Новогодний турист

Е.З. Менц

Новогодний турист

Это на Новый год.

25 декабря.

На парковке торгового центра было необычайно тихо и безлюдно для этого времени года и этого времени суток.

Павел предполагал увидеть здесь толпы людей, яростно запихивающих в машины пакеты, взвинченных детей и уставших супругов. Предполагал услышать громкую, раздражающе бодрую новогоднюю музыку из многочисленных динамиков, объявления о распродажах, о пропажах сумок и кошельков, предупреждения, и прочие важные новости. Он заранее настраивался преодолеть эту предновогоднюю суету, нырнуть и вынырнуть с минимальными потерями. Перетерпеть охватившее торговый центр, город, страну и планету воодушевление, с которым все ждали новый календарный год. Так же как и прошлый. Невероятно просто.

Пакет с подарками неприятно бил в голень. Павел шел по бетонному полу, прислушиваясь к звуку собственных шагов. Мягкие зимние ботинки непривычно громко стучали, будто отбивая ритм чечётки. На километры вокруг не было ни души. Сзади, далеко-далеко, работник магазина собирал тележки в длинный паровозик. Слышалось дребезжание расшатанных колесиков. Далеко-далеко впереди оглушительно стучали каблуки какой-то дамы. Павел не видел ее саму, но этот мерный ритм могли издавать только остро заточенные набойки женских сапог.

Павел продолжал идти, чувствуя себя все более и более странно, как герой черно-белого фильма. На этой парковке могло произойти что-то страшное, тревожное. Собственно, казалось, оно уже происходит.

В небольшой зеленой машине метрах в пятидесяти от него открылся багажник. К звуку шагов прибавилась тихая, приятная мелодия. Мужской голос протяжно пел на итальянском «Che vuole questa musica stasera». Павел ухватил несколько слов, но больше разобрать не смог.

Из-за машины вышла девушка. Она поставила рядом с багажником тысячу шуршащих пакетов, ни один из которых не издал ни звука, и принялась планомерно засовывать их внутрь.

Музыка становилась громче. Мелодия была старой, приятной, она обволакивала, затягивала внутрь того фильма, который Павел никогда не смотрел. Что-то из новой волны, французы, итальянцы, он не понимал это странное, тревожное кино. Он стал его героем? Девушка откидывала от лица длинные рыжие волосы и продолжала складывать покупки. Павел приближался. Он лениво думал о необходимости скорректировать траекторию пути, чтобы обогнуть ее, или идти прямо и проскочить мимо пока она вталкивает очередной пакет в уже до краев заполненный багажник.

Музыка стала почти оглушительной. Другие звуки совершенно исчезли, и тележки, и острые каблуки, все исчезло, остался только бархатный итальянец и шорох рыжих волос, откидываемых от лица. Лицо девушки заволокло бледным туманом, потом ее саму, машину с пакетами, и Павла, который не успел ни подумать, ни замедлить шаг, вступая в сизое облако. Выхлопные газы от машины? Вейп, или что там выдает такой пар? Он не почувствовал запаха, не успел ухватить мысль, просто шел дальше, завороженный этим ватным беззвучным пузырем. Девушка взяла очередной пакет и сделала шаг к машине. Павел поравнялся с ней, продолжая выдерживать свой темп. Девушка вдруг замерла, как-то неестественно дернулась, повернулась к Павлу и, не мигая, произнесла:

– Три духа посетят тебя.

С полуночи того же дня,

что воспарит звезда Кремля.

Восстанут духи для тебя.

Из прошлого, грядущего и нынешнего дня.

Крышка багажника закрылась. Хлопнула водительская дверь, послышался тихий шум заведенного двигателя.

– Чего? – Павел растерянно моргнул.

Рядом драматично взвыл ребенок лет семи.

– Я хочу еще конструктор! Еще один!

– Попроси Деда Мороза. – Флегматично пожал плечами его отец, крупный бородатый мужчина, после чего подхватил малыша и принялся заталкивать в машину.

«В магазине «Сантехника со всего света» открылся новый отдел «Свет со всего света». Множество моделей люстр, плафонов и бра…»

Павел дернулся в сторону этого нового звука, но их было уже слишком много. Раздраженные шаги, смех, плач, приглушенные разговоры и шипение шин. Тут и там захлопывались двери и дверцы, скрежетали о бетон, дребезжали тележки, кряхтели натруженные пакетами мышцы. Люди болтали, фыркали, хихикали. Везде были люди. Бормотание из динамиков сменилось бодрой рождественской мелодией, сообщая, что в какой-то город прибыл Санта.

