Учебник альфонса

Надежда Зелле

Учебник альфонса

Глава 1. Зеркало и Пустота.

Дождь за окном был не стихией, а состоянием души. Таким же серым, бесконечным и промозглым, как и жизнь Агаты последние несколько месяцев. Санкт-Петербург плакал своими гранитными набережными, а она смотрела на него с двадцать шестого этажа, из своей стильной, выхолощенной до блеска квартиры, которая вдруг стала напоминать красивую, но абсолютно пустую клетку.

В двадцать шесть лет она осталась у разбитого корыта. Нет, не у корыта – у разбитого зеркала, в осколках которого отражались обломки ее жизни. Квартира, купленная в ипотеку, последняя дорогая сумка, напоминание о былом статусе, и оглушающая, всепоглощающая тишина.

Она всегда была сильной. С самого детства, когда другие девочки играли в куклы, она придумывала, как заработать на новые краски. Она грызла гранит науки так, будто от этого зависела ее жизнь. А она и зависела. Вырваться, добиться, доказать. Ей удалось. Ее бизнес цвел и процветал, деньги текли рекой, позволяя ей менять машины прямо из салона, не задумываясь. Ее тело – стройное, подтянутое, вылепленное часами в спортзале – было предметом ее гордости и… молчаливого упрека. Оно привлекало взгляды, но не сердца. Она добилась всего сама. Но по ночам, в своей безупречной квартире, её накрывала мысль, что эта жизнь – как дорогой макет. Красиво, но внутри пусто. Ей некому было сказать: «Я устала». Некому показать тот самый скол на фасаде своей уверенности. Её сила была одинокой. Мужчины видели в ней соперницу, стальную леди, а не хрупкую женщину. А ей так хотелось хоть раз упасть в объятия и раствориться в другом человеке, сбросив броню успеха.

Но броню сняла с нее жизнь. Жестко и беспощадно. Бизнес рухнул в одночасье, словно карточный домик, увлекая за собой все: сбережения, уверенность, будущее. На нее навалилось всё и сразу. Одиночество, которое раньше скрашивалось звоном монет и запахом нового автомобиля, стало оголенным и болезненным. Она была одна. Совершенно одна.

Именно в такую минуту, когда она в сотый раз прокручивала в голове черную полосу своей жизни, в директ ее некогда яркого, а теперь подернутого пылью забвения инстаграма, пришло сообщение.

«Привет, Агата. Ты невероятна. Твои глаза… Таких я еще не видел. Алексей».

Она чуть не удалила сообщение. Очередной пикапщик. Но что-то зацепило. Вежливость? Отсутствие пошлости? Она зашла на его профиль. Лента – словно глянцевый журнал о жизни недосягаемого мужчины. Фотографии в идеальных костюмах, улыбка, от которой замирало сердце, и бесконечная вереница дорогих автомобилей. Ни семьи, ни намека на быт. Только он – успешный, красивый, загадочный Алексей. Тридцать шесть лет. Ни жены, ни детей.

Они встретились в ресторане с панорамным видом на Неву. Он был безупречен. Костюм сидел так, будто его шили на него прямо здесь, у столика. Голубые глаза, пронзительные и глубокие, смотрели на нее с таким восхищением, от которого у нее перехватило дыхание. Он говорил комплименты не как все – не пошло, а как искусствовед, разглядывающий шедевр. Говорил умно, начитанно, вежливо.

О себе – ничего конкретного. «Есть бизнес». «Есть водитель, Валера». Но приехал он на такси. Этот диссонанс между инстаграм-роскошью и простым желтым автомобилем на мгновение насторожил Агату, но он тут же сгладил его обаятельной улыбкой и небрежной фразой: «Сегодня дал Валере выходной. Не хотел обрекать «бедолагу» на вечерние пробки».

Эта скрытность поначалу показалась ей пикантной загадкой. Признаком большого человека, который не привык выставлять свою жизнь напоказ.

Он оплатил ужин, не глядя на счет. Они гуляли по ночному городу, и он взял ее за руку. И в этот миг все ее несчастья – разорение, одиночество, страх – отступили, растворились в тепле его ладони. В ее опустевшую вселенную ворвался яркий, ослепительный метеор по имени Алексей. Она влюбилась. Безумно, стремительно, с первого взгляда в его голубые глаза.

