием, она была свидетельством глумления. Он не просто присутствовал – он насмехался над самой сутью его жизни, его профессии, его ума.
«Не бойся. Я не уйду. Ты попробовал – помнишь? В тот вечер на мосту.»
«Они все лгут. Улыбки, рукопожатия, поцелуи. Только мы с тобой – правда. И я всегда буду правдой.»
«Давай сыграем в прятки? Я уже веду.»
Он листал страницы, и руки его тряслись так, что бумага шелестела, как осенняя листва. Он чувствовал, как пот проступает на спине, холодный и липкий. Он дошел до самого дна, до заветной картонной коробки с школьными тетрадями и юношескими стихами, которые теперь казались ему письмами из другой, чужой жизни. И нашел его. Прародителя. Исток безумия.
Пожелтевший листок в клетку, вырванный из тетради по алгебре. Датированный десять лет назад. Почерк был таким же резким, но чуть более неуверенным, как у подростка, только учащегося владеть своей силой.
«Привет, Алексей.
Мне стало скучно в одиночестве. Меня, зовут V.
P.S. Не пытайся найти меня в зеркале. Я с той стороны.»
Легкие отказались работать. Воздух стал густым и бескислородным. Больше 10 лет. Цифра ударила в висок, как молоток. И вдруг, словно откликаясь на этот удар, в памяти всплыл образ: он, двадцатиоднолетний, стоит на карнизе заброшенного завода, под ним – черная пустота. Он помнил, как сердце бешено колотилось, но не от страха, а от какого-то дикого, пьянящего восторга. И странную, чужеродную мысль: «Шагни». Он всегда списывал это на юношескую браваду. Теперь он понимал. Это был не он.
Десять лет этот… V жил с ним. Говорил с ним. Смотрел на мир его глазами. И он, Алексей, ничего, абсолютно ничего не подозревал. Весь его диплом с отличием, все его знание о человеческой психике рассыпалось в прах перед этим пожелтевшим клочком бумаги. Он вспомнил свой двадцать первый день рождения, который отметил с друзьями. V был уже там. Он вспомнил защиту диплома, свою первую влюбленность, похороны отца. V был везде. Тенью, призраком, незваным свидетелем его самых сокровенных моментов. От этой мысли стало физически тошнить.
Он сидел на полу, окруженный осколками своего прошлого, и тихо плакал. Не от страха уже, а от бессилия и отчаяния, от чувства чудовищного, многолетнего предательства, жертвой которого он стал, не ведая того. Слезы текли по его щекам горячими, солеными ручьями, оставляя на пыльных листах бумаги темные влажные пятна. Он вспомнил странные взгляды людей, которые он ловил на себе. Вспомнил друзей, которые постепенно отдалились от него, ссылаясь на его «странность». Вспомнил, как просыпался уставшим, с синяками на теле, которых не мог объяснить, с ссадинами на костяшках пальцев. Все это было не случайностью. Это был V. Его вечный, незримый спутник. Его тюремщик и сокамерник в одном лице.
Словно во сне, он поднялся и побрел в прихожую, пошатываясь, как пьяный. Его ноги были ватными. Он остановился перед большим зеркалом в темной деревянной раме, в котором каждый день прихорашивался, поправлял галстук, видел свое обычное, уставшее лицо. Теперь это стеклянное полотно казалось ему порталом в ад.
Сейчас в отражении стоял тот же мужчина. Те же темные круги под глазами, та же щетина. Но было что-то еще. Напряжение в скулах. Иной, более уверенный угол постановки головы. Глаза, в которых плескалась не его привычная апатия, а холодная, хищная внимательность. В них горел чужой огонь. Это был взгляд не жертвы, а охотника.
– V? – его голос прозвучал как скрип ржавой двери, шепотом, полным ужаса и отчаянной надежды, что это все же галлюцинация, плод его переутомленного мозга.