Павел резко обернулся и увидел машину рыжей девушки уже на выезде с парковки.

***

28 декабря.

– … необычайно теплый декабрь…

Павел приглушил звук телевизора и попробовал снова сосредоточиться на цифрах в таблице. Цифры были нужны начальнику к завтрашнему утру и, так уж оказалось, что Павел был единственным человеком, чей предновогодний вечер мог быть потрачен на них, а не на более приятные занятия. Например, нарядить елку. Или докупить подарки. Или составить праздничное меню. Молодой человек потер руками глаза и снова уставился в экран компьютера. Пусть будут цифры.

Время близилось к семи часам вечера, в офисе почти никого не было. Коллеги начали задорно убегать по своим делам еще с пяти, так что совсем скоро здесь останется только он и уборщица. В подтверждение этой мысли в кабинет заглянул чрезвычайно довольный собой помощник финансового директора.

– Ты как, нормально? – Он чуть виновато вглядывался в лицо Павла. – Извини, что с этим отчетом так вышло.

– Нормально все. – Молодой человек улыбнулся. Он уже закончил отчет. Просто не хотелось покидать уютный теплый кабинет, напяливать на себя сто одежек, выходить в промозглый, тусклый город навстречу ветру и всему вот этому, зимнему настроению. Тем более что дома было все примерно тоже самое. Ну, телевизор побольше. – Я в порядке, посижу еще час, не больше, и закончу. Завтра цифры будут на столе у главного.

– Это отлично! Это очень хорошо. – Помощник помялся в дверях. – Ну, я пойду тогда, а то Карина ждет, к столу еще не все купили…

– Конечно. – Павел снова заверил его, что все в порядке.

Желая хоть как-то загладить неловкость от неоплачиваемых переработок, добрая душа, помощник вспыхнул от неожиданного воспоминания.

– А как тебе звезда? Круто, да? – Сама собой на его лице расползлась улыбка почти детского восторга.

– Какая звезда? – Павел быстро свернул окно развлекательного портала на компьютере и развернул таблицу продаж за уходящий год. Что-то подсказывало ему, объяснения с демонстрациями не избежать.

– Да ты что, не видел? – Помощник естественно кинулся к компьютеру. – Странно даже, – он покосился на работающий телевизор, – по всем каналам крутят.

Павел немного похолодел. По всем каналам крутили разнообразные новости большую часть из которых слушать и знать ему не хотелось.

Почувствовав перемену в настроении сотрудника, помощник улыбнулся.

– Это из хороших новостей. Давай-ка забей в поиск «Звезда Кремля».

От какого-то смутного, но тревожного воспоминания, Павла прошиб холодный пот. Он послушно набрал ключевые слова в поисковике и автоматически нажал Enter.

Открылось множество ссылок на фото и видео.

Помощник деловито отобрал у него мышку и ткнул на один из видео файлов.

Появилась заставка ведущего телеканала страны.

«Редкое природное явление, необычайно теплая погода после отчаянных холодов, которые, я уверен, мы не успели забыть, – корреспондент демонстративно поежился, – подарило нам поразительные кадры Москвы. Их удалось снять с нескольких ракурсов. Мы покажем вам уникальную съемку с квадрокоптера». Далее пошли плавные кадры. Вот маленький летательный аппарат поднимается от стен Кремля. Из-за повышенной влажности, которая молочно-снежным туманом окутала город в результате резкого потепления, сами стены почти не было видно. Прорезаясь сквозь плотную дымку, аппаратик поднимался все выше и выше. Вот он уже достиг уровня курантов на Спасской башне. Еще выше. Показались остроконечные пики, венчающие ее. Выше. Квадрокоптер все поднимался, хотя снимать было уже совершенно нечего, но вот он сделал еще рывок и прорезал пелену молочного тумана. Случайно, не иначе, аппарат оказался в какой-то аномальной зоне без единого облака, в чистом, кристально синем пространстве зимнего неба. Он покрутился, демонстрируя в какое особенное место попал. Маленькая дыра без ветра, снега и тумана. Маленький карман в сизой пелене. Обернулся вокруг себя, снова уставился на место, где предположительно находилась Спасская башня. Но, она точно была где-то там, внизу, потому что рубиново-красная звезда, венчающая ее остроконечную башню, теперь парила совершенно самостоятельно. Над Кремлем, над облаком сливочной мглы, на фоне ярко-синего кусочка неба.