Но даже в этот вечер, полный надежды, змеиный холодок сомнения ужалил ее в сердце. Ему позвонили. Он взглянул на экран, и его идеальное лицо на мгновение исказилось гримасой раздражения. «Бухгалтер», – бросил он, отвечая. И тут же, в трубку, начал жаловаться на какие-то застрявшие деньги, на сложный проект. Говорил сдавленно, нервно.

Она не придала значения. Тогда. Ей было не до того. Она летела на крыльях, пьянея от его внимания, от его голоса, от самого воздуха, который теперь казался другим.

Она еще не знала, что этот звонок – первый тихий щелчок взведенного курка. Щелчок, который через три месяца грохнет выстрелом, навсегда изменив ее жизнь и оставив в ней шрамы куда глубже, чем синяки под слоем тонального крема.

Глава 2. Сладкий ад.

Три месяца, что последовали за той первой встречей, стали для Агаты временем сладкого, изматывающего ада. Ее жизнь превратилась в странный ритм, задаваемый капризами Алексея. Они виделись раз в неделю, и каждая их встреча была похожа на сцену из дорогого романтического фильма.

Они катались на ее машине – последнем оплоте ее былой роскоши, и он восхищался ее вождением. Они ужинали в ресторанах, где он платил с таким видом, будто счета были для него мелочью. Они гуляли по ночному Петербургу, и он, обняв ее за плечи, говорил о будущем. О большом доме, куда они переедут вместе, как только его «крупный проект» будет завершен. Эти картины будущего сияли в воображении Агаты так ярко, что затмевали собой серость ее настоящего. Они стали ее кислородом.

Но между этими вспышками рая лежали долгие дни пустоты и вопросов, которые повисали в воздухе, не находя ответов.

Его телефон был для нее запретным плодом. Он никогда не брал трубку, когда звонила она. Ее вызовы он сбрасывал один за другим, и сердце Агаты сжималось от обиды и непонимания. Перезванивал он не сразу – могло пройти час, два, а то и полдня. И когда на ее телефоне наконец-то вспыхивал его номер, разговор длился ровно минуту, от силы две. «Всё хорошо, крошка? Я на встрече. Позже». И снова гудки. Эти краткими, дежурные звонки были похожи на подачку, которую бросают голодному, лишь бы он не умер, но не накормили досыта.

«Почему я никогда не была у тебя дома?» – однажды, набравшись смелости, спросила она. Вопрос, который жгло ее изнутри. Он поморщился, как от назойливой мухи, и отрезал: «Неудобно». И всё. Ни объяснений, ни утешительных обещаний «как-нибудь в другой раз». Просто стена. А где же тот самый Валера, водитель, чье существование начинало казаться мифом? «Валера в разъездах. Постоянно возит документы».

Самым больным был вопрос: почему так мало мы видимся? Почему только раз в неделю? Она, задыхаясь от нехватки его внимания, пыталась говорить с ним об этом. Голос ее дрожал от неуверенности, выдавая ту самую неопытную девочку, которой она себя чувствовала в его присутствии.

«Алексей, я скучаю. Почему мы не можем видеться чаще? Почему мы не вместе?»

Его ответы были отточенными, как клинки. «Ты не представляешь, какое давление я сейчас испытываю. Этот проект… если я хоть на шаг отвлекусь, всё рухнет. А я не могу допустить, чтобы ты жила в чем-то меньшем, чем ты заслуживаешь. Потерпи немного, моя хорошая. Когда всё закончится, мы будем всегда вместе».

Глава 3. Первый звонок.

Тот звонок прозвучал как похоронный колокол по ее хрупкому счастью. Она как раз разбирала почту, с тоской глядя на счета, когда на экране загорелось его имя. Сердце екнуло от привычной надежды – может, хочет увидеться? Но вместо ровного, уверенного баритона она услышала слабый, прерывистый голос.

«Агата… Я в больнице. Подхватил вирус… Серьезный».

Мир сузился до размера телефонной трубки. Ей показалось, она почувствовала запах больничной антисептики.

«Что случилось? Где ты? Я сейчас приеду!» – выдохнула она, уже мысленно хватая ключи от машины. «Скажи адрес, я приеду, буду ухаживать за тобой!»

«Нет!» – его ответ прозвучал резко, почти панически. – «Ни в коем случае. Ты не представляешь, какой тут вирус. Я не хочу, чтобы ты заразилась. Я не позволю тебе рисковать из-за меня».

