«…Ваш Юрий Казаков» (заметки о писателе)

Алексей Мельников

"…Ваш Юрий Казаков" (заметки о писателе)

ЮРИЙ КАЗАКОВ. АРБАТ, 30

Одно из редких мемориальных мест в память выдающегося отечественного прозаика, автора "нежных и дымчатых рассказов", певца среднерусской природы, знатока северных мест, заядлого охотника и пилигрима – Юрия Павловича Казакова. Здесь, на Арбате он провел свое детство, в том числе – и военное: дежурил с друзьями на крыше дома во время немецких налетов. Был контужен, когда одна из бомб разрушила соседнее здание театра Вахтангова. Оставив "на память" будущему писателю лёгкое заикание. Именно отсюда родом – с Арбата – блестящий талант одного из лучших представителей русской малой прозы XX века, даровавший ему ещё при жизни звание литературного классика.

Интересно, что по соседству с мемориальной доской Ю. Казакова размещена ещё одна – выдающемуся русскому живописцу Сергею Иванову, также обитавшему в этом арбатском доме номер 30, но только гораздо раньше своего будущего литературного соседа. Судьба сведёт обоих и в другом знаковом для них месте – деревне Марфино под Тарусой, где С.Иванов будет оттачивать мастерство пейзажиста, а Ю.Казаков – новеллиста. Ещё одними выдающимися соседями Юрия Казакова а Арбатском дворе станут Святослав Рихтер и Нина Дорлиак. С Рихтером Юрию Казакову в 60-ые годы также доведется нечаянно соседствовать в Тарусских весях: великий музыкант будет оглашать звуками рояля из своей дачи-башни живописные окрестности Алекино, а выдающийся писатель – сочинять свою бессмертную "Осень в дубовых лесах" в маленьком домике в близлежащем Марфино.

ТАРУССКИЕ АДРЕСА ЮРИЯ КАЗАКОВА

Юрий Казаков был связан с Тарусой довольно долго – около 14 лет. Впервые оказался здесь с легкой руки Фёдора Поленова в 1958 году. И потом периодически наезжал сюда и в близлежащее Марфино вплоть до 1972 года: писать, работать, рыбачить, охотиться, общаться с друзьями и, конечно, с мэтром Константином Георгиевичем Паустовским. Короче, вполне стал тарусянином, хотя сам заштатный этот городок в письмах своих особо не жаловал. Зато был очарован Окой, природой и людьми.

Таруса ответила выдающемуся русскому писателю взаимностью: никаких упоминаний о Юрии Казакове сегодня в насквозь , казалось бы, литературном городе не найти. А поводов таких у Тарусы, кстати, предостаточно. И даже их, эти поводы, можно сегодня точно пересчитать. То есть отыскать те места в этом "русском Барбизоне" на Оке, где в разные годы жил и работал Юрий Павлович Казаков. А если и не работал, то просто гостил и наслаждался общением со своими друзьями.

Дом Паустовского в Тарусе

Мы взялись все эти дома навестить. Во-первых, конечно, дом Константина Георгиевича Паустовского по ул.Пролетарской, 2. Здесь не единожды тепло принимали молодого и даровитого прозаика Казакова. Мало того – читали его шутливые предложения почитаемому им мэтру – купить у него этот старый неказистый дом в обмен на совет заново построиться в очаровательном Марфино.

Дом Оттенов в Тарусе

Чуть поодаль от пристанища Паустовского – на ул. Садовой, 2 – ещё одна "мекка" таруссих литераторов – дом Оттенов. Хозяин дома – Николай Оттен – писатель, драматург, наряду с Паустовским – один из соредакторов"Тарусских страниц", в которых так блестяще отметился Юрий Казаков. В отличии от дома Паустовского – дом Оттенов сегодня не выглядит живым, хотя раньше там бурлила жизнь, и были слышны голоса Паустовского, Панченко, Кобликова, Балтера, Окуджавы, Слуцкого, Голышевых, Ариадны Эфрон , наверняка Казакова и даже Бродского.