– Уникальные кадры воспарившей в небе Кремлевской звезды удалось сделать по согласованию с администрацией президента, и, возможно по личной инициативе председателя правительства…

Павел не слушал. В голове раненой птицей билась глупая строчка из глупого стишка: «…с полуночи того же дня, что воспарит звезда Кремля…»

Помощник ушел, довольный произведенным эффектом.

Молодой человек остался один.

Время неумолимо двигалось к той самой полуночи. Хотя… Он, наконец, очнулся и взглянул на часы. Пока только семь тридцать. Дело сделано. Можно спокойно собираться домой. Ничего с ним не случится. А после праздников, записаться на обследования. Исключить аневризму, опухоль и шизофрению. Всего-то.

Павел распечатал бумаги, чтобы не заниматься этим с утра, сложил аккуратной стопкой в папку и понес в кабинет начальника. Там оставил все как положено на столе секретаря, довольно долго простоял у окна, наслаждаясь одновременно теплом и зимним пейзажем с высоты двадцатого этажа офисного здания.

Пора домой.

Молодой человек прошел по коридору.

Ковровая дорожка заглушала звук его шагов. Тусклое освещение, вроде аварийного режима, включалось после окончания официального рабочего дня, и смутная тревога, отсутствие звуков, все это подгоняло его к кабинету. Взять пальто, ключи от машины, убраться отсюда. Из-за этого он заставлял себя двигаться медленнее.

«Не нагнетай, – думал он, – не дергайся. Это совпадение и только. Игра воображения».

Павел вошел в кабинет.

Небольшой, но уютный, с высокими окнами, выходящими во внутренний двор офисной башни, хотя, при такой высоте говорить о чем-то «внутреннем» было даже странно. В кабинет умещался стол с компьютером, несколько высоких шкафов, заполненных папками и книгами, офисное кресло и маленький диванчик. Здесь не было излишеств или роскоши.

Павел быстро прошел внутрь, выключил компьютер с монитором, потянулся к настольной лампе и только тут заметил, что кое-что лишнее в кабинете все же было. Точнее кое-кто.

На диванчике, предназначенном для двух человек максимум, прижавшись друг к другу, теснились трое.

***

Павел закрыл лицо руками и тут же убрал их.

Трое были там же, на диване. Их лица, то ли реальные, то ли сотканные из игры его воображения и иррационального страха, были ко всему прочему до боли, тоскливо знакомы.

Трое обрадовались, что их присутствие, наконец, обнаружено и смотрели теперь на молодого человека в томительном ожидании. Он, очевидно, должен был сделать первый шаг. Признать их существование. Павел ошалело переводил взгляд с одного на другого и… третьего визитера.

Аккуратно растрепанная борода, высокий лоб, узкое лицо – Фёдор Михайлович Достоевский.

Длинная кустистая борода, очень высокий лоб, брови – Лев Николаевич Толстой.

Без бороды, в пенсне – Михаил Афанасьевич Булгаков.

Имена, фамилии и отчества сами собой выскакивали в мозгу Павла, совершенно точно соотносясь с портретами людей из прошлого. Из прошлого, где были не чем иным, как накрепко прибитыми к стенам школьного кабинета литературы портретами. И настоящего, где скромно сидели, тесно прижавшись друг к другу на его собственном офисном диване, в его собственном рабочем кабинете, не имевшем ничего общего ни с литературой, ни с прошлым.

Павел с непередаваемым ужасом посмотрел на гостей, воздел руки к потолку и прогрохотал: «О Господи!». После чего шумно опустился на стул и зарылся лицом в собственные руки.

Лев Николаевич Толстой торжественно поднялся, осенил себя широчайшим крестом и повернулся к остальным.

– Уверовал, господа. Расходимся!

Федор Михайлович скептически скривился.

– Не похоже, граф, чтобы прямо уверовал. Похоже, что богохульствует.

Булгаков прыснул в кулак.

– Согласен с Федор Михалычем. Богохульствовать изволит.

Молодой человек выбрался из своего кокона и оглядел гостей. Стоило принимать ситуацию такой какая она есть, или немедленно вызвать себе скорую психиатрическую помощь, он пока не решил. Решил понаблюдать.

