Смерть призрака

– Интересный материал вы выбрали, – заметил Кэмпион, чувствуя, что обязан что-то сказать.

– Мне он нравится, – просто отозвался мистер Поттер. – Нравится. Правда, работать с ним нелегко, – продолжил он, хлопнув в свои тонкие ладони, словно играл на тарелках. – Камни такие тяжелые. Трудно делать оттиски, понимаете ли, и опускать их в кислоту, и доставать обратно – та еще морока. Вон тот камень весил тридцать семь фунтов, и это еще пушинка по сравнению с другими. Я так устаю… Что ж, пойдемте посмотрим на картину Лафкадио. Она очень хороша; возможно, чуть-чуть ярковата по тону, но очень хороша.

Они повернулись и направились туда, где Белль, сняв покрывало с картины, возилась с устройством освещения вокруг рамы.

– Это идея Макса, – сказала она, освобождая себя от проводов. – Люди засиживаются допоздна, и становится очень темно. А вот и она.

Все глаза тут же обратились на картину. Это было большое полотно, изображавшее суд над Жанной д'Арк. Передний план занимали темные спины судей, а между их багряными рукавами виднелась девушка.

– Это моя жена, – неожиданно разоткровенничался мистер Поттер. – Он часто рисовал ее, знаете ли. Прекрасная работа, не находите? Какая концентрация цвета! Это типично для Лафкадио. И огромное количество краски. Я часто говорил ему в шутку, конечно: «Счастье, что вы сами изготавливаете свою краску, Джон, иначе она была бы вам не по карману». Видите синий оттенок на ее шарфе? Это особый синий цвет Лафкадио. Никто еще не разгадал его секрет. Секрет багряного цвета пришлось раскрыть, чтобы оплатить налог на наследство. Балморал и Хаксли раскошелились на него. Теперь каждый дурак может купить тюбик за несколько шиллингов.

Белль рассмеялась:

– Вы с Линдой ругаетесь на всех, кто владеет секретом красок Джонни. В конце концов, мир получил его картины, почему бы ему не получить и его краски? Тогда у них будет и образец, и материал, а если они не смогут повторить его успех, то тем больше чести для художника.

– А вспомните Колумбово яйцо, – парировал мистер Поттер. – Все смогли поставить его вертикально после того, как он объяснил им, что нужно разбить яйцо с одного конца. Секрет прост, понимаете, но Колумб догадался первым.

Белль усмехнулась:

– Альберт, как одному из самых востребованных детективов нашего времени, удалось ли вам разгадать истинный смысл Колумбова секрета?

Мистер Кэмпион покачал головой.

– Яйцо, конечно же, было вареным, – заключила Белль и направилась к выходу, смеясь так, что дрожали белые оборки ее чепчика.

Мистер Поттер посмотрел ей вслед.

– Она не меняется, – заметил он. – Совсем не меняется. – Он снова повернулся к картине. – Я прикрою ее. Лафкадио был одним из тех людей, прислуживать которым всегда доставляет большое удовольствие. Он был великим человеком, великим художником. Я с ним ладил. В отличие от некоторых. Помню, как он сказал мне: «Поттер, в твоей gluteus maximus[6] больше здравомыслия, чем в голове старика Чарльза Танкерея и его проклятого комитета по искусству, вместе взятых». Танкерей был популярнее в обществе, чем Лафкадио, как вы знаете, но Джон был выдающейся личностью. Теперь все это видят. Его работы хороши, очень хороши. Чуть ярковаты по тону, чуть ярковаты… Но очень, очень хороши.

Он все еще бормотал эту волшебную формулу, когда Кэмпион покинул его и нагнал Белль в дверях. Женщина снова взяла его под руку, и они вошли в дом.

– Бедный Теннисон Поттер, – проговорила она. – Он такой унылый. Лишь одно хуже художника, который не умеет рисовать и думает, что умеет, – это художник, который не умеет рисовать и знает, что не умеет. Такое никому не приносит счастья. Но Джонни он нравился. Думаю, все дело в камнях, которые использует Поттер. Джонни гордился своей силой. Он с удовольствием ворочал ими.

Когда они вошли в холл, ее слова были внезапно прерваны видением, возникшим на верхней площадке лестницы и облаченным, как поначалу решил Кэмпион, в маскарадный костюм.

– Белль! – проверещал трагический женский голос. – Я прошу вас вмешаться. Лиза… О, вы не одни?

Видение спустилось по ступеням, и Кэмпион смог разглядеть его. Он узнал донну Беатриче, даму, которая вызвала определенный ажиотаж в артистических кругах в 1900 году.