Дом Терентьевых в Марфино

Не выглядит живым и дом Терентьевых в близлежащем Марфино, где Юрий Казаков в 1960 году изваял свою бессмертную "Осень в дубовых лесах" и начинал "Северный дневник". Правда на заброшенном марфинском доме пока еще держится памятная табличка в честь классика русской литературы. Зато никаких упоминаний о нём нет в тарусском доме Щербаковых по ул. Декабристов 2а, что угнездился в конце 50-ых под Воскресенской горкой рядом с домом Валерии Цветаевой, а теперь уже – и кенотафом её сводной сестры – Марины. Здесь Юрий Казаков писал ставшими знаменитыми рассказы "Нестор и Кир", "Двое в декабре". А было это в зимы 1962 и 1963 годов.

Дом Щербаковых в Тарусе

Всю жизнь Юрий Казаков пронес в себе любовь к тарусским далям. Был очарован Окой. Не единожды пытался навсегда обосноваться либо в Тарусе, либо в Марфино. Вынашивал планы постройки или покупки там домов. Увы, не сложилось. Не став по формальным признакам тарусянином, Казаков остался реально влюбленным в окские красоты навсегда. О чем не единожды упомянал в своих рассказах, письмах и интервью. Увы, влюблённость эта так и осталась безответной…

УРОКИ МОЛЧАНИЯ

Сочиненное им редким бриллиантовым блеском в череде советской литературной рутины, однако же не принесло автору ни денег, ни регалий, ни наград. Разве что – посмертную славу литературного классика. Волшебника слова. Обладателя редчайшего писательского дара: наряду с умением блестяще писать, талантом не менее значимым – по-писательски выразительно молчать. И то, и другое – и щедрый дар слова, и наложенная судьбой в середине жизни тайная печать немоты – сегодня в равной степени характеризуют загадочную уникальность этого человека.

Казалось, Казаков был всегда чего-то больше. Больше времени, в котором жил. Больше литературы, в которой вращался. Больше таланта, который требовался, чтобы угодить пристрастным критикам. Даже таким могучим и влиятельным, как, например, Твардовский. Даже больше размеров кадра, в котором мы сегодня разглядываем его старые фото. На каждом из них – большеголовый, строгий, лысый человек в роговых очках будто едва вмещается в формат своего, явно жмущего в плечах, портрета.

В Литературный институт он уже пришёл настоящим мастером. Не особо нуждавшимся в педагогах. Паустовский категорически отказывался давать Казакову уроки литературного мастерства, отмечая полную и законченную огранённость этого литературного алмаза. Кем, когда и как? – на эти вопросы никто толком не мог дать ответ. И сам Юрий Казаков – тоже. Господь Бог? Возможно… Ходили, правда, разные толки о якобы скрытых аристократических корнях сына смоленско-московского сапожника. Но в них ли дело – никто не знает. Да и не в этом суть…

Когда из рядового семинарского задания в институте вырастает литературный шедевр – один из первых рассказов Юрия Казакова «На полустанке» – становится ясно, что в классической русской прозе зазвучал новый свежий голос. Голос этот стал брать одну литературную высоту за другой. Заполнил собой значительную часть пишущего пространства. Дал повод сравнивать себя то с Буниным, то с Хэмингуэем. Идеально ложился на партитуру свежей русской классики (на те же «Тарусские страницы» Паустовского). Многозначительно диссонировал с излишне громкими и заидеологизированными «гвоздями» оттепели (Твардовским и «Новым миром»). Быстро преодолел, казалось бы, непреодолимый «железный» занавес в СССР и после массовых переводов во Франции, Англии и Италии заставил говорить о себе во всей читающей Западной Европе.

Мир распознал в новом русском авторе тонкого исследователя человеческих чувств. Искусного литературного пейзажиста. Большого поэта короткой прозы. Нежного лирика суровых окраин. На Казакова неожиданно обрушилась мировая писательская слава, правда, в условиях довольно досадного замалчивания у себя на родине. Книжки, Казакова, конечно, издавали, и журналы кое-что печатали, но вылиться в широкое литературное русло произведениям Казакова в своей стране так и не удалось.

