Конец лета

Глава 2

Село Чарада было невелико – около двух тысяч людей. Большая часть жителей были даргинцы, и совсем чуть-чуть люди других национальностей, в целом все старались относиться друг к другу уважительно и приветливо. Для многих не имело значения, какой ты национальности – если ты хороший человек, тебя приглашали в дом, будь ты лакец или кумык, и щедро накрывали стол хинкалом и чуду с разной начинкой.

Русские тоже были среди этого порой диковинного народа. Их было мало, но здесь они были своими. Хотя республика Дагестан и входила в состав Российской Федерации, люди здесь называли территорию за её пределами – Россия. Поэтому когда кто-то из молодых людей из русской семьи уезжал в Россию на учебу или к родственникам, то потом для себя с ужасом открывал, что нет ничего лучше, чем жить там, где он живёт с рождения. Они могли быть одной национальности, но характер жителей Чарада им был куда ближе.

Любой, проживший много лет в большом городе, счел бы пребывание в этом маленьком селе счастливой находкой. Здесь всегда были свежие и вкусные овощи с фруктами, чистый воздух и примерно час с небольшим езды на машине до моря. Кто-то из молодых собирал группу и устраивал поход, отправляясь к морю пешком; а те, кому посчастливилось иметь велосипед, обязательно пользовались такой возможностью. Под присмотром одного-двух взрослых устраивали пикники и веселое купание, которое, увы, иногда оборачивалось трагедией. Мальчишки, своим поведением ставившие под сомнение не только факт учебы в школе, но и саму способность мыслить здраво, завидев высокие волны, бросались в пучину, стремясь доказать сверстникам, что им по силам одолеть любую стихию.

В итоге они пропадали в грохочущей пене, и их тела потом искали несколько дней. К счастью, чаще их находили: море выкидывало тела на берег – страшное напоминание о его мощи для тех, кто проявлял гордыню. Кто-то сам шел навстречу гибели, совершая безрассудства, а кого-то накрывала внезапно накатившаяся волна – даже если он всего лишь безобидно плескался у самого берега. Разные истории приходилось слышать. Люди часто пересказывали их, особенно с наступлением летней поры.

Эти истории служили взрослым напоминанием детям вести себя осторожно. Однако и взрослые тонули, даже отличные пловцы. Человек мог с воодушевлением ждать дня у моря, не придав значения странным снам, которые порой предостерегают о скорой гибели. Ведь если его час настал, ничто не изменит предписания Всевышнего. А тем, кто шел на безумный риск, стоило бы помнить пословицу «Береженого бог бережет» и хоть каплю благоразумия иметь в запасе.

В Чараде была трехэтажная школа – самое большое здание в селе, предмет особой гордости, где часто устраивались концерты и праздники. Школа стояла поодаль от жилых домов, словно одинокая гора. Дети порой не без зависти говорили о тех, кому посчастливилось жить напротив нее, ведь это значило тратить меньше времени на дорогу. Кому-то приходилось проделывать путь пешком, занимавший порой полчаса, а кого-то подвозили отцы. Неважно, на какой машине, каждый школьник испытывал гордость, выходя из нее на глазах у одноклассников.

Уже в начальных классах некоторые дети прекрасно понимали, кто в их классе богат и пользовался большим уважением сверстников, а кто беден, чьи родители еле сводили концы с концами. И чаще всего детям из бедных семей доставались насмешки во время уроков и перемен. Дети порой не осознавали, насколько жестоки бывают их слова. Они не придавали значения обидным фразам, сыпавшимся одна за другой, сопровождая их неприятным смехом. В то время казалось, что родители мало уделяли внимания воспитанию, полностью полагаясь на то, что школа их всему научит. Они сами в свое время отучились лишь несколько классов – и вот, по их собственному разумению, выросли людьми правильными и умными. Некоторые родители старой закалки и вовсе считали: раз читать и писать научились – значит, всё, больше в школе делать нечего.