Тогда, в возрасте тридцати лет, она обладала той возвышенной красотой, которая, по-видимому, была характерна для того времени, и она вошла в общество избранных лиц, окружавших Лафкадио, вдова со скромным доходом и безграничной способностью сидеть, не шелохнувшись, и выглядеть мило. Лафкадио, который мог мириться с чем угодно, лишь бы это было по-настоящему красиво, приходил в восторг от нее, и молодую женщину стали называть «его музой» те романтические пустоголовые люди, чуждые всякой недоброжелательности и в то же время неспособные понимать факты.

С донной Беатриче было связано две легенды. Согласно первой, в те дни, когда все только и говорили что о прекрасной райской птичке, гордо расхаживающей по студии, она обратилась к миссис Лафкадио и своим милым беззаботным голоском произнесла: «Белль, дорогая, вы, должно быть, неподражаемая личность. Когда мужчина велик, как Мастер, ни одна женщина не в силах заполнить его жизнь. Давайте разделим его, дорогая, и будем вместе трудиться во имя бессмертного Искусства».

И Белль, пухленькая и улыбающаяся, похлопала ее по красивому плечу и прошептала в очаровательное ушко: «Конечно, дорогая, конечно. Но давайте сохраним это в тайне от Джонни».

Другая легенда гласила, что Лафкадио никогда не позволял ей говорить в его присутствии, вернее, убедил не говорить с помощью простой уловки: он сказал, что ее красота достигает своего апогея, когда ее лицо абсолютно неподвижно.

На самом же деле она была англичанкой, совершенно не претендующей на звание донны или имя Беатриче, которое она произносила на итальянский манер, с «е» на конце. Лишь немногие знали ее настоящее имя – этот секрет она ревностно оберегала. Но если при жизни Лафкадио она довольствовалась тем, что оставалась прекрасной, но бессловесной, то после его смерти в ней проявилась неожиданная сила характера, и она ясно дала понять, что не намерена отказываться от славы Мастера, в сиянии которой жила так долго. Никто не знал, какими доводами она убедила Белль разрешить ей поселиться в доме, но, во всяком случае, ей это удалось, и теперь она занимала две комнаты на третьем этаже, где предавалась своему увлечению – изготовлению «художественных» ювелирных украшений – и практиковала различные виды полурелигиозного мистицизма, к которому с недавних пор пристрастилась.

Сейчас на ней было длинное флорентийское платье из парчи цвета увядшей розы, сильно напоминавшее Берн-Джонса, но скроенное в духе модерна, так что истинный характер платья терялся, и оно превратилось в странное невзрачное одеяние, скрывавшее ее тощую фигуру от горла до щиколоток. В завершение туалета она накинула на плечи длинный серебристо-розовый шарф, и его концы развевались за спиной с неряшливым изяществом, словно у нимфы с обложки «Панча».

Ее прическа была явно из 1900-х. Жесткие золотистые пряди потускнели, и среди них появились широкие серебряные полосы, но прическа все еще была как у гибсоновской девушки, совершенно неуместная в обществе, которое еще не доросло до того, чтобы считаться романтичным.

Диссонанс вносил черный шнур, тянущийся из-под волос к аппарату на груди, так как ее слух, никогда не отличавшийся остротой, с годами ухудшился, и теперь она была практически глуха, за исключением тех случаев, когда вооружалась этим устройством, оскорбительным для ее тщеславия. Вокруг ее шеи красовалась кованая серебряная цепочка собственного изготовления, свисавшая до колен под тяжестью эмалевого креста в стиле барокко.

Она отличалась горячностью чувств, вызывавшей смутную неловкость у окружающих, сильно напоминая Кэмпиону высушенную розу, чуть побуревшую по краям и едва ли имевшую хоть какую-то сентиментальную ценность.

– Мистер Кэмпион?

При этих словах он почувствовал решительное пожатие на удивление твердой костлявой руки.

– Вы, конечно же, пришли взглянуть на картину? – Голос донны Беатриче был мягким и нарочито трепещущим. – Я пришла в ужасное волнение, когда увидела ее снова после стольких лет. Я помню, как лежала на шезлонге в студии, пока Мастер писал ее.

Она опустила глаза при упоминании своего кумира, и у Кэмпиона возникло неприятное ощущение, что она вот-вот перекрестится.