Главное из им написанного

пришлось на самый ранний период – конец 50-х – начало 60-х годов. Поздний  – 70-ые и до самой смерти в 82-ом – был крайне скуп на публикации: два коротких шедевра за 17 лет. Многое, конечно, списывали на его сложный характер и пристрастие к спиртному. Вариант объяснения, конечно, самый простой. И, думается, не самый верный. Молчащий писатель – загадка не менее трудная, нежели писатель пишущий. И Юрий Казаков оставил её для нас неразрешённой. Хотя и – с некоторыми подсказками.

Их, этих подсказок, ровно столько, сколько произведений автора. В каждом рассказе, по сути, они есть. Начиная с «Полустанка», «Тихого утра», «Голубого и зелёного», «Некрасивой» и далее через «Запах хлеба», «Трали-вали», «Осень в дубовых леса» вплоть до щемящей до слёз и рвущей душу на части «Во сне ты горько плакал».

Держать однажды взятую лирическую ноту трепетности чувств, обворожительности неба, притяжения земли, запаха  трав, блеска  росы – держать на вытянутых над головой руках столь хрупкий и бесценный груз всю жизнь, ту самую жизнь, что каждый миг готова опрокинуть этот груз и сокрушить безжалостно и бесповоротно – задача для любого

человека непосильная.

Если по-честному, я бы Казакова посоветовал читать с конца. С

«Во сне ты горько плакал». С самого горького,  самого светлого произведения. Где ствол ружья соседа-самоубийцы соседствует в сюжете с пугающими снами полуторогодовалого сынишки автора. И каждому из них плохо. Первому – в последний раз. Второму – в самый первый. Когда только лишь появившийся на свет малыш уже научается оплакивать свою будущую жизнь. Ещё не прожитую. Но – приближающуюся. Как с этим быть? Как помирить волшебную красоту мира с его концом? Никак.

И Казаков, скорее всего, это осознал, нарочито рано сойдя с Олимпа вдохновенного лирика трепетных чувств, коим он щедро, одним ранним махом, выплеснул в дар весь свой могучий талант певца. И горько замолчал. Не перестав при этом быть писателем. То есть смолк весьма красноречиво. Когда нет смысла говорить. И смыслы в сказанном, скорей всего, чужие. Такие времена, увы, бывают. Иногда. А может чаще. Когда молчание – слова. И даже более порой

– молитва…

ЯКОРЯ ТАРУСЫ

Пожалуй, самая литературная пристань России. Пусть малая, но для Тарусы как раз: в сезон – бойкие речные маршрутки в Поленово и вокруг. В несезон – скукота. Некий антураж речной романтики всё-таки есть: рукодельные расписные плоскодонки, якоря, водолазные костюмы, рыбацкая избушка, шум речных извозчиков, ресторанчик опять же с морской тематикой, официантками в тельняшках и подгорелым хлебом к свекольному борщу. Всё рядом: литературные святыни, храмы, модные выставочные центры, променад, вокзал, природа…

Главное – божественные виды на Оку. Те самые, по которым до конца жизни тосковал Казаков…

ЮРИЙ КАЗАКОВ И АРИАДНА ЭФРОН. НЕЧАЯННОЕ СОСЕДСТВО

Судьба столкнула их случайно – двух, по сути, литературных отшельников. В начале 60-х, на высоком берегу, Оки, в Тарусе , на так называемой Воскресенской горке.

Юрия Казакова на две зимы приютили в доме театральных деятелей Щербаковых – Юрия Борисовича и Татьяны Владимировны (Правдивцевой). Ариадна Сергеевна Эфрон обосновалась и стала строиться после ссылки поблизости в соседстве со своей тёткой (сводной сестрой её матери) Валерией Цветаевой. В обоих случаях ключевую роль в появлении этих домов в Тарусе сыграла именно Валерия Ивановна Цветаева.