Был и небольшой концертный зал, где выступал местный детский ансамбль, давая концерты и устраивая вечеринки. Иногда детям везло еще больше: раз в год в село приезжал цирк из ближайших городов, привозя с собой больших змей, обезьян и бурых медведей. Для ребятишек это становилось настоящим праздником. Особой радостью было полакомиться сладкой ватой. Дети выстраивались в очередь, крепко сжимая в кулаке выпрошенные у родителей два рубля, чтобы купить вожделенное лакомство. Грязные и одетые во что попало дети толпились вокруг нарядных артистов, разодетых во все блестящее, и разглядывали их как невиданную диковинку. Особенно поражали женщины с пышными волосами – белобрысые и рыжие, как прозвали их дети. Таких ребята видели впервые в жизни. Дети перешёптывались, делясь открытиями: «Я видел, как белобрысая курила!» Такие реплики вызывали смех и удивление. В те времена это казалось дико необычным – подобное можно было увидеть разве что по телевизору. «Ну, значит, она падшая женщина», – делали они вывод.

Несмотря на то что Фатима жила на ферме в нескольких километрах от села, почти вся ее жизнь проходила в Чараде. Она проучилась все одиннадцать классов и добиралась до школы по-разному. Иногда отец подвозил их на мотоцикле, усадив обеих дочерей со школьными рюкзаками, а иногда девочки шли пешком, для чего им приходилось вставать очень рано, чтобы успеть к первому уроку в половине девятого. У Габиба были только две родные сестры Вахида и Рабият, он потерял братьев в раннем возрасте. Это случилось очень давно, но тетя Вахидат до сих пор не без сожаления вспоминает о них. Жили в селе и двоюродные, и троюродные братья и сестры, все неподалеку друг от друга. Лишь Габиб еще до рождения Фатимы купил небольшую ферму и перебрался туда, привезя с собой молодую жену, которой еще не исполнилось восемнадцати лет. Хотя работы для молодой женщины было хоть отбавляй, она никогда не смела жаловаться, принимая свою долю как должное. Ее родители с детства приучали ее к тяжелому труду, чтобы в будущем она не жаловалась на тяготы жизни.

Хотя Вахидат была старше Рабият всего на два года, разница между сёстрами чувствовалась не только в возрасте, но и в характерах. Вахидат – общительная, с живым умом и порой острым языком, – умела быть душой компании и интересной собеседницей. Ни количество гостей, ни частота их визитов не смущали ее – напротив, она неизменно встречала всех с открытой улыбкой, легко подхватывая любую беседу. Совсем иной была Рабият. Более сдержанная, даже несколько замкнутая, она не обладала сестриной гостеприимностью и давала понять это всякому посетителю. Искусством накрыть стол она не владела: могла налить чай, но тот всегда казался гостям каким-то не таким – то чересчур светлым, то чересчур темным. Поэтому беспощадные соседи и знакомые не стеснялись в выражениях, утверждая, что Рабият даже чай не может приготовить. Однако их злословие простиралось дальше. Поговаривали, что именно поэтому Всевышний не дал ей детей, ведь из нее вышла бы никчемная мать. Действительно, у Рабият с мужем Гаджи не было детей. Столько лет в браке, а все попытки родить превращались в прах, так что они и вовсе потеряли надежду. Поэтому муж и жена долгие годы довольствовались обществом друг друга. В доме не слышны были детские вопли или шаги. Некоторым даже становилось неуютно в их доме, где шторы всегда были задернуты, не пуская солнечный свет. В комнатах всегда царили мрак и тишина. Конечно, у соседок, ощущавших свое превосходство, не раз возникал вопрос: как муж с ней вообще живет? Заметив в женщине изъян, они непременно задавались таким вопросом, а порой выносили его на общие пересуды. Даже с родными племянницами общение Рабият сводилось к кратким приветствиям, если ей случалось повстречать их на улице или в гостях у Вахидат. Ася придумала каждой тете прозвище: «любимая тетя» и «нелюбимая тетя». И ни у кого не возникало сомнений, кто был у нее «в почете», а кто нет.