– Он любил, чтобы я была рядом, когда он работал, знаете ли. Теперь я понимаю, что в те дни у меня всегда была синяя аура, и это его вдохновляло. Я думаю, что цвет очень важен, вы согласны? Конечно, он сказал мне, что это нужно хранить в секрете – даже от Белль. Но Белль никогда не возражала. Дорогая Белль. – Она улыбнулась ей c нежностью, граничащей с превосходством. – Знаете, я обсуждала Белль с доктором Хильдой Байман, мистиком. Она сказала, что Белль, похоже, древняя душа, то есть, как вы понимаете, она уже много раз воплощалась на Земле.

Кэмпион ощутил смущение, которое мистические откровения донны Беатриче неизменно вызывали у ее более рассудительных знакомых. Избалованное тщеславие и культ непомерного эгоизма вызывали у него отвращение.

– Я очень рада, – рассмеялась Белль. – Древняя добрая душа, как я надеюсь. Точно старая королева Коул[7]. Линда еще не приходила? Она ушла к Томми Дакру, – добавила миссис Лафкадио, обращаясь к Кэмпиону. – Вчера он вернулся из Флоренции после трех лет работы над фресками. Трагично, не правда ли? Раньше студенты расписывали своды соборов, а теперь – потолки кинотеатров.

Лицо донны Беатриче, все еще не утратившее своей красоты, приняло капризно-презрительное выражение.

– Мне ничего не известно о Линде, – проворчала она. – Меня беспокоит Лиза. Поэтому я и хотела с вами поговорить. Эта особа решительно отказывается надевать завтра платье Клитемнестры. Я велела припустить в нем швы. Должна же она хоть немного считаться с обстоятельствами! А без этого платья она похожа на простую итальянскую кухарку. В конечном итоге все мы становимся отражением собственных мыслей… Белль, чему вы смеетесь?

Миссис Лафкадио сжала руку мистера Кэмпиона.

– Бедная Лиза, – сказала она и снова захихикала.

На скулах донны Беатриче выступили два ярких красных пятна.

– Право, Белль, я и не ожидала, что вы оцените сакральность этого события, но, по крайней мере, не усложняйте мою задачу, – изрекла она. – Завтра мы должны послужить Мастеру. Мы обязаны сохранить его имя в памяти потомков, сохранить пламя его искусства неугасимым.

– И поэтому бедной Лизе придется втиснуться в облегающее пурпурное платье и покинуть свою любимую кухню. Вам не кажется, что это слишком сурово? Будьте осторожны, Беатриче. Лиза по материнской линии происходит из рода Борджиа. Как бы вы не обнаружили мышьяк в вашем минестроне, если будете надоедать ей.

– Белль, как вам не стыдно! Да еще в присутствии детектива. – Два красных пятна на щеках донны Беатриче стали еще ярче. – К тому же, хотя мистеру Кэмпиону об этом известно, я думала, мы договорились держать в секрете положение Лизы. Это так ужасно, – продолжила она, – что любимая модель Мастера опустилась до положения кухарки в его доме.

Белль смутилась, но неловкая минута была прервана звоном колокольчика на парадной двери и почти мгновенным появлением самой Лизы в дверях кухни.

Лиза Капелла, обнаруженная Лафкадио на склонах в окрестностях Веккьи однажды утром 1884 года, была привезена им в Англию, где она занимала должность главной модели до тех пор, пока ее красота не увяла, и тогда она взялась за домашнее хозяйство вместо Белль, к которой была глубоко привязана. Теперь, в возрасте шестидесяти пяти лет, она выглядела намного старше – довольно страшная старуха с морщинистым коричневым лицом, быстрыми, темными, злыми глазами и ослепительно-белыми волосами, гладко зачесанными назад. Одета Лиза была во все черное, и безжизненные, словно намертво впившиеся в нее складки, замуровывавшие ее с ног до головы, оживляли лишь золотая цепочка и брошь.

Бросив на Беатриче угрюмый злобный взгляд, она поспешила мимо нее, бесшумно ступая в войлочных тапочках по цветной плитке, и распахнула входную дверь.

Поток прохладного, чуть промозглого воздуха с канала ворвался в холл навстречу им, и мгновенно новое действующее лицо заполнило собой все пространство, столь живо и ощутимо, словно это был запах, а не человек.

Макс Фустиан[8] вторгся в дом без нахальства и шума, но с неотвратимостью судьбы и той осознанной властью, с какой успешный актер – и антрепренер в одном лице – появляется в первом акте новой пьесы. С порога раздался его голос, глубокий, тягучий, невообразимо манерный.

– Лиза, сегодня вечером вы выглядите умопомрачительно зловеще. Когда Геката откроет адские врата, она будет выглядеть именно так. А, дорогая Белль! Мы готовы? И донна Беатриче! И сыщик! Мое почтение всем.