Юрий Павлович гостил у Щербаковых вместе со своей матушкой, писал прозу. Его навещали здесь Марина Литвинова, Алексей Шеметов. Наверное кто-то ещё, но скорее всего, круг общения писателя был ограничен. Как, впрочем, и Ариадна Эфрон в последний, тарусский, период жизни искала замкнутости.

В письмах Ю. Казаков никак не упоминал имя своей тарусской соседки. А вот А. Эфрон оставила небольшой комментарий пребывании писателя в доме Щербаковых по ул. Декабристов, 2а. Он обнаружился, похоже, в ранее неизвестном письме А. Эфрон в адрес хозяйки дома Т.Правдивцевой (Щербаковой). В нём есть и другие любопытные подробности тарусской жизни тех времен. Письмом любезно поделились в доме Щербаковых.

НЕИЗВЕСТНЫЕ ТАРУССКИЕ ПИСЬМА

С Тарусскими весями Юрий Казаков был связан более 15 лет: с весны 1958 года и до 1973 года, как минимум. Периодически приезжая для работы то в Поленово, то в Марфино, то в Тарусу. Останавливался, когда на день-два, когда на месяц, а когда и на осень, зиму и весну впридачу. Как это, было, например, в 1962-1963 годах. Писателя с его мамой привечали в доме театральных деятелей Щербаковых – Юрия Борисовича и Татьяны Владимировны.

Дом под Воскресенской горкой с живописными видами на Оку долгое время был точкой культурного притяжения. Хозяева слыли интеллигентными, открытыми и приветливыми людьми. Что, очевидно, и заложило основу многолетней тесной дружбы Юрия Казакова с хозяином дома Юрием Щербаковым. И одним из поводов тесного общения и переписки стали не только культурные явления в Тарусе, но и чисто бытовые, связанные с длительным проживанием писателя в доме Щербаковых на ул. Декабристов, 2а.

Дом Щербаковых в Тарусе

Внучка Татьяны Владимировны и Юрия Борисовича Щербаковых – Катя показала нам ранее неизвестные письма Юрия Казакова своему дедушке – Юрию Борисовичу. Приведем с её согласия некоторые из них:

Письмо первое:

«Дорогой Юрий Борисович!

Как-то Вам работается на новом месте? Был в, Крыму, в Одессе, в Измаиле, в Вилкове, опять в Одессе, а теперь вот в Пицунде. Впечатлений масса и отогрелся я здесь за всё лето.

Теперь о деле. Мама пишет из Тарусы, что плотник кухню недоделал, с тех пор, как вы уехали был один раз и больше не появлялся. Мало того – в доме не закрываются рамы и осели двери (двери Вы ещё тогда просили его подстругать). А насчёт рам дело обнаружилось только теперь, когда пришла нужда их закрывать. Потом я заметил один важный недостаток – во всём доме, кроме одной комнаты нет форточек. Как же это Вы недоглядели? Но это так – к слову. А вот, как быть с плотником? Мы не знаем, где он живёт. Вы знаете? Напишите в Тарусу.

Мама начала выкапывать гладиолусы, потом будет прикрывать розы. Так что в этом смысле – всё в порядке.

Дров так и не привезли. Мама договорилась с Промкомбинатом. А вас (неразб.) надули с Борятиным – дороги туда не было всё лето и осень, т.к. поднялась вода в Таруске.

Итак пишите. И вообще – как жизнь, как устроились, как Ваш сценарий, какова квартира.

Ваш Ю. Казаков.

В Тарусе буду в конце октября.

Будьте здоровы, успехов Вам и привет Т.В.»

Письмо второе:

«Дорогой Юрий Борисович, я в Тарусе. С домом всё в порядке, был в отпуске папа и всё сделал, т.е. двери и рамы – всё уже закрыто и заклеено. В Тарусе всё были дожди, грязь, конечно, наступает самое тёмное время, отпуск мой прошёл, опять надо работать, чего-то писать.

Дров ещё нету, но после праздника я переберусь окончательно и буду надоедать всем пока не выбью дрова.