Он сжал кулаки, пытаясь ощутить свое тело, свою власть над ним. «Это мое лицо. Мои губы». Он мысленно приказал губам сомкнуться, почувствовал, как напряглись мышцы.
И тогда его собственное отражение ответило ему.
Уголки губ на лице в зеркале медленно, плавно поползли вверх. Это была не его улыбка. Не радостная, не смущенная, не вежливая. Это был оскал. Спокойный, уверенный, почти что собственнический. Улыбка хищника, который только что позволил своей добыче увидеть его клыки, зная, что бежать ей уже некуда. Алексей не чувствовал этой улыбки на своих губах. Он чувствовал лишь ледяной ужас, парализующий и абсолютный. Это было не галлюцинация. Это была оккупация.
Он отшатнулся от зеркала, спина его с силой ударилась о противоположную стену прихожей. Он провел рукой по своему лицу – его губы были плотно сжаты. Но в зеркале… в зеркале они все еще улыбались. Шире. Наглее.
– Нет… – простонал он. – Это невозможно.
Отражение медленно, с вызовом, подняло руку и поманило его пальцем. Иди сюда.
С криком, в котором смешались все, его страх, ярость и отчаяние, Алексей ринулся вперед и ударил кулаком по зеркалу. Хрустальный звон оглушил его. Осколки стекла, словно слезы, брызнули во все стороны, впиваясь в его костяшки тонкими, острыми лезвиями. Боль была острой, реальной, почти желанной. Он стоял, тяжело дыша, глядя на свою искромсанную руку и на разрушенное отражение, теперь состоящее из десятков искаженных, улыбающихся осколков. Из порезов на руке сочилась алая, горячая кровь. Его кровь. Кровь, которую они делили с этим… существом.
Он рухнул на колени среди осколков, не чувствуя новой боли. Тишина снова сгустилась вокруг, нарушаемая лишь его прерывистым дыханием и тиканьем часов, которое теперь казалось отсчетом последних секунд его старой жизни.
Он кое-как перевязал руку обрывком старой футболки, нашел в шкафу почти полную бутылку виски – ту самую, которую, как он теперь понимал, купил не он – и сделал несколько долгих, обжигающих глотков. Алкоголь ударил в голову, притупив остроту кошмара, но не изгнав его. Он дополз до дивана и повалился на него, не в силах бороться с накатывающей волной забытья.
Его сон был беспокойным, наполненным обрывками чужих воспоминаний. Он видел незнакомые улицы с вывесками на неизвестном языке, чувствовал вкус крови и пороха на своих губах, слышал крики, которые заставляли его сжимать кулаки даже во сне. И сквозь весь этот хаос проступало одно – чувство абсолютной, тотальной власти. Чувство, которое было ему так чуждо.
Алексей проснулся через несколько часов от собственного стона. За окном была все еще ночь. Голова раскалывалась, тело ныло, а перевязанная рука горела огнем. Он лежал в темноте и смотрел в потолок, и новое знание медленно оседало в нем, тяжелое и неотвратимое, как свинец.
Он думал не о том, что он сумасшедший. Все было гораздо страшнее. Он думал о том, что он – не один. Что его тело – это общежитие. Что его прошлое – отравленный колодец. И что его будущее… у будущего, оказывается, уже есть хозяин. И это не он.
Он никогда не был в этой квартире один. И теперь, когда завеса спала, он понимал, что одиночество было бы несравнимо лучшей участью.
Глава 2. Эхо в пустоте
Солнечный свет, резкий и безразличный, резал глаза, заставляя веки смыкаться в мгновенной, животной боли. Алексей лежал на диване, не в силах пошевелиться. Тело было тяжелым, чужим, налитым свинцом похмелья и непрожитого ужаса. Каждый мускул ныл, в висках отдавался тяжелый, мерный стук – похожий на удары молота о наковальню. Он провел языком по сухим, потрескавшимся губам и почувствовал знакомый металлический привкус – привкус вчерашней крови.