Он вышел из тени и с нежностью положил свою очень белую руку на плечо Белль, а другую руку распростер так, словно хотел заключить в объятия мистера Кэмпиона, донну Беатриче и незаметно ретировавшуюся Лизу.

Принимая во внимание внешность Макса Фустиана, поразительно, что его личность, при всей своей экзотичности и фантастичности, никогда не казалась до нелепости смешной. Он был небольшого роста, темноволосый, бледный, с посиневшими брылами и большим носом. Его глаза, яркие и гипнотизирующие, выглядывали из глубоких глазниц, настолько темных, что казались нарисованными. Волосы без капли бриолина являли собой традиционную для того времени копну, достаточно обширную, чтобы походить на парик. Одежда на нем отличалась той же смесью тщательности и экстравагантности. Его двубортное черное пальто было небрежно распахнуто, а мягкий черный галстук ниспадал из-под белого шелкового воротничка.

Он бросил свою широкополую черную шляпу и пальто на сундук в холле и теперь стоял перед ними, сияя улыбкой, с приветственным жестом, как человек, осознающий, что появился эффектно. Ему уже исполнилось сорок, но выглядел он моложе и ценил свою удачу.

– Все ли готово? – Ленивая вялость в его голосе оказывала усыпляющее воздействие, и не успели они опомниться, как он снова привел их в студию.

Поттер ушел, и в зале было темно. Макс включил свет и огляделся быстрым, всевидящим взглядом фокусника, проверяющего свой реквизит.

– Дорогая Белль, – нахмурив лоб, обратился он к хозяйке, – почему вы настаиваете на этих тошнотворных литографиях? Вы превращаете торжественное событие в церковный базар. – Макс презрительно указал на злосчастную выставку мистера Поттера. – Ларек с поделками.

– Правда, Белль, я думаю, он прав. – В низком певучем голосе донны Беатриче прозвучали жалобные нотки. – Здесь будет мой маленький столик с украшениями Гильдии, и мне кажется, этого вполне достаточно. В самом деле, чужие картины в Его студии – это же святотатство! Пойдут негативные вибрации.

Вспоминая тот вечер в свете последующих событий, Кэмпион часто ругал себя за отсутствие объективности. Оглядываясь назад после трагедии, он не верил, что мог провести столько времени в самом сердце спящего вулкана и не услышать рокота грядущего извержения. Но в тот вечер он не заметил ничего, кроме того, что лежало на самой поверхности.

Макс не обратил ни малейшего внимания на старания своей союзницы и продолжал вопросительно смотреть на миссис Лафкадио.

Белль покачала головой, точно он был непослушной собачонкой, и оглядела студию.

– Паркет выглядит очень красиво, вы не находите? – заметила она. – Фред Ренни выскоблил его, а Лиза отполировала.

Макс пожал плечами, словно по его телу прошла судорога, но, выразив свой протест, милостиво уступил. В следующее мгновение он снова стал самим собой, и Кэмпион, наблюдая за ним, понял, как этому человеку удалось вкрасться в доверие и стать антрепренером Лафкадио.

Фустиан прошелся по комнате и, откинув покрывало с картины, отпрянул, зачарованный.

– Иногда красота подобна голове горгоны. Душа превращается в камень, когда созерцаешь ее, – изрек он.

Голос его был поразительно непринужденным, и этот контраст придавал экстравагантной фразе страстную искренность, которая изумила всех, включая, похоже, самого говорившего. К удивлению мистера Кэмпиона, маленькие темные глазки Макса Фустиана вдруг наполнились слезами.

– Должно быть, все мы вибрируем зеленым цветом, когда думаем об этой картине, – пробормотала донна Беатриче с обескураживающим идиотизмом. – Прекрасным яблочно-зеленым цветом, цветом земли. Думаю, без покрывала нам не обойтись.

Макс Фустиан тихонько рассмеялся.

– Зеленый – цвет денег, не так ли? – подмигнул он. – Плесните на картину зеленого цвета, и она будет продаваться. Что ж, свою часть работы я выполнил. Завтра здесь соберутся все: военные, поэты, жирные мэры, приобретающие картины для своих городов, интеллигенция, дипломаты – приедут послы, как я слышал сегодня вечером, – и, конечно, церковь. – Он вскинул руку. – Церковь, толстобрюхая, в пурпурном одеянии.

– Епископ всегда приезжает, – мягко пояснила Белль. – Добрая душа, он посещал нас еще до того, как появились картины.