Розы закрыты, луковицы выкопаны. Яблонь и сирени не привозили, верно уж и не будет – зря, значит, Вы копали.

Ну, будьте здоровы, всего доброго. Привет Т.В. Пишите.

Ю. Казаков.

27. X.62.

Плотник так и не появлялся».

Юрий Щербаков

Письмо третье:

«Дорогие Юрий Борисович и Татьяна Владимировна!

У нас всё в порядке. Дом пока не сгорел и не развалился. Единственное разрушение Т.В. наверное видела: на кухонной плите возле дверцы отвалилась штукатурка. Но это она сама, подлая, мы ей-богу, её не отбивали. Больше пока с домом ничего не произошло.

Но этот дом ваш ужасно холодный и сырой. Сырой наверное потому что стоит на сыром месте, и всё лето и осень лили дожди. А холодный – потому что полы не утеплены и очень дует из подполья. Но пока терпим. Это я вам говорю на будущее, чтоб вы знали.

Дров ещё не привезли. Только те, что от вас остались, да ещё маме осенью привезли воз отходов из промкомбината – тем и топим. Обещают со дня на день, но не везут.

Зимы не было до конца декабря почти, а потом повалил снег и стукнули морозы – до 25. Дней пять уже солнечные дни, мороз и полно лыжников за окном, а я корплю над машинкой.

Розы ваши мы завалили снегом совсем, их теперь и не видно. Ходит в гости к нам некий кот. Чтобы он не гадил ночью в доме, я его выпускаю. Но он никуда не уходит, а сразу же лезет в дыру под террасу, всю ночь сидит под домом и гоняет мышей.

Мышей теперь вроде не слыхать, а то сперва здорово взялись за дело и многое погрызли (в тамбуре) и попортили.

Дела мои идут пока хорошо, чего и вам желаю. Рассказы – несколько штук старых, давно написанных и нигде не шедших – рассказы эти теперь помаленьку расходятся. Один даже в «Правде» напечатали, а ведь ему шесть лет уже, этому рассказу. Даже в Тар. страницы побоялись почему-то взять его.

Новый год встречали мы в Тарусе. Я замешкался, не успел купить ёлки в культмаге, пришлось мне, яко тати, идти на курган за ёлкой, пилить её там и потом тащить через весь город. Но ничего, всё обошлось, не остановили. Зато теперь ёлка в доме, не чета культмаговским.

В прошлом году я накатал ещё рассказик про тарусский апрель, про охоту и должен он пойти в «Огоньке» в номере 2 – если выйдет и если будет охота прочтите.

Ну вот пока и все новости.

С Новым годом, новым счастьем! Желаю вам всем здоровья и больших успехов.

4 янв. 1963 г.

Ю. Казаков.

P.S. Я не разобрал номер квартиры, поэтому посылаю письмо на театр».

Письмо четвёртое:

«Дорогие Юрий Борисович и Татьяна Владимировна!

Ах, и замучился же я с домом! И теперь раздумал покупать какие-либо дома. Весь январь и половину февраля здесь стояли сильные морозы, по ночам доходили до 35-40 градусов. Печи приходилось топить по два раза каждый раз по 2 с половиной! И всё равно по утрам всё замерзало, даже вода в вёдрах, и пар валил изо рта и страшно было вылезать из-под одеяла. Так что я теперь точно знаю, что такое дом. Сейчас правда морозы свалились и стало полегче.

Но не в том суть, а в том, что я всё-таки поработал здесь так, как не работал бы в Москве, за что примите мою признательность и благодарность.

Дело к весне, дров мы достали две машины, думаю, хватит, даже м. б. останутся. Дом в потом порядке. Я вас попрошу отвечать мне, а то я не не знаю, получаете ли вы мои письма. И попрошу заблаговременно известить нас о дне вашего приезда, чтобы мы смогли вовремя перевезти в Москву свои вещи и подготовить дом.

Снегу подваливает. Зима всё-таки была хороша – светлая и крепкая.