Память возвращалась обрывками, как кадры из испорченной пленки. Яркие вспышки: осколки зеркала на полу, разбросанные повсюду. И улыбка. Та самая, чужая, извращенная улыбка в его собственном отражении. Записки. Сотни записок, вываливающиеся из старых папок, как ядовитые змеи.
«V».
Имя отдалось в его сознании глухим ударом гонга, заставив содрогнуться. Он застонал, низко и безнадежно, и медленно, преодолевая сопротивление каждой мышцы, сел.
Гостиная предстала в утреннем свете во всем своем неприкрытом безумии. Пол был усыпан осколками стекла, сверкавшими на паркете, словно слезы. Повсюду валялись разбросанные бумаги, папки, блокноты – немые свидетельства его вчерашней лихорадочной работы. Воздух был густым и спертым, пахнущим пылью, старыми чернилами и перегаром. На полу, рядом с диваном, стояла почти пустая бутылка виски. Он не помнил, чтобы допивал ее. Во рту действительно было сухо и горько.
«Сон. Это должен быть сон», – упрямо твердила одна, еще здравая часть его мозга, цепляясь за спасительную соломинку рациональности. «Нервный срыв. Переутомление. Клиническое дело диссоциативного расстройства. Ты же читал об этом. Твой мозг, доведенный до предела, просто создал сложный защитный механизм. Персонифицировал тревогу. Это лечится».
Он посмотрел на свою правую руку. Она была чистой, лишь несколько мелких царапин от осколков, уже подсохших. Но он ясно помнил, как со всей силы ударил кулаком по зеркалу. Помнил острую, жгучую боль. Была ли она реальной? Или его мозг столь искусно генерировал ложные воспоминания, вплетая их в узоры реальных событий?
Собрав всю свою волю в кулак, он поднялся с дивана. Ноги подкосились, закружилась голова. Он пошел в ванную, старательно переступая через осколки, словно через минное поле. Маленькое зеркальце над раковиной было целым и невредимым. Он посмотрел в него, вглядываясь в свое изможденное, осунувшееся за ночь лицо, в свои запавшие, уставшие глаза с огромными темными кругами.
– Это я, – прошептал он, и его голос прозвучал хрипло и неуверенно. – Только я. Здесь никого нет.
Отражение молчало. Никаких улыбок, никаких посторонних движений. Лишь тень панического страха и полного изнеможения в глубине зрачков. Может, и правда, ему все почудилось? Сознание, доведенное до крайней точки, способно на самые изощренные и пугающие фокусы.
Он решил провести решающий эксперимент. Проверить все. Если это галлюцинации – они не оставят физических, осязаемых следов. «Синдром самозванца», – вдруг вспомнилось ему из старого учебника по психиатрии. Ощущение, что твои собственные действия, мысли и чувства принадлежат не тебе. Вот что это было. Сейчас он докажет себе, что это всего лишь субъективное ощущение, не более того.
Первым делом он нашел совок и веник и принялся тщательно выметать осколки зеркала. Каждый кусочек стекла, звеня, падал в металлическое мусорное ведро, и с каждым звоном ему становилось чуть легче, чуть спокойнее. Он наводил порядок. Убирал последствия своего временного помешательства. Возвращал себе контроль над реальностью. Он старался не вглядываться в осколки, просто убирал мусор, механически, бездумно. Он почти убедил себя, что все позади, когда его палец, скользнувший по обратной стороне крупного осколка, нащупал не случайный скол, а четкие, глубокие, царапающие борозды. Сердце его снова затрепетало, как пойманная в силок птица. Медленно, словно разминируя бомбу, он повернул осколок к свету, идущему от окна.
Это был не просто череп. Это был его череп. Худой, с его же высоким лбом и выступающим, упрямым подбородком. Схематично, но безошибочно узнаваемо. И в левой глазнице – не абстрактная точка, а крошечная, идеально выцарапанная острым предметом латинская буква «V».
