Лето с Ладой

Юлия Борисова

Лето с Ладой

Глава 1 – Омут

Иногда я просыпаюсь от того, что у меня мокрые волосы. Не от пота. От воды. Они пахнут озерной тиной и чем-то сладковатым, как подгнившая земляника. Я вскакиваю, включаю свет в своей городской квартире, тру голову полотенцем. Но запах остаётся. Он въелся в память навсегда.

Психотерапевт говорит, это паросмия – искажение обоняния на фоне стресса. Мол, мозг проигрывает травму. Он прав лишь отчасти. Это не искажение. Это напоминание.

Пятнадцать лет назад одно глупое лето переписало меня. Я до сих пор не понимаю, был ли жертвой, сообщником или просто сезонным уловом. Но я точно знаю, с чего всё началось. Не с поросят на выпускном – это ерунда. Всё началось с тоски. И с девочки по имени Лада, которая знала, что мышам тоже надо кушать.

Итак, тогда.

Меня зовут Тимофей, и я совершил стратегическую ошибку: устроил арт-перформанс на выпускном с живыми поросятами, краской и глобусом. Родители, не оценив концепцию, вынесли вердикт: «Пора к корням». На три недели. В деревню. К дальней родственнице, бабке Агафье. Как раз в начале июня, когда у выпускников началась та самая долгожданная, ничем не занятая свобода.

Правила ссылки:

Нет интернета. В лучшем случае одна прерывистая полоска, чтобы получить «как ты?» и отправить «норм» за три часа.

Время течёт иначе. За городской день тут успеваешь прожить неделю. От завтрака до обеда – сто лет по внутренним часам.

Главное развлечение – наблюдать, как ничего не происходит. Я уже изучил повадки куриц, узнал, что козла зовут Фёдор, и начал слышать, как растёт трава. От скуки.

На третий день мозг запросил перемен. Любых. Я просто пошёл в лес – туда, где было хоть какое-то подобие 3D-графики вместо плоского пейзажа с огородами.

Лес оказался обычным: сосны, комары, папоротники. Но хоть не бабкин двор. Я шёл, пока не упёрся в озерцо. Не живописное, а какое-то замшелое, тёмное. На берегу стояла развалюха. Когда-то банька, сейчас – скворечник для приведений.

Я присел на камень, достал сигарету (грех такой, бабка не видела бы), и тут услышал сзади тихий, обыкновенный голос:

– Осторожней, там крапива.

Я обернулся. На соседнем пне сидела девочка. Лет моих, наверное. Простое платье в мелкий цветочек, волосы заплетены в одну толстую светлую косу. Смотрела на меня с лёгким любопытством, как на новое явление природы.

– Я в курсе, – буркнул я, отдернув руку от зелёных зарослей у воды.

– Она тут особенная, – сказала девочка. – Бабка Фёкла ещё до войны сажала, чтобы дети к омуту не подходили. Не помогло – всё равно тонули.

От такого спокойного рассказа в тишине стало немного не по себе.

– Жестко. А ты откуда знаешь?

– Я здешняя. Меня Ладой зовут.

Она спрыгнула с пня, подошла к самой воде. Наклонилась и что-то поправила среди мокрых камней. Я разглядел: лежал плоский серый камень, а на нём – три совершенно одинаковые круглые гальки, аккуратно сложенные треугольником.

– Это зачем?

– Омут любит, когда всё на своих местах. Три гладких – значит, порядок. А если беспорядок – он начинает гнить изнутри. Зацветает.

Она говорила с интонацией врача, выписывающего рецепт. Без мистики, без намёков. Чистая бытовуха.

– Ты из деревни? – уточнил я.

– Рядом. Хочешь, покажу, где земляника? Как раз поспевать начала.

В голове пронеслись обрывки криминальных хроник. Но она выглядела… нормально. Чисто. И земляника – это же не «пойдём в пещеру». Это ягоды.

– А далеко?

– Минут двадцать. Но лучше по берегу, а не через бурелом. Там сейчас корни скользкие. Вчера мальчик один подвернул ногу.

Вчера? В деревне я никого моложе бабки Агафьи не видел. Но вопрос застрял в горле. Мы пошли. Она шагала легко и бесшумно, я ковылял сзади, спотыкаясь.

– Ты тут одна живёшь? – спросил я, больше чтобы разбавить тишину.

– Нет, со мной ещё кое-кто есть. Только он сегодня спит. После дождей всегда спит.

Я представил какого-нибудь старшего брата или деда, прилёгшего вздремнуть. Нормально.

– А на каникулы к бабушке приехала?

– Я не уезжаю, – сказала Лада, не оборачиваясь. – Мне уже всё, что нужно, рассказали.

Ответ был странным, но я решил не копать. Мы вышли на солнечную поляну, и правда всю усыпанную алыми точками. Лада присела, стала срывать ягоды. Её пальцы двигались быстро и аккуратно, будто она делала это тысячу раз.

– На, попробуй, – протянула она мне горсть. – Только смотри, самые красные не бери. Их тут мыши любят. Им тоже кушать надо.

Я взял ягоду. Она была тёплой от солнца и сладкой. Вкус детства, которого у меня, городского, почти и не было.