Она пыталась настаивать, умолять, но он был непреклонен. «Я сильно о тебе забочусь, Агат, понимаешь? Поэтому и не пущу. Лежу тут один, справлюсь».

Его слова были обернуты в сладкую оболочку заботы, но внутри чувствовался стальной стержень запрета. Он отстранял ее. Создавал дистанцию, прикрываясь ее же благополучием. И эта искусственная стена между ними вызывала леденящий душу страх. Что, если ему еще хуже, чем он говорит? Что, если он умирает, а она сидит тут и ничего не может сделать?

Две недели он провел в этой неизвестной больнице. Две недели для Агаты стали временем тревожного ожидания и мучительной беспомощности. Ее звонки он все так же редко брал, а когда брал, в его голосе сквозили страдание и раздражение. Он сильно сдал, похудел, как она поняла по его голосу.

А потом тон его звонков изменился. В них появилась нотка отчаяния, переходящая в агрессию.

«Ты чего звонишь? Чего тебе надо?» – просипел он однажды, стоило ей спросить, как его самочувствие. – «Мне деньги нужны! Деньги, понимаешь? Мне не до тебя сейчас!»

Ее будто окатили ледяной водой. Он кричал на нее. Он, который всегда был эталоном выдержки. Он обвинял ее в том, что она отвлекает его по пустякам, когда ему нужны средства на спасение.

Их диалоги теперь сводились к одному:

«…Меня выпишут. Без лечения… – он сделал искусную паузу, чтобы слова повисли в воздухе, – в общем, перспективы не очень».

«Алексей, что же делать?» – голос Агаты дрожал от беспомощности.

«Что делать? – он фальшиво рассмеялся, и этот смех резанул слух. – Лежать тут и ждать, когда выпишут? Таблетки эти… одна упаковка стоит больше ста тысяч. А нужно несколько. Палата, лечение… все вместе – полтора миллиона. Кредит бы взять, да кто мне даст…»

Он не просил. Он бросал в нее эти цифры, как камни. Он давил на ее чувство вины, на ее страх его потерять, зная, что она не выдержит этой пытки.

«Агата, ты вообще меня слышишь? – внезапно его тон стал жестким и обвиняющим. – Ты хоть представляешь, что я тут один переживаю? А ты со своими звонками… Мне бы деньги найти, а не разговоры эти выслушивать!»

Ее будто окатили ледяной водой. Это была ловушка. Он провоцировал ее, оскорблял, доводил до слез – и все для того, чтобы она, желая вернуть его расположение, заслужить прощение за свое "равнодушие", САМА предложила выход.

И она клюнула. Разрываясь между обидой и ужасом, она прошептала: «Я… я могу взять кредит».

И в тот же миг почувствовала, как горло сжимается от тошноты, а в ушах зазвенело. Но вместе с тошнотой пришло и странное, обманчивое облегчение. Теперь он будет ей должен. Теперь он привязан. Теперь он её. Ловушка захлопнулась – и она слышала этот звук где-то внутри себя, но уже не могла, не хотела остановиться.

В трубке воцарилась тишина. Та самая, которой он и добивался.

«Не надо… – слабо возразил он, но в его голосе уже слышалось облегчение. – Я не могу допустить…»

«Я уже решила!» – перебила она, чувствуя, как странное чувство облегчения наполняет ее. Теперь он будет ей должен. Теперь он не сможет ее бросить. Теперь она спасет его, и все будет как прежде.

Она пошла в банк, где когда-то была VIP-клиенткой. И, к своему упавшему удивлению, получила кредит. Полтора миллиона. Сумма, которая казалась абстрактной цифрой, пока она не держала в руках карту с этими деньгами.

Он вышел из больницы бледным, исхудавшим, но живым. И когда он впервые после болезни обнял ее, все сомнения отступили. Он был здесь, он с ней. Он был ей благодарен. Его отношение к ней изменилось – он стал внимательнее, чаще звонил, чаще виделся. Правда, завеса тайны не опустилась. Все те же вопросы повисали в воздухе, но теперь она боялась их задавать. Боялась разрушить эту хрупкую идиллию, купленную так дорого.

Она купила не его здоровье. Она купила иллюзию. Иллюзию любви, которая была обречена рассыпаться, как песочный замок, под первым же штормом. И шторм этот был уже на горизонте, принося с собой запах алкоголя и горькое послевкусие обмана.