– Ну и ладно, тогда. – Лев Николаевич, недовольно втиснулся на прежнее место.

– Что же, вы, молодой человек, смущаете старика. – В его речи отчетливо слышались протяжные «О» и прочие Вологодские мотивы, что было достаточно странно само по себе, в отрыве от прочего.

– Кто вы? – Прохрипел Павел. – Галлюцинации?

– Вас же предупредили, что мы явимся. – Булгаков сощурил яркий, язвительный глаз под пенсне. – «Три духа посетят тебя. С полуночи того же дня, что воспарит звезда Кремля…» и так далее. Звезда – воспарила. Мы явились. Рановато, немного, ну, так это наше дело. Общему процессу не помешает. А здесь очень удобное место для начала нашего знакомства.

Павел смотрел на них с еще большим недоверием.

– Я что, настолько плохой человек, если мне понадобилось такое наказание? Не припомню, чтобы обижал сирот, казнил сотрудников или прикалывал уши к живым мышам степлером1.

Достоевский и Толстой с недоумением посмотрели друг на друга, а потом на Булгакова. Тот махнул рукой.

– Это глупости из синематографа. Я посмотрел, кстати. Очень страшная фильма.

– Не могу в это поверить. – Павел покачал головой, чувствуя, что близок к настоящему помешательству.

– Но вас же предупредили! – Немного раздраженно напомнил Федор Михайлович. – Явятся три духа, чтобы показать вам прошлое, настоящее и будущее, безо всяких ужасов, как в этом вашем…

– Синематографе. – Подсказал Булгаков.

– Ну да, ну да.

– Но, я думал это совершенно не в нашей культуре. – Молодой человек наткнулся на неожиданный аргумент и даже немного заинтересовался. – Это ведь из Диккенса, мистер Скрудж и его очень плохое поведение2. Разве не так?

– Так-то так, да не так. – Глубокомысленно заметил Лев Николаевич. – Можете потом полюбопытствовать о наших славных традициях, славянских богах, а может быть и нескольких христианских святых, которые, извольте, не связаны с каким-то там Диккенсом.

– А вы, кстати, биографию самого этого Диккенса не изволили читать? – Федор Михайлович фыркнул, что было очень странно наблюдать у школьного портрета. – К нему самому три духа наверняка и явились, потому как человек он был… – Повисла полная осуждения пауза.

– Сложный? – Михаил Афанасьевич снова сверкнул пенсне.

– Пусть будет это слово.

– А вы, значит, все люди простые? – Павел даже немного приподнялся. – Игрок и изменщик. – Он указал на Достоевского. – Прелюбодей и изобретатель собственной веры. – На Толстого. – Наркоман и разрушитель женских жизней. – На Булгакова. – И сатанист, возможно.

Духи равнодушно пожимали плечами. Ни одна из выпущенных ядовитых стрел не достигла своей цели.

– Оно, возможно и так. – Философски заметил Лев Николаевич. – Но и мы – не совсем они, те, что были во плоти.

– Да-да. – Кивнул Достоевский. – Мир плоти и мир духовный совершенно разные. И мы уже не те, что ходили когда-то по грешной земле.

– А чем, собственно, мы вам не угодили, – насмешливо перешел в нападение Булгаков, – предпочли бы видеть здесь кого-то конкретного?

– Ну, – Павел растерялся, – нет. Никого конкретного. Против вас как писателей, да и людей, – он поправил сам себя, – бывших людей, я ничего не имею. Просто интересно, почему именно такой состав.

– Не заняты были. – Федор Михайлович немного утомился этим затянувшимся представлением. – Пушкин вон, и Есенин, все по кругам путешествуют. – Он захихикал.

– По кругам? – Павел окончательно растерялся.

– По кругам. – Михаил Афанасьевич вдруг задорно расхохотался, что в пустом офисе прозвучало демонически. Молодой человек почувствовал, как по телу толпой пробежали мурашки.

– Это такая игра детская, духов вызывать. «Дух, дух, войди в круг. Дух Пушкина, войди в круг». Неужели не помните, играли ведь. – Он со смешком, как юному проказнику, погрозил Павлу пальцем. – Вот и ходят Пушкин, да Есенин, по кругам этим. Почему-то они на вызовах самые популярные.