– Классно, – сказал я.

– Ага, – она улыбнулась. Впервые. Улыбка была обычной, немного смущённой. —

Мне нравится, когда ягоды поспевают. Значит, скоро можно будет собирать грибы. А потом – орехи. А потом… – она запнулась, будто вспомнила что-то не очень приятное. – Потом опять будет тихо.

Я не понял, но кивнул. Сидел на траве, жевал землянику и думал, что ссылка, возможно, не так уж плоха. Хотя бы земляника бесплатная. И странная, но симпатичная девочка.

Я ещё не знал, что «тот, кто спит» – не человек. Что мыши едят только те ягоды, которые она им позволяет есть. И что её календарь – «ягоды, грибы, орехи, тишина» – это не про времена года. А про циклы. Про кормёжку. И что я, Тимофей, пахнущий городом и глупостью, уже попал в эту цепочку. Как самая спелая и пока ещё не сорванная ягода.

– А тебя часто тут кто-то навещает? – спросил я, чтобы поддержать разговор.

Лада на секунду задумалась, будто перебирая в голове длинный список.

– По-разному. Раньше чаще. Сейчас редко. Люди обходят это место.

– Почему?

– После того случая с бабкой Фёклой. И после того, как последний мальчик ногу подвернул.

В её голосе не было угрозы, только констатация. Я должен был спросить: «А когда это было?» Но не спросил. Мой мозг, воспитанный на мемах и клипах, отфильтровал нестыковку как «деревенскую легенду». Идиот.

– Понятно, – пробормотал я, хотя внутри что-то холодное щёлкнуло и замерло. Я отогнал мысль.

Мы собрали полные пригоршни ягод. Лада аккуратно сложила свои в широкий лист лопуха.

– Будешь ещё приходить? – спросила она, не глядя на меня.

– А что, можно?

– Можно, – она наконец подняла глаза. Взгляд был прозрачным и тяжёлым, как вода в омуте. – Но только если будешь соблюдать правила.

– Какие ещё правила? – я усмехнулся, играя в весёлую иронию. – Не кричать, не топать, не трогать красные ягоды?

– Не только. Не заходи в сам бурелом. Не подходи к старой сосне с дуплом – она сейчас нервная, у неё там бельчата.

Она говорила о деревьях, как о соседях по подъезду. Я кивал, улыбаясь.

– И никогда не бери ничего из омута. Даже если очень красивое и очень просится в руки.

Последнее правило она произнесла иначе. Голос не изменился, но в нём появилась оконечность. Как скрип двери, которая захлопнулась.

– А что там такое красивое? – поинтересовался я, стараясь, чтобы голос звучал небрежно.

Лада посмотрела на омут. Её лицо стало отстранённым, будто она слушала далёкую музыку.

– Разное бывает. Гладкие камушки. Странные коряги. Иногда… блестящее. Оно манит. Но если взять – оно прилипнет к руке. И пойдёт за тобой. Прямо до дома. А потом и в дом войдёт.

Она сказала это так, будто рассказывала, как комары залетают в окно. Без эмоций.

По спине пробежали мурашки. На этот раз не щекотные, а колючие, леденящие.

– Это… метафора какая-то? – неуверенно спросил я.

Лада повернула ко мне своё бесстрастное лицо.

– Нет. Это инструкция.

Солнце вдруг скрылось за тучу. Поляна погрузилась в зеленоватую тень. Стало резко холодно.

– Мне пора, – сказала Лада, вставая. – Он скоро проснётся, а я не приготовила ужин.

Она сказала «он». Не «брат» и не «дед». Просто – он.

– Кто? – выпалил я.

Но она уже шла прочь. Остановилась на краю поляны.

– Придёшь завтра?

Я мог отказаться. Должен был. Всё внутри кричало, что этот лес, эта девочка, эти правила – не игра. Но её лицо на мгновение снова стало просто лицом одинокой девочки. И я, вечный искатель приключений, кивнул.

– Приду.

– Хорошо. Принеси с собой… что-нибудь сладкое. Из вашего мира. Шоколадку. Ему понравится.

И она растворилась в зелени.

Я сидел один на остывшей поляне, с липкими от ягодного сока пальцами, и пытался понять, что только что произошло. Кто такой «он»? Почему ему может понравиться шоколадка? И главное – что значит «прилипнет к руке и пойдёт за тобой»?

Сейчас я знаю ответы на все эти вопросы. Знаю цену каждого из них. Иногда в тишине городской квартиры я ловлю себя на том, что проверяю руки. На всякий случай. На них ничего нет. Только шрам на левой ладони – небольшой, в форме полумесяца. Как от укуса. Или как от того, что слишком крепко схватил что-то блестящее и холодное в чёрной воде.

Я побрёл назад, к бабкиному дому. Лес молчал, но эта тишина была новой – напряжённой, выжидающей. Будто кто-то невидимый наблюдал за моей спиной, отсчитывая шаги до завтра.

А дома, разворачивая подаренную бабкой Агафьей буханку хлеба, я обнаружил в мякише маленький, аккуратный, земляничный лист. Совершенно сухой. Будто его положили туда очень-очень давно.