И она верила. Верила, потому что отчаянно хотела верить. Верила, потому что в эти редкие встречи он был идеален – внимательный, галантный, с тем самым пронзительным взглядом, от которого таял лед в ее душе. Его слова были бальзамом на ее израненное самолюбие. Он убеждал ее, что ее нетерпение – это эгоизм, а его скрытность – вынужденная мера во имя их общего будущего.

По вечерам, когда его телефон снова уходил в небытие, она включала его инстаграм. И снова видела его улыбку на фоне чужих роскошных машин. Это успокаивало. Вот он, доказательство. Он – тот, за кого себя выдает. А ее тревоги – лишь плод ее же неуверенности и разрушенной жизни.

Она ловила себя на мысли, что уже не может представить жизнь без этих обещаний, без этого ожидания. Он стал ее наркотиком. Неделя делилась на два состояния: кратковременное опьянение от его присутствия и долгое, мучительное похмелье от его отсутствия, сопровождаемое навязчивым звонком внутренней тревоги.

Однажды вечером, сидя одна в своей тихой квартире, она смотрела на отражение в темном окне. Изнуренное лицо, глаза, в которых плескалась смесь надежды и страха. И тут ее осенило. Она не просто влюбилась в Алексея. Она вцепилась в него как утопающий в соломинку. Он был ее спасением от краха, одиночества, от ощущения себя неудачницей. Потерять его – значило снова остаться наедине с этим холодным, разбитым зеркалом и своим отражением в нем.

Она сглотнула комок в городе и налила себе вина. Нужно просто потерпеть. Когда всё закончится? Когда он распахнет двери своего мира и впустит ее в обещанную роскошную жизнь?

Она еще не знала, что дверь, в которую она так стремилась, вела не во дворец, а в кромешную тьму. И что «скоро» наступит гораздо раньше, чем она думала, обрушившись на нее не домом, а больничной палатой и отчаянным криком о деньгах, который навсегда разделит ее жизнь на «до» и «после».

Глава 4. Трещина в зеркале.

После болезни Алексея в их отношениях что-то сдвинулось. Словно шторм, отгремев, оставил после себя хрупкий, но все же штиль. Он стал внимательнее. Звонил не два, а три, а то и четыре раза в день. Их единственная встреча в неделю иногда, о чудо, превращалась в две. Он по-прежнему оплачивал ужины в дорогих ресторанах, и его пальто, пальто с лейблом, о котором она когда-то только читала, все так же безупречно сидело на нем.

Но именно в этой безупречности и таилась новая, еще более изощренная ложь. Теперь она это чувствовала кожей. Его забота стала слишком идеальной, его подарки – слишком своевременными, чтобы быть неподдельными. Это была забота по графику, любовь по сценарию.

Однажды за бокалом вина она, стараясь, чтобы голос звучал небрежно, спросила:

«А когда я, наконец, увижу твое легендарное гнездышко? Или Валеру? Хоть одним глазком».

Он улыбнулся, но его глаза, эти пронзительно-голубые глаза, на мгновение стали ледяными.

«Скоро, крошка. Как только снимут обременение с дома. Юристы обещают, что в течение месяца. И Валеру увидишь, он как раз новую машину для тебя присматривает».

Обещание. Всегда одно и то же сладкое, далекое обещание, которое заставляло ее сердце биться чаще, а разум – засыпать. Но на этот раз оно не сработало до конца. В голове, словно назойливая муха, зазвучала фраза ее подруги Кати, брошенная на днях за кофе: «Слушай, он как-то уж слишком идеален в своем отсутствии. Как персонаж из сериала. Уверена, что у него нет жены?»

Агата отмахивалась тогда, злилась. Но семя сомнения было посеяно. Она начала ловить его на мелочах. На том, как он вздрагивал, когда мимо проезжала полицейская машина. На том, как тщательно избегал любых вопросов о своем прошлом, о семье. «Родители далеко, мы не общаемся», – сухо отрезал он однажды.

А потом случился вечер, который всколыхнул в ней настоящую панику. Они гуляли по набережной, и его телефон, всегда молчавший в ее присутствии, вдруг завибрировал. Он посмотрел на экран, и его лицо исказилось такой неподдельной ненавистью и страхом, что Агате стало физически холодно.

«Бухгалтер», – бросил он, с силой отключая аппарат. Но она успела заметить – на экране не было имени. Только номер. И выражение его лица не было выражением человека, раздраженного надоедливым сотрудником. Это был взгляд загнанного в угол зверя.