В начале марта недели на две я м. б. уеду в Стокгольм, но в это время тут поживёт мама, так что дом без присмотра не останется.

Как дела, Юрий Борисович? Как вообще жизнь в Минске? Напишите поподробней, не ленитесь.

В Тарусе всё по прежнему, все живы-здоровы. Паустовский сейчас в Переделкине, в марте хочет приехать в Тарусу. У меня оч. большой успех во Франции. Издали они там книгу моих рассказов и обалдели, такое дело, а я радуюсь, не всё же им нас обалдевать.

Пишите же, не забывайте меня грешного.

Самых больших успехов и здоровья!

Ваш Ю. Казаков.

P.S. Как Ваш желудок, Ю. Б.?

19.II.1963.»

«СПАСИБО ЗА ДНИ В ТАРУСЕ!»

Ещё одно ранее неизвестное Тарусское письмо Юрия Казакова из архива семьи Щербаковых – друзей писателя:

"Дорогие Щербаковы!

Как вы там поживаете в своей вотчине? И как ваш сосед-вор? И как рыба? И как погода? И как соловьи?

Нашли ли в столе (на кухне) 2 подарка. Это мы везли, думая застать вас и ваших ребятишек ещё в Тарусе, хотели ребятам дать, да вы уже уехали. Не удивляйтесь, если вскорости получите некоторую сумму денег, потому что какой нам интерес жить у вас, не платя за свет и прочие удобства.

Мы теперь в Малеевке, у меня нога ещё в гипсе, скоро будем снимать гипс, а там посмотрим.

Всего вам доброго!

Спасибо за дни в Тарусе!

Ю. Казаков.

1 июня 1965."

МАРФИНСКАЯ ОБИТЕЛЬ

Если у Пушкина случилась в жизни  Болдинская очень, то у Юрия Казакова  состоялась своя Марфинская. Та самая, откуда в начале 60-х прошлого века вышли  знаменитые "Осень в дубовых лесах" ,  "Ни стуку, ни крюку", "Кабиасы", "Запах хлеба"… Где ложился на бумагу его  "Северный дневник". Где черпалось вдохновение для большинства блестящих казаковских рассказов.

Сюда, в Марфинскую обитель, ему хотелось возвращаться всегда. Где бы  не жил, где бы ни странствовал, а в душе всегда оставался здесь – на высоком берегу Оки, в маленьком деревянном домике на краю заглохшей деревни Марфино, окружённой величественной лиственничной аллеей и дубовыми рощами – единственным напоминанием о некогда царящем здесь до революции  усадебном благоденствии.

О том, что в Марфино, что в 10 километрах от Тарусы, сохранился (пока сохранился) дом, где рождалась лучшая русская проза, похоже, сегодня не знает никто. Не знали и мы, отправившись  в конце июля сюда почти на удачу – хотя бы  пройтись  крутыми тропами, описанными в рассказах и письмах писателя, полюбоваться окскими склонами, найти знаменитую лиственничную аллею Казакова, его "осенние дубовые леса".

В письме Марине Литвиновой он уточнял место, где тогда обитал: "в Марфино последний дом направо". Домишко, вспоминала, Марина Литвинова, маленький, скудный, без удобств, под соломенной крышей. Надеяться, что он может сохраниться по прошествии 60 лет, конечно, не приходилось. Никаких упоминаний о нем в самых широких краеведческих источниках нам также обнаружить не удалось.

Окончательный приговор безнадёжности восстановления памяти о Казакове в Марфино, казалось бы, вынес многоуважаемый Василий Михайлович Песков. В начале 2000-ых он с калужскими краеведами спускался по Оке и не преминул заглянуть сюда, в Марфино

, в поисках следов Казакова. Экспедиция оказалась безуспешной: никто из местных старожилов  (которых, впрочем, из-за малости деревни не набралось и трёх штук) не помнил  имени писателя. Соответственно, никто  не мог указать и дом, где он когда-то останавливался. Мало того, расстраивался Песков, никто из местных никогда, оказывается, и не читал