– По кругам… – Достоевский тоже развеселился. – По кругу, да больше по второму3. – Сделав это таинственное замечание, он утер выступившие от смеха слезы. – Но, хватит о других. Вам о себе думать надо.

– Я и думаю. – Павел покачал головой. – Думаю, но не понимаю, зачем вы здесь. Что во мне такого плохого и что я должен исправить в своей жизни.

Федор Михайлович поднялся, давая понять, что дискуссия подходит к концу.

– Для исправления чего-то в своей жизни, молодой человек, ее нужно жить. А вы – не живете. Просто ходите, – он напряжённо посмотрел на Булгакова, – слово это, подскажите коллега.

– Функционируете.

– Вот! – Он со значением поднял вверх указательный палец. – Именно. Хороший человек, а то и плохой… Важно, что человек живет, действует, рассуждает. Делает добро или зло, то, для чего ему сама жизнь дана. Меняется сам, других людей двигает, меняет, подвергает испытаниям и испытывается сам.

Булгаков с тревогой покосился на часы на стене, и легонько подтолкнул Толстого в бок. Лев Николаевич выглядел задремавшим. Сообразив, что от него хотят, он со значением покряхтел.

Федор Михайлович покосился на них, но упорствовать и продолжать рассуждения не стал.

– Кто бы критиковал, – только недовольно пробормотал он, – два эпилога4, батенька.

Толстой благоразумно пропустил нелепое замечание.

– Вот, значится, мы и явились к вам, чтобы напомнить о прошлом, – он поклонился, сообщая таким образом, что самолично отвечает за прошлое, – увидеть другими глазами настоящее, – кивок в сторону Толстого, – и показать будущее, ваше будущее, если ничего не изменится, – за это ответит оставшийся Булгаков. – Такова наша миссия. И начнем, пожалуй, немедленно.

***

Трое духов поднялись и выжидательно посмотрели на Павла. Осознавая нелепость ситуации, ее нереальность и прочая и прочая, молодой человек вышел из-за компьютера, которым прикрывался как щитом и встал посередине комнаты, протянув руку великому писателю Федор Михайловичу Достоевскому.

Затем закрыл глаза и внутренне подобрался.

Некоторое время ничего не происходило.

Потом тоже.

Когда бояться стало невмоготу, Павел открыл глаза.

Трое духов уважительно смотрели на него, храня почтительное молчание.

– Эм… Я готов к этим… Ну, что там у вас? Трансгрессировать?5

Достоевский и Толстой подозрительно покосились друг на друга.

– Потому что не читаете! – Расхохотался Булгаков. – Презираете, видите ли, современную литературу. Никто после вас, господа хорошие, ничего примечательного, значимого, не написал. Вот и ходите двумя идиотами.

Писатели смущенно пожали плечами.

– Что значит презираем. Ну, где, же, помилуйте, презираем… – Растерянно пробормотал Толстой.

– Не читали списочек, который я вам дал. Ну и ладно. Впереди вечность. – Булгаков покончил с весельем и плюхнулся на диван. – Вам пора, господа. У вас, – он покосился на Павла, – все же времени поменьше.

– Пора-пора. – Достоевский взял молодого человека под локоть и потянул к двери. – Нам вниз, к повозке. Автомашине. Идемте.

***

Двери машины захлопнулись, и Павел выехал с парковки. Встраиваясь в плотный поток транспорта он косился на Достоевского, который сначала долго возился с ремнем безопасности и теперь завороженно осматривал приборную панель.

– Куда ехать? – Молодой человек чувствовал, как его окатывает растерянность. Это сон? Дурман? Сумасшествие?

– В дом вашего детства, дружочек. К родителям.

– Это хорошо. Я к ним как раз собирался на это неделе. Всегда заезжаю перед праздниками.

Павел приободрился. Конечно, он не собирался заявляться после работы и без звонка, но это лучше любой воображаемой альтернативы. И сумка с подарками в багажнике.

– Не понадобится. – Меланхолично заметил Федор Михайлович.

– Что не понадобится?

– Сумка с подарками. Вы же подумали о них. Просто… езжайте в свой старый район, где родились и выросли. Можно? – Писатель зачарованно указал на проигрыватель. – Музыка?

– Музыка. – Павел улыбнулся. – Конечно можно. Нажмите. Вы ведь можете…

– О! – Писатель хихикнул. – Мои возможности почти неограниченны. – Он нажал на кнопку.

