«Мир, который сдвинулся»

Руслан Алышов

«Мир, который сдвинулся»

Глава 1.

Последний раз, когда я видел своего настоящего отца, мы с ним разругались.

Это была дурацкая, ссора из-за моей двойки|

– Ты способен на большее.– сказал он, глядя куда-то мимо меня, в окно. – Просто не хочешь.

Я что-то буркнул в ответ, хлопнул дверью в свою комнату и включил музыку на полную громкость, чтобы заглушить этот тихий, мерзкий голос совести. Настоящий отец был таким: принципиальным, где-то чёрствым, вечно занятым работой в гараже над своими изобретениями, которые никогда не приносили денег. Он пахнул машинным маслом, старыми книгами и крепким чаем, который заваривал в одной и той же потрескавшейся синей кружке. У него была привычка потирать большой палец левой руки, когда волновался. И ещё он терпеть не мог грибной суп, который так любила мама.

На следующее утро он уехал на своей видавшей виды «Тойоте» в соседний город за запчастями. Это была его последняя поездка.

Звонок из больницы раздался вечером. Мама, побледнев, уронила тарелку. Она разбилась о кафельный пол с тем самым звуком, который разрезает жизнь на «до» и «после».

Мы мчались по ночной дороге. В голове стучало только одно: «Жив. Дай бог, чтобы был жив».

В больничной палате он лежал белый, как стены, опутанный трубками и проводами. Шрам над бровью, сломанные рёбра, сотрясение мозга. Врачи разводили руками: «Чудом выжил. Восстановление будет долгим».

Три недели кошмара. Мама почти не отходила от него. А потом началось «восстановление».

Очнулся он странно. Не спросил, что случилось с машиной. Не поинтересовался, как у меня в школе. Он просто улыбнулся – широко, по-новому, – и сказал маме, глядя ей прямо в глаза:

– Прости, что заставил волноваться, дорогая.

Мама расплакалась от счастья. А я стоял в дверях и чувствовал, как по спине бегут мурашки.

Настоящий отец никогда не называл маму «дорогой». Он звал её «Лен» или, в шутку, «генерал». И улыбка у него была другая – сдержанная, больше в глазах, чем на губах.

Это была первая трещина. Маленькая, почти невидимая. Как та самая синяя кружка, которую я позже нашёл в мусорном ведре на кухне. Мама сказала, что она разбилась.

Но я помнил: в день аварии она стояла чистой и целой в сушилке.

А новый отец, тот, что вернулся из больницы, с утра попросил на завтрак грибной суп. И выпил его с таким удовольствием, будто ел его всю жизнь.

Утром я обнаружил, что он сидит и смотрит телевизор, я не верил что это может быть он, мой настоящий отец бы даже не смотря не на что был бы в гараже.

Меня это смутило. Я подошел аккуратно, тихо. Будто таракан на кухне. Наконец подойдя к нему я аккуратно коснулся его плеча. – Пап, а почему ты не в гараже? Спросил я. – Нет желания, а что? Ответил он. – Нечего. Дав немного не спокойный ответ, ушел. Странно, ведь он всегда на протяжении 16 лет которые я с ним такого не было. Может он выгорел? Хотя спустя 16 лет привычки, и именно после аварии? Было странно. Очень.

Глава 2.

Конечно, вот дополненный и расширенный вариант главы, который добавляет психологической напряженности и внутреннего конфликта:

Так я и провел весь час в гнетущих сомнениях, мысленно возвращаясь к тому скользкому от дождя шоссе, звуку тормозов и тишине после. Он выжил. Врачи говорили о чуде. Но с того дня в наш дом вернулся не отец, а его тень, аккуратная и безжизненная копия. Мама позвала завтракать, и я спустился в кухню, чувствуя себя чужим в собственном доме.

Он уже сидел за столом. Отец? Это слово застревало в горле колючим комом. Перед ним дымилась тарелка. Грибной суп, густой, с плавающими кусочками шампиньонов. Он ел его с трепетом, с каким-то нездоровым, клиническим вниманием к каждому движению ложки. Он подносил ее ко рту медленно, словно боялся расплескать драгоценный эликсир, а затем его взгляд становился остекленевшим, отрешенным, будто он анализировал не вкус, а химический состав. На его лице – на знакомом, исчерченном морщинами лице моего отца – застывала слабая, безотчетная улыбка. Меня от этого зрелища бросало в дрожь. Это был не голод, не удовольствие. Это было изучение. Ритуал.

Ведь мой настоящий отец, человек вспыльчивый и прямой, выплеснул бы суп в ту же минуту, едва грибной аромат коснулся бы его ноздрей. «Опять эта бурда! – гремел бы его голос, от которого дрожали стаканы в шкафу. – Я тебе двадцать лет говорил, что терпеть не могу эту скользкую дрянь!» А этот… этот двойник ел. Молча, методично. Будто ему не просто вкусовые рецепторы поменяли, а вынули всю прежнюю душу – со всеми её отвращениями, яростными «не хочу» и тёплыми «обожаю» – и вставили на её место что-то новое, чистое и безликое.

И самое невыносимое была реакция мамы. Она двигалась по кухне с поддельной лёгкостью, подливала ему суп, ловила его пустой взгляд и отвечала ему своей натянутой улыбкой. «Нравится? Я добавила немного тимьяна». Она не удивилась. Вообще. Словно её муж, который орал на весь район о своей ненависти к грибам, просто решил сегодня изменить своим принципам. Она не видела или не хотела видеть эту чудовищную подмену. Её мучило другое – те недели страха у больничной койки. И теперь любая, даже самая жуткая нормальность была для неё спасением. Она заключала сделку с молчанием, и я видел это по дрожащим уголкам её губ, когда она смотрела на его странные, плавные движения.