Свора

Игорь Лысый

Свора

Автор выражает огромную благодарность талантливому художнику Игорю Ковалёву за творческий подход к созданию иллюстраций и обложки данной книги. Авторские права на иллюстрации переданы автору Игорю Лысому!

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ:

Трудно жить одиночке-волку,

Когда рядом собачья свора.

Клык за клык или око за око —

Не предмет пустых разговоров.

По законам дикой природы,

Выживает в миру сильнейший.

Лишь в собачьей блошиной породе,

Правит сворой всегда хитрейший.

Как волкам, им закон не писан —

За флажки туда и обратно.

Не смириться мне с этой мыслью,

Беззаконие мне отвратно.

Пока жив хоть один из стаи

Гордый волк, если кормят ноги,

Буду рвать я клыками из стали

Шавок, коль нас сведут дороги.

Тяжело одиночке волку

Защититься от псиной своры,

Пусть в сражениях мало толку,

Но упорство свернёт и горы.

Мне плевать, что один я в поле,

Отлежусь, пока ноют раны,

И с упорством, и с Божьей волей,

Буду резать их, как баранов.

Мне в подмогу луна и ветер,

Волчья честь, да и страх собачий.

Рай у волка и сыт, и светел,

Коль на свору он не батрачил.

Трудно жить одиночке-волку,

Когда рядом собачья свора.

Клык за клык или око за око —

Не предмет пустых разговоров.

Меня разбудил громкий звук. В предрассветной серости уже просматривался орех, растущий за окном. Стояла августовская жара, и окна были распахнуты настежь, навстречу желанной ночной прохладе. От этого стук по железу был, как гром среди ясного неба. Стучали прикладами в ворота. Собаки во флигеле ответили неистовым лаем. Кто-то за воротами смачно выругался и более настойчиво забарабанил по листовому железу ворот.

– Вставай, только тихо! – как можно спокойнее произнёс я, потрепав за плечо спящую ещё жену. – К нам «гости». Быстро одевайся и огородами выходи к переулку!

Сам же, накинув халат, открыл оружейный сейф и дрожащими от волнения руками стал собирать две части охотничьего ружья. Глазами шарил по верхнему отделению сейфа в поисках пулевых или картечных патронов. Вот когда жалеешь, что у тебя не пятизарядное современное, а классическое двуствольное оружие, пусть и ручной сборки.

– Эй, хозяин! Открывай, это простая проверка. А то хуже будет! Хозяи-и-ин!

Стук на время прекратился, за воротами послышался шёпот и тихая возня. Я шёл впереди, с заряженным ТОЗ-ом двенадцатого калибра, на прикладе патронташ – ещё шесть запасных патронов с картечью. Сзади меня тихая, как тень, и белая, как мел, семенила жена, схватив меня за пояс домашнего халата. Сколько их там? Если больше трёх человек, да ещё и с автоматами, шансов у меня практически ноль. Хотя бы жену успеть вывести огородами к соседям. Единственное преимущество моей «пукалки» – внезапность. Главное, чтобы они не полезли через забор, но это вряд ли, ведь за железными воротами – почти, как за каменной стеной – картечью не пробить.

«Гости» вновь принялись долбить в ворота, собаки ожесточённо голосили за закрытыми дверями флигеля. Может выпустить собак? Какой никакой отвлекающий манёвр. Ладно, буду надеяться, что секунд тридцать-сорок фору у меня ещё есть. Стоя лицом к непрошеным гостям за воротами, я попятился в сторону калитки на огород.

– Выйдешь за калитку и вдоль забора бегом к заброшенному дому! А дальше или тихо, как мышь, или пулей через бурьян, на соседнюю улицу.

– Кто там? – сдавленным голосом спросила жена. – И почему в такую рань?

– У меня не рентген, я через ворота не вижу – пытаясь помягче, прошептал я. – Надеюсь, что это обычные военные, а не нацики. Лучше конечно, чтобы простые мародёры, этих даже искать не станут. Давай двигай!

Я закрыл за женой калитку на огород, развернулся кругом и тихо двинулся к воротам, через узкий проход между флигелем и гаражом. Собаки разрывались за флигельной дверью. Всё моё внимание было на железных воротах, за которыми находилась опасность. Но только я вышел из-за стены флигеля, как тут же получил удар прикладом в голову. Сознание отключилось…

Страх – сильнейшее чувство, оно ни на миг не даст расслабиться. Страх заполняет тебя целиком – до последней клетки твоего тела. Страх порождает агрессию и призывает к действию, он выжигает тебя, как пожар выжигает сухую траву в степи. Говорят, что любовь сильнее, но по мне, только страх заставляет тебя выживать не благодаря, а вопреки. Кто-то цепенеет от страха и не может двинуться с места, а кто-то, из-за страха смерти близких, не задумываясь, совершает подвиги. Страх многогранен – от подспудного ощущения опасности до абсолютного примирения со смертью.