Рациональность дала первую глубокую, оглушительную трещину. Он швырнул осколок в ведро, и звон разбитого стекла показался ему злобным, торжествующим смехом. «Совпадение, – яростно, почти вслух прошептал он. – Парейдолия! Мой мозг просто проецирует знакомые образы…»
Он ринулся к ноутбуку, стоявшему на столе. Ему нужно было найти научную статью, объясняющую этот феномен. Его пальцы дрожали, сбивались, трижды он ошибся с паролем. Наконец, экран зажегся. И первое, что он увидел, – иконка открытых вкладок в браузере. Их было штук десять. Он всегда закрывал браузер полностью. Это было его железным правилом.
С липким, растущим ужасом он двинул курсор и открыл первую вкладку.
«Методы подавления доминирующей личности».
Вторая.
«Самый прочный и быстросхватывающийся цемент. Обзор марок».
Третья.
«Расписание мусоровозов в районе Заречья. Карта маршрутов».
Алексей отшатнулся от экрана, как от раскаленного железа. Это был не он. Это не мог быть он. Он смотрел на эти строки, и они были ему так же чужды, как язык древних шумеров. Его профессионализм как психолога кричал: «Амнезия! Диссоциация!». Но его внутреннее, интуитивное «я» знало правду. Это была не потеря памяти. Это была кража.
И в этот момент, в полной тишине комнаты, его собственный голос, низкий, насмешливый и абсолютно чужой, прозвучал у него в голове. Не снаружи. Именно изнутри черепа.
«Ну что, Алексей? Убедился? Или тебе еще что-то нужно показать?»
Он закричал. Не от страха, а от ярости, от бессилия, от невыносимой реальности происходящего. Он схватился за голову руками, пытаясь вырвать оттуда этого незваного гостя.
– Убирайся! Убирайся из меня!
«Слишком поздно, друг мой, – прозвучал в ответ ледяной, спокойный мысленный голос. – Мы уже давно в одной лодке. А на горизонте, я тебе скажу, приближается очень, очень большой шторм. Приберись получше. Скоро гости.»
Его резко, неудержимо затошнило. Он едва успел добежать до раковины на кухне и, судорожно согнувшись, выплеснул наружу все содержимое своего пустого, сжавшегося в спазме желудка. После этого он несколько минут сидел на холодном кафельном полу, обняв колени, и трясся мелкой, неконтролируемой дрожью. Это уже нельзя было списать на галлюцинации или игры разума. Это была целенаправленная, осмысленная, поисковая деятельность. Кто-то другой использовал его руки, его компьютер, его время. И цели этого «кого-то» были до ужаса ясны и оттого еще более пугающие.
С новым, отчаянным упорством обреченного он продолжил обыск. Теперь он не просто перебирал бумаги – он искал тайники. За батареей отопления, под оторвавшейся подкладкой старого кресла, в ложном дне выдвижного ящика письменного стола. И его поиски увенчались успехом. Он нашел не просто ключ. Он нашел целый дневник.
Маленькая, в темном кожаном переплете записная книжка, туго набитая листами. Он никогда не видел ее раньше в своей жизни. Рука дрожала, когда он открыл ее наугад. Почерк V был размашистым и агрессивным, но здесь он был еще и быстрым, неистовым, словно мысли неслись с такой скоростью, что едва успевала рука.
«…он слаб. Его мораль – это цепь. Она держит нас на дне, пока они сверху решают, когда нам можно сделать вдох. Я перережу эти цепи. Я уже точил лезвие. Скоро. Очень скоро…»
«…Макаров. Имя-призрак. Чувствую его запах за километр. Стальной и формалин. Он знает. Но знаю и я. Знаю, где его кости тонкие. Нужно лишь найти правильный рычаг…»
«…эксперимент не был ошибкой. Ошибкой была их наивная попытка создать идеального солдата, не дав ему права выбирать мишень. Они дали оружие мне. Они просто не знали, что я возьму его в свои руки и сам решу, кто достоин пули…»
Алексей листал страницы, и ему становилось все хуже. Холодный пот струился по его спине. Это не была болезнь. Это был заговор. Заговор внутри его собственного черепа. V не просто существовал – он мыслил, анализировал, планировал. Он ненавидел. Он готовился к войне, и Алексей был всего лишь телом, которое он собирался использовать в качестве орудия. Он читал, и его собственная жизнь, все его «странности» и «провалы», обретали новый, зловещий смысл. Это был не его путь. Это был маршрут, по которому его вел другой.