Из динамиков на них хлынул какой-то тревожный современны хит.

Оба поморщились, но промолчали.

Машина не торопясь пробиралась по заснеженным улицам города.

Пол часа спустя, Павел свернул с оживленного шоссе в район своего детства. Застроенный типовыми девятиэтажками и уютными хрущевками, летом зеленый, будто парк, зимой погребенный под снежными шапками, с трамвайными путями, ржавыми качелями, тропками и пустырями. И, хотя Павел приезжал сюда не реже раза в месяц, сейчас все казалось другим, слишком знакомым и щемяще родным. Фонари тускло мерцали, отбрасывая на вытоптанный, а не почищенный тротуар неровные желтые круги. Мимо проехал трамвай, такой старый, что трудно было поверить, что он до сих пор способен передвигаться. У киоска возле магазина «Хлеб» выстроилась очередь из пяти человек. Они нетерпеливо приплясывали на морозце.

Секундочку…

У киоска?

Павел резко повернул голову назад, да так, что хрустнули позвонки. И правда, киоск. Снесли его лет пятнадцать назад. И на месте магазина «Хлеб» уже давным-давно последовательно сменились «Монеточка», «Дикси» и «Пятерочка».

– Какой к черту, «Хлеб»?!

Павел медленно продвигался по улице и внимательно смотрел по сторонам. Из магнитолы нежно пела Лада Дэнс о том, что жить нужно в кайф.

Магнитолы!?

Молодой человек дернулся и сцепление недовольно заворчало. Надо бы аккуратнее, если он сейчас заглохнет, вообще не факт, что заведется. Павел произнес короткую молитву, о том, чтобы вспомнить, как переключать передачи, и перешел на вторую. Его девятка бодро двинулась дальше.

– Так вот, значит, как мы с вами в прошлое попали. – Он укоризненно посмотрел на Достоевского. – Могли бы и предупредить.

– Испортил бы все впечатление. Это ведь было для вас впечатление.

– Не то слово!

Павел припарковался на свободное место возле подъезда родительского дома. Над облезлыми серыми тополями-свечками возвышалась девятиэтажка. Такая же серая как все вокруг, кроме сияющего свежего снега. Сзади дома не построили пока что огромные дома-башни, не окружили офисными зданиями, не завесили первый этаж неоновыми вывесками, хотя в этом направлении дело двигалось. В торце притулился киоск «Союзпечать». С другой стороны дом упирался в детский садик, грустное кирпичное трехэтажное здание с облезлым портретом Буратино.

– Боже мой. – Пробормотал молодой человек и уставился на своего сопровождающего. – И что мы будем делать? Гулять по волнам моей памяти? Сдуем пыль со всей этой нищеты и хмари, в которой прошло детство? Перекрасим Буратино?

– Для начала зайдем внутрь. – Федор Михайлович любезно указал на дверь подъезда.

Никакого кодового замка, конечно, не было.

Двое беспрепятственно проникли внутрь и загрузились в прокуренный, с выжженными кнопками, лифт. Павел поежился.

– Надеюсь, не застрянем.

Писатель пребывал в каком-то неприятно благостном настроении и только пожал плечами.

Двери захлопнулись, началось медленное скольжение вверх.

Молодой человек брезгливо осмотрелся.

На потолке жвачки. Целая коллекция. Кто-то, возможно, все жильцы, посвятил не мало времени украшению пространства. Кнопки сожжены до основания, а останки криво подписаны с разных сторон. Зеркала нет и, кажется, не было. Поручня тоже. Стены прямо сообщают, что Маша ведет аморальный образ жизни, получая от этого не только удовольствие, но и нетрудовой доход.

Павел усмехнулся.

– А вот, кстати. – Он указал на надпись. – Точно знаю, что писал это Костян с третьего этажа. Он эту Машу любил очень сильно, с первого класса, буквально. А она встречалась с другим. Совершенно по-детски невинно встречалась. Всем участникам треугольника было лет по двенадцать на тот момент. И вот, Костя приревновал и так похабно отомстил. – Он замолчал и задумался. – Мама рассказывала, что они поженились потом.

Федор Михайлович расплылся в довольной улыбке.

– Вот это драма, однако! – Он назидательно покивал. – Страсти-то какие кипели в отдельно взятом подъезде. И за каждой дверью кипят.