– Пресса, – продолжил Макс, – и критики, мои коллеги.

– Надеюсь, вы посадите их на цепь, как собак, – бросила Белль, теряя терпение. – Напомните мне положить шиллинг в счетчик, иначе после шести весь зал погрузится во мрак. Зря мы установили счетчик для того дрянного танцевального кружка во время войны.

– Белль, вы обещали никогда больше не упоминать об этом. – Донна Беатриче шумно перевела дыхание. – Это было едва ли не кощунством.

Белль фыркнула самым решительным образом.

– Капитал, оставленный Джонни, почти исчерпался, мы сидели без гроша в кармане, и деньги были очень кстати, – отрезала она. – Если бы я не поставила счетчик, мы никогда не смогли бы так быстро оплатить счета за электричество. А теперь… – Она осеклась на полуслове. – О, Линда! Дорогая моя, как ты бледна!

Они тут же обернулись и увидели внучку Джона Лафкадио, которая шла к ним. Дочь единственного сына Белль, погибшего в битве при Галлиполи в 1916 году, была, по словам донны Беатриче, «типичным Овном».

При дальнейшем рассмотрении оказалось, что это определение означает нечто нелицеприятное – дочь Солнца, юная душа, занимающая весьма скромное положение в астрологическом космосе. На непросветленный взгляд, она была крепко сложенной, темпераментной молодой женщиной двадцати пяти лет, имевшей заметное сходство со своим дедом.

Такая же, как он, темно-рыжая, с широким ртом и высокими скулами, она была красива лишь по самым современным меркам, а ее беспокойный буйный нрав проявлялся в каждом движении. Они с Белль понимали друг друга, и между ними существовала сильнейшая привязанность. Остальные немного побаивались ее, за исключением, пожалуй, мистера Кэмпиона, у которого было немало странных друзей.

Сейчас ее бледность почти пугала, а глаза под густыми бровями пылали не иначе как яростью. Она кивнула в сторону Кэмпиона и бросила ледяной, едва ли учтивый взгляд на Макса и донну Беатриче.

– Томас в холле, – объявила она. – Он только что пришел и принес несколько фотографий своих работ для библиотеки Пуччини. Они очень красивы. Полагаю, вы так не считаете, Макс?

Вызов был необоснованным, и в старых глазах Белль мелькнула тревога, как когда-то давно в дни закрытых просмотров.

– У Дакра есть все задатки великого человека. – Макс улыбнулся. – Но ему следует придерживаться одной техники. В темпере ему вполне удается выразить себя. Временами он напоминает мне Ангелику Кауфман.

– Панно для библиотеки выполнены темперой.

– О? Правда? Я видел фотографию фрагмента с фигурой и подумал, что это рекламный плакат для минеральной воды. – В голосе Макса виртуозно прозвучало невозмутимое ехидство. – Я видел и модель. Он привез ее с собой из Италии. В подражание Лафкадио, я полагаю.

Девушка обернулась к нему, инстинктивно принимая столь любимую современниками неестественно угловатую позу, выставив вперед одно бедро. Ее бледность усилилась. Было очевидно, что взрыв неминуем.

– Где же он, кстати? – вмешавшись, спросила Белль. – Я не видела его уже три года, а ведь мы с ним давно знакомы. Помню, как он пришел к нам маленьким мальчиком, такой чопорный, такой серьезный. Он высказал Джонни все, что думал об одной из картин, а Джонни положил его на колено и отшлепал за дерзость, чем ужасно рассердил мать Томми. Но потом Джонни все же переделал картину.

Донна Беатриче тихонько засмеялась из вежливости при упоминании о столь постыдном поведении Джона Лафкадио. И тут в комнату вошла его жертва.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Уильям Моррис (1834–1896) – поэт, прозаик, художник, один из величайших оформителей Викторианской эпохи, создавший сотни узоров для обоев и текстиля.

2

Чарльз Гордон (1833–1885) – британский генерал, национальный герой; погиб при осаде Хартума в ходе англо-суданской войны. Британская общественность обвинила правительство Гладстона в том, что оно не сумело спасти генерала.

3

Клитемнестра – дочь спартанского царя Тиндарея и Леды, жена микенского царя Агамемнона, возглавлявшего греческое войско при осаде Трои.

4

Путти – изображения амуров и ангелов.

5

«Смеющийся кавалер» – портрет фламандского художника Золотого века Франса Халса (1624).

6

Ягодичная мышца (лат.).

7

Королева Коул – персонаж английской детской песенки.

8

Fustian (англ.) – бумазея; напыщенные, высокопарные речи.