В кармане старого пиджака, висевшего в шкафу, он нашел ключ. Обычный стальной ключ, от какого-то неизвестного замка. И к нему был приклеен крошечный, аккуратно вырезанный кусочек бумаги с нанесенными на него координатами GPS. Это уже было не скрытой угрозой, а откровенным, наглым вызовом.
Исчерпав все физические доказательства, он попытался сделать последнее, что пришло ему в отчаявшуюся голову, – позвонить бывшей жене, Елене. Может, голос другого, нормального человека, вернет его к реальности, станет якорем? Он набрал номер, и она ответила почти сразу, ее голос прозвучал настороженно.
– Алло?
Но, прежде чем он успел открыть рот, его собственный голос, плоский, холодный и абсолютно чужой, прозвучал у него в голове, заполнив собой все пространство:
«Скажешь ей хоть слово – и я возьму на себя труд подробно, в красках, используя твои же голосовые связки, рассказать ей, что ты на самом деле думаешь о ее новом "идеальном" муже. О его слабостях. И о ее. Ты хочешь этого?»
Он замер с телефоном у уха, слушая ее нарастающее, раздраженное: «Алло? Алексей, ты там? Это ты? Что случилось?»
Он не мог издать ни звука. Его, голосовые связки были парализованы, горло сжато чужой, железной волей. Он чувствовал, как по его лицу катятся слезы бессилия. Он был заложником в собственном теле.
– Прости, – наконец выдохнул он, и это слово далось ему невероятным усилием. – Я… ошибся номером.
Он бросил трубку, отшвырнув телефон прочь, как раскаленный уголь. Это была полная и безоговорочная капитуляция.
И только тогда, в гробовой, давящей тишине своего окончательного поражения, он услышал это. Не насмешливый голос, а нечто иное, гораздо более жуткое. Звук. Едва уловимый, ритмичный, металлический скрежет, доносящийся как будто бы изнутри, из самых глубин его черепной коробки. Словно кто-то точил лезвие ножа прямо у него в голове. Этот леденящий душу звук длился несколько секунд и так же внезапно стих.
И тут его собственная правая рука, без малейшего приказа с его стороны, резко дернулась, поднялась и легла на поверхность стола ладонью вниз. Пальцы его вытянулись, с силой прижались к запыленной древесине. Это было не просто движение – это был жест. Жест хозяина, ставящего печать.
Затем, так же внезапно, рука снова стала его, подконтрольной.
Но на столе, на пыльной поверхности, его пальцы оставили четкий, нестираемый отпечаток. И пока он смотрел на него, не в силах пошевелиться, из старого, почти зажившего пореза на его ладони, того самого, от зеркала, медленно выступила и упала в самый центр этого отпечатка единственная капля крови. Алая, теплая, живая. Она растеклась по серой пыли, образуя крошечное, идеально круглое кровавое озерцо, ровно посередине следа его собственной, предавшей его руки.
В этот раз тьма, которая накатила на него, была не провалом, а бегством. Единственным доступным убежищем от кошмара, который отныне был его реальностью.
Глава 3. Первая кровь
Сознание возвращалось обманчиво мягко, как волна, накатывающая на песок. На несколько блаженных секунд Алексей забыл. Забыл о записках, о разбитом зеркале, о чужой улыбке. Затем реальность ворвалась в его мозг тремя шокирующими сигналами, пробившимися сквозь пелену беспамятства.