Я проснулся от того, что левая нога моя затекла. Не открывая глаза, я потянулся к ней, и рука коснулась чего-то мягкого и тёплого. Чуть приоткрыв левый глаз, я увидел своего пса Афоню, сопевшего и всхлипывающего во сне. Вот оно что – четырнадцать килограмм живой собачатины придавили ногу, и та пошла неприятными иголочками. Я попробовал пошевелиться, пёс тут же открыл глаза и приветственно забил палкой хвоста по матрасу. Удивляют меня мои собаки тем, что в мгновение ока просыпаются, но и так же быстро отключаются – если есть возможность отдохнуть и пополнить запас энергии сном. Сын Афони, Шон, грел мне спину, он всё время пытался равняться на матрасе с моей головой собственной мордой и дышал мне в затылок. В отличие от своего сына Шона Афоня уважал меня и всегда знал своё место. До чего же разные собаки, хоть и родственники – Афоня дерзкий и ярый – ведущий, боец одним словом, а Шон тихий и хитрый, сам себе на уме – всегда ведомый. Что в них общего, кроме породы, так это сообразительность и умение учиться, приобретая новые навыки и качества. Я потрепал по загривкам своих биглей и, откинув тёплую охотничью куртку в сторону, встал на ноги. За забрызганным грязью окном в решётке, так же неохотно вставал серый октябрьский рассвет. Погода второй день «дулась» на дождь, но (слава Богу!) пока ещё тучи не решились на мокрое дело. Я осмотрел свою холостяцкую берлогу кругом. Грязный матрас на полу, в центре маленькой комнатки. На деревянном табурете, застеленном старой газетой, остатки ужина – банка из-под рыбных консервов, охотничий нож и кружка с недопитым травяным чаем. На расстоянии вытянутой руки – прислонённое к стене старенькое ружьё ТОЗ БМ шестнадцатого калибра. В углу рассыхающийся от времени стул с потрёпанным армейским рюкзаком и сапёрной лопаткой советского образца. Вот и вся обстановка. Всё своё ношу с собой – так научила меня теперешняя собачья жизнь – ничего не иметь, ни к чему и ни к кому не привязываться. В тесной прихожей печь, на печи ведро с питьевой водой да две старые алюминиевые миски для собак. Пока солнце не встало, пора выдвигаться в поисках хлеба насущного.

Со второго удара плечом поддалась раздутая от сырости входная дверь, выпуская меня и двух охотничьих собак наружу, ржавые петли жалобно взвизгнули. Надо бы чем-нибудь смазать, хотя бы остатками подсолнечного масла из рыбных консервов (ха-ха). А то решишь быстро ретироваться из дачного домика, а двери заклинило… По спине прошёл холодок, даже передёрнуло – то ли от страха, то ли от холодного октябрьского ветра. Собаки, сделав свои дела и оббежав вокруг шести соток, отгороженного дачного участка, жались к ногам. Моих биглей била мелкая дрожь – так всегда было в предчувствии охоты, на которую мы и выдвигались.

Наша с женой бывшая дача, которую мы продали перед покупкой дома в селе ещё до войны, находилась на отшибе дачного посёлка между трёх населённых пунктов – сёл Красное, Обильное и Степановка. Угодья здесь вокруг что ни на есть охотничьи – бывший второй обход довоенного охотхозяйства. Рядом родник с чистой водой, пара-тройка рыбных ставочков, балочки и лесопосадки, разрезающие когда-то возделываемые поля. В таком месте, в стороне от людей и больших транспортных артерий, охотнику и рыболову жить-жить и не умирать, если не помогут.

Прошлись к роднику, я умылся и напился холодной, до ломоты в зубах, водой. Собаки весело пробежались вниз по ручью, поднимая вокруг себя брызги, выискивая что-то в пожухлой траве. Наткнулись на стаю пьющих из ручья куропаток, но голос не подали, а только остановились, глядя вслед улетающей стайке. До войны, уже бы гнали «с голосом» радостно метров триста. Надо зайти в лесополосу, осмотреть петли, поставленные с вечера. Хоть за спиной и ружьё, но патроны на вес золота, да и лишний раз привлекать внимание выстрелом «чистильщиков» не хотелось.