По соседству с фермой Габиба жил состоятельный землевладелец по имени Хазрат Канниев. Владения его были обширны: в загоне толпилась тысяча овец, а на пастбищах паслись около сотни коров и быков. Сама близость их проживания становилась почвой для постоянных конфликтов, что инициировались Хазратом и его старшим сыном Хамидом. И если Габиб вёл жизнь скромную и уединённую, не причинял никому неудобства, всецело посвящая себя семье и своему небогатому хозяйству, то Хазрат, напротив, был известен в округе своим кичливым и вздорным нравом. Он питал глубочайшее презрение к беднякам вроде Габиба, осмелившемуся соседствовать с ним.

Они оба были одной национальности, но говорили на разных диалектах. Некоторые считали себя выше остальных, представителями благородной крови. Свое превосходство объясняли наличием большего количества денег, что являлось для них показателем ума. А с остальными, по их мнению, и не стоило возиться: они одевались, как последние бродяги, их дома были полны грязи, а сами они славились своей нечистоплотностью.

Хазрат, желая избавиться от неугодного соседа, чьи овцы то и дело переходили на его землю, снова и снова предлагал Габибу деньги за его участок – лишь бы тот взял да убрался куда подальше. Не стесняясь в выражениях, Хазрат откровенно глумился над бедняком, и его сын, Хамид, был достойным отпрыском отца.

Хамиду было двадцать лет. Когда-то он учился в одной школе с Фатимой, и их пути неминуемо пересекались в школьных коридорах. Каждый раз юноша не упускал случая унизить её или подставить подножку. Поначалу Фатима плакала после каждой такой выходки, а Хамид, ликуя, тут же придумывал новую пакость. Позже она научилась сдерживать себя, а в ответ могла и книгой в обидчика запустить. Но по дороге домой горькие слезы всё равно пробивались наружу.

Хамид, несмотря на молодость, уже успел прослыть человеком с тяжёлым характером. Соседи шептались, что сын – вылитый отец. Его сестра Саймат ещё училась в школе. Предстоящее лето должно было стать для неё переходом в одиннадцатый класс, а после выпуска родители планировали сыграть свадьбу. Официально жениха у неё пока не было, но многие семьи уже присматривались к девушке, рассчитывая сосватать её за своих сыновей. Одним городским родственникам даже дали негласное слово, что ближе к концу учёбы можно будет засылать сватов, чтобы к лету сыграть свадьбу. Саму Саймат жених ещё не видел, но мать уверяла, что он – хороший парень: не пьёт и не курит. Что еще надо для счастливой семейной жизни?

Семья Канниевых жила в просторном двухэтажном доме в Чараде. Их жизнь была сосредоточена в этих стенах – здесь проходили её главные события, от будничных трапез до праздников. Ферму же они поручали попечению наёмного смотрителя и пастухов. Однако Хазрат вместе с сыном Хамидом не доверяли слепо чужому глазу. Они регулярно наведывались туда сами, совершая неспешную и вдумчивую ревизию.

Хамид выбрал заочную форму обучения в институте – так он мог больше времени проводить дома. Учёба да домашние хлопоты вроде готовки и стирки его совершенно не привлекали. Этим прекрасно справлялась его сестра, из-за чего между ними постоянно разгорались жаркие споры. Девушке было невыносимо, что брат обращается с ней как со служанкой. «Кушать разогрей», «Воду принеси», «Рубашку погладь» – бесконечный поток приказов сыпался на нее. «Благо, хотя бы зубы чистить и волосы чесать он умеет сам», – язвила Саймат. А иногда и вовсе отпускала ехидные колкости: «Я в зеркале столько времени не провожу, сколько ты!» Хамид, в свою очередь, не отрываясь от отражения и аккуратно убирая челку расческой со лба, отвечал: «Просто тебе не дано моей красоты». На что Саймат закатывала глаза: «Для парня ты слишком самовлюблен. Твоей жене не позавидуешь!» Брат мог огрызнуться и поострее, но чаще просто отмахивался и шел по своим делам.