Несмотря на утреннюю серость, лесополоса выделялась ярким цветовым пятном на фоне бурой травы примыкающих полей. Прямо как на картинах экспрессионистов – цветовой взрыв на фоне серой обыденности. Деревья уже сбросили часть листвы, но всё ещё хвастались пёстрыми лоскутами листьев. Такой же яркий ковёр лежал на земле, пахло грибами и прелой листвой, воздух был тягучим и пьянящим. Захотелось, как в детстве, упасть в эту осень и забыться. Лежать на ворохе разноцветной листвы и смотреть сквозь верхушки деревьев на проплывающие в небе облака, и мечтать о будущем… Стоп! Будущего нет, и уже не будет! Надо жить сегодня и сейчас, выжить – для того, что бы посмотреть, чем же вся эта дрянь закончится. Меньше думать, больше делать! Так говорил наш старшина, в позапрошлой Советской армии.

Первая петля на фазаньей тропе оказалась нетронутой. Я осмотрел её, цела. Насыпал перед самозатягивающейся капроновой нитью горсть зерна, проверил рогатинку, удерживающую, согнутую пружиной, ветку и двинулся дальше, догонять собак. Бигли вели себя, как малые дети – борюкались, кувыркаясь в опавшей листве. Вот с кого надо брать пример – утро настало и хорошо, все живы и замечательно…

Голова трещит, как с тяжеленого бодуна, во рту привкус железа. Веки свинцовые, а тело ватное. Но я почему-то сижу, а не лежу. Из темноты сознания всплывают образы – лающие собаки в окне флигеля, стук в железные ворота, сонная жена…

Я чуть приоткрываю глаза, по двору летают перья, двери в дом настежь, гаражные ворота нараспашку. Ага, значит, я сижу, прислонившись спиной к флигелю. Пытаюсь встать, голова кругом, ноги не слушаются. Начинаю соображать: «Где Лера? Почему собаки молчат? Что случилось? Я вроде бы жив».

Подполз к двери флигеля и, дотянувшись до ручки, привстал. Осторожно приоткрыл дверь. Обычно бигли сбивали с ног, выскакивая из флигеля на свободу. Первое, что мелькнуло в голове: «Неужели, рука поднялась на собак? Вот суки!» Из-за простреленного дивана, поджав хвосты, вылезли собаки и, заискивающе заглядывая мне в глаза, на полусогнутых лапах подползли ко мне. Афоня облизал моё лицо и, как бы извиняясь, всё время поскуливал. Шон обнюхал меня и вышел во двор – по-хозяйски осмотреться.

– Лера! Ле-ера-а! – позвал я, вначале тихо, потом громче. – Ле-е-ера-а-а!

Афоня, оставив моё лицо, вдруг грозно залаял, подняв морду, а потом протяжно завыл. Я с трудом встал, подобрал черенок от лопаты, опёрся на него, как на трость, и двинулся в сторону огорода. Калитка, слетев с петель, лежала на земле. Огород почти голый и чёрный, радовал помидорными грядками и кустами болгарского перца. За помидорными кустами, ближе к соседской меже, ветер трепал кусок какого-то белого агроволокна.

– Лера! Лера, я здесь, я жив! – продолжал звать и двигался в сторону межи. – Эй, кто-нибудь?! Соседи?!

Глаза уже видели, но сознание отказывалось верить – она лежала на животе, раскинув руки, обнимая свои помидорные кусты. Она лежала, как брошенная детьми большая сломанная кукла, с маленькой дырочкой в спине. Сухая августовская земля с благодарностью впитывала её кровь, а ветер трепал подол ночной рубашки, как белое знамя капитуляции…

Я догнал собак, обнюхивающих место вокруг второй петли, в середине посадки. На второй петле висела почти съеденная тушка самца фазана, листья вокруг были усыпанные тёмными с синим отливом перьями.

– Похоже на лису. Эта своего не упустит. Поискать! – дал команду собакам.

Но те покрутились вокруг, потоптались и пометили ближайшие деревья кобелиными метками. Странно, если бы лиса наследила, Афоня бы уже шёл с голосом по её следу. Значит, у нас появился какой-то другой любитель бесплатной дичи. Третья петля, в конце лесополосы, тоже была пустой, но без следов воровства. Кормить ещё кого-то, кроме себя и своих собак, не входило в мои планы. На еле заметной звериной тропе я наладил среднюю петлю, а по бокам посадки (вход и выход) поставил на высоту лисьей головы ещё две ловушки, наклонил по деревцу и зафиксировал. Только попадётся голова в петлю, только дёрнется вор, и тут же затянется петля, а дерево распрямится и поднимет вора на полметра от земли. Будет знать, как чужое брать! А теперь надо подумать, чем накормить себя и своих собак. Придётся сегодня уйти подальше от логова, чтобы неслышно было выстрела и лая охотящихся собак, может, попадётся и нам какой-нибудь трофей.