Их мама Алият имела спокойный и покладистый характер. Несмотря на высокомерие сына, он был лакомым кусочком для матерей, мечтавших выдать свою дочь за него замуж. Этим прежде всего и объяснялось, почему некоторые матери засиживались у Алият, рассказывая о том, какие их дочери хозяйственные и трудолюбивые: готовят вкусно, держат дом в чистоте, не расстаются с тряпкой и всегда бдительны – если упадет хоть одна крошка со стола, тут же бросятся устранить беспорядок. О лучшей невесте, казалось, и мечтать не приходилось.

Алият на это молча реагировала, периодически кивая головой, давая понять, что внимательно слушает и принимает к сведению. У семьи водились деньги, а значит, дочка не будет нуждаться в еде и пропитании. А что до характера – так когда это было проблемой? Несмотря на скверный характер мужа, этот вопрос редко поднимался в обсуждениях. Если в семье возникали проблемы, все обвинения летели в сторону жены. Муж сердится – виновата жена, разлад в семье – виновата жена, муж хочет развода – виновата жена. Если брак распадался, женщине предстояло пройти все круги ада. Еще напоследок закидают обвинениями: «А вы знаете, эта негодница однажды не протерла пыль!» или «она забыла развесить бельё!» Слушатели, округлив глаза и чуть ли не хватаясь за голову, станут восклицать: «Ой, ой, какая грязнуля! Да это же позор!» И так цепочка осуждения поползёт по всей округе.

А если заглянуть к ним в дом, у каждой наверняка найдётся груда немытой посуды, бельё, которое нужно погладить или просроченные продукты в холодильнике. Но их не осудят, ведь они не «разведёнки». Придётся тебе носить это клеймо до конца дней. Не мечтай снова выйти замуж – все запомнят, как ты не успела сварить суп или вовремя не постирала рубашку мужа.

Хамид обладал притягательной внешностью: среднее, но крепкое телосложение, каштановые волосы, чья длина позволяла чёлке живописно спадать на лоб. Из-под неё сверкал надменный взгляд, словно говоривший без слов: «Я лучше вас». Как и отец, он испытывал глухую неприязнь к соседу Габибу и всей его семье. Ещё одной его чертой была слабость к женщинам. Зная, как их очаровать, он пользовался этим своим даром, порой совершая неблаговидные поступки.

Часто его можно было заметить в компании с двоюродным братом Джабиром, по кличке «Жаба». Джабир был другим – тихим, с вечной улыбкой на лице, даже когда Хамид вел себя плохо. Он не участвовал, но и не останавливал, лишь поджимал губы, словно сдерживая смех. Старшего кузена он боготворил: в двенадцать лет на вопрос «Кто твой герой?» без колебаний ответил: «Хамид!» Для Джабира грубость кузена была храбростью, а насмешки – остроумием.

Однажды с ним приключилась история, которую до сих пор вспоминают в селе. Год назад к нему на улице подошла цыганка лет одиннадцати-двенадцати. Он в это время чинил свой велосипед, увлечённый делом, и не сразу заметил её.

– Дай рубль, – обратилась она сразу.

Джабир вздрогнул от неожиданности и поднял глаза. Девочка смотрела на него пристально, не моргая. Её наглый взгляд вызвал у него раздражение.

– Рубль? С чего бы? – грубо буркнул он, снова склонившись над цепью.

– А я погадаю, – настойчиво продолжила она.

– Да что ты можешь знать, малявка? – фыркнул Джабир.

– В прошлом году соседке сына нагадала.

– И? – сказал нетерпеливо Джабир.

– Родила недавно.

– Мала ты ещё для таких гаданий! – нахмурился он. – Не верю!

– А если хочешь, мама порчу наведёт, если дашь ДВА рубля? – девочка не унималась.

От этих слов Джабира пробрала легкая дрожь. Он машинально, сам не заметив как, полез проверять карманы, опасаясь, что она уже каким-то чудесным образом выманила оттуда деньги. Благо, карманы он деньгами не набивал, и они оказались пусты, но он едва сдержался, чтобы не обвинить её в возможном воровстве.