Из-за гражданской войны и запрета на охоту птицы и звери уже шестой год размножаются неконтролируемо. Поголовье выросло в разы, новые поколения дичи не знают, что такое человек и насколько опасно для них ружьё в его руках. У меня, кроме ружья, ещё два преимущества для выживания – две обученные охотничьи собаки. Без моих биглей мне пришлось бы нелегко – ни выследить, ни спугнуть, ни подранка добрать. Мои собаки уже до войны в нашем охотхозяйстве считались одними из лучших – как по птице, так и по зверю. Ну что ж, буду реализовывать эти преимущества.

И мы двинулись по грунтовке, ведущей через два поля, к следующей лесополосе, состоящей из дубняка (молодых дубов). Там ещё неделю назад, я заметил кабаньи следы – это было похоже на полноценную семью с разновозрастными подсвинками и матёрым кабаном. Всю неделю я готовил место встречи – разлил солярку, рассыпал соль и натаскал травы.

Весь текущий день прошёл, как в тумане. На каком-то автопилоте, я перенёс тело жены в дом, обмыл и переодел её. Сбил из старых досок ящик, наподобие гроба. Погрузил тело в ящик, ящик на тачку, взял лопату и сопровождаемый только своими собаками, которые ни на шаг не отходили от меня, двинулся в сторону деревенского кладбища. Никто не пришел, и не поинтересовался о случившемся. Каждый сам за себя – первый закон выживания, которому научила нас текущая действительность.

Вот и всё! Только холмик свежей земли и связанное верёвкой подобие креста – всё, что осталось от самого близкого мне человека, от любимой женщины, с которой мы прожили почти сорок лет. Только она удерживала меня все эти годы от полного распада личности, от тёмного безумия, кричавшего: око за око! Теперь существовало только глухое и не отпускающее чувство мести, которое требовало крови.

Вернувшись домой, я осмотрел тщательно место произошедшей трагедии. Явно это был отряд обозников, собирающих провиант для армии. Курятник пуст – ни уток, ни цыплят, ни несушек. Погреба вычищены – всё, что заготавливали впрок, вывезли. А заодно, как водится, и всё, что имело какую-то ценность – потрёпанный корейский внедорожник, мотоблок, электроинструмент и тому подобное…

Осталось только то, что я благоразумно перетащил в заброшенный полуразвалившийся соседний дом и двор – армейский рюкзак с охотничьими причандалами, второе ружьё шестнадцатого калибра с запасом патронов, пара обручальных колец с золотой цепочкой, кое-какие документы и старенькая сынова «шестёрка» (почти сгнившая, но ещё на ходу). Сработал бизнес-навык – не класть все яйца в одну корзину. Что делать дальше, подумаю позже. Пока надо отлежаться и прийти в себя…

На подходе к кабаньему стойбищу, собаки подняли зайца и азартно с голосом погнали по полю. Прислушиваясь к собачьему гону, зная, что заяц пройдёт по кругу и обязательно вернётся к тому месту, с которого он поднялся, я занял позицию и присел в невысокой траве, у грунтовки. Кто бывал хоть раз на гонной охоте, тот меня поймёт – непередаваемые ощущения. Бигли в два голоса гнали зайца прямо на меня, сердце билось в груди, в надежде выскочить навстречу погоне, адреналин зашкаливал. Я проверил ружьё, снял с предохранителя и превратился в слух – только он был мне нужен, чтобы вовремя оценив происходящее, подняться для выстрела.

Дуэт биглей всё ближе и ближе, но скорость собаки несравнима с быстротой хода зайца, а значит, метров сто будет их разделять. Когда косой уходит от погони, он ничего не видит по сторонам, доверяя только инстинкту самосохранения, ведь его мозг не успевает обрабатывать информацию о происходящем, но при этом он всегда выбирает более удобный путь к побегу – тропинку или дорогу. Вот уже на грунтовке показалось облачко пыли, вот мимо меня мелькнула серая тень. Я пропускаю зайца чуть вперёд, поднимаюсь и навскидку, почти не целясь, стреляю. Заяц кувыркается через голову и валится в дорожную пыль. Собаки набегают следом и прихватывают на всякий случай заячью тушку. Я подхожу, отнимаю у биглей трофей – килограмма четыре-пять мяса, стреляного в голову на опережение. Теперь на пару дней моя свора обеспечена едой, можно и кабанью лёжку осмотреть.