– Ты с ума сошла? – рявкнул он. – Зачем наводить порчу?

– Дай тогда руку, просто погляжу, – она потянулась к его ладони.

Джабир колебался, но любопытство пересилило. Он протянул руку.

Цыганка провела пальцем по линиям на его ладони, затем резко подняла глаза и тихо, но чётко выдохнула:

– Умрёшь…

Слово впилось в него, как лезвие. Внутри всё на мгновение оборвалось и похолодело. А затем хлынул гнев. Джабир дёрнулся и отнял руку.

– Ты что, больная?! – крикнул он, отталкивая её плечо.

Девочка лишь качнулась, застыв на месте, и снова уставилась на него тем же пустым, невидящим взглядом.

– Дай рубль. Я погадала.

– За что?! За то, что смерть нагадала? – он замахал руками, и в этот миг она стремительно рванула с места и исчезла за углом, словно её и не было.

Ярость бушевала в нём, как ураган. Зачем он послушался? С детства его пугали: «Цыгане украдут за любую оплошность!». Позже он узнал, что они могут и проклясть, если ты им не угодил. С тех пор он шарахался от их протянутых рук, опускал глаза, лишь бы не встретиться с кем-то взглядом. А тут – девочка. Совсем юная. «Неужели от такой исходит опасность? Чёртова пигалица!» – мысли метались, как пойманные птицы, пока он шагал домой, до крови впиваясь ногтями в ладони. Он вдруг подскочил, словно предсказание уже сбывалось. Схватив острый камень, он яростно принялся тереть им ладонь, пока с кожи не слезла краснота, а потом и кожа. «Может, так сниму проклятие». В панике он начал было с другой руки, но, вспомнив, что показывал правую, стиснул зубы – левая уже была в крови. «Разве крови недостаточно, чтобы снять проклятие?» – прошептал он про себя, пытаясь унять дрожь и успокоить выскакивающее из груди сердце. Сбежав домой, он кое-как перевязал руку тряпкой. А на вопросы соседей рассказывал всё как было, наивно гордясь своим «подвигом».

– Эх, Жаба, ты мог уже помереть от потери крови! – посмеивались они.

А он и правда задумался о том, что едва не «отправил себя на тот свет».

Как-то поздно вечером Джабир увидел, как его мать, Шамсият, выходит из того дома, где жила цыганка. Сердце у него ёкнуло.

– Мама! Не ходи туда! – вцепился он ей в рукав. – Та цыганка нагадала мне смерть!

– Чтоб у неё язык отсох, проститутка! – фыркнула Шамсият.

Она всегда клеймила грубыми словами тех, кто ей не нравился, а слово «проститутка» и вовсе не сходило у неё с уст. Сплетничала она о ком угодно, кроме родных.

– Зачем ты туда пошла? – не унимался он.

– Да травы от мигрени надо было взять! – отмахнулась мать, давая понять, что ничего не собирается объяснять. Джабир замолчал, в голове пронеслись тревожные мысли: «Её мать и порчу наводит…» Выходит, цыганки – они и ведьмы, и лекари.

Глава 3

Девушка в полной мере ощутила тяготы трехчасовой дороги домой: ухабистая дорога и старый автобус превратили поездку в испытание. Особенно сильно трясло при каждой остановке, когда пассажиры выходили. Они покидали салон группами, и к концу пути он почти опустел. Даже если бы Фатима попыталась почитать, у нее ничего не вышло бы – тряска вырывала книгу из рук. Даже просто усидеть на жестком сиденье оказалось изматывающим.

Автобус остановился у обочины, и двери распахнулись. Перед девушкой открылось знакомое село. Дома стояли тут и там, на разной высоте: от больших до средних. Где-то ютились поодиночке, где-то выстраивались в ряд. Дорога была кривой: то взлетала вверх, то обрывалась вниз. Большие ворота, сплошь и рядом в размер самого дома, наглухо закрывали вид на жилище. Некоторые дома были сложены из дагестанского камня. Его здесь особенно любили, и порой не жалели лишних денег, чтобы построить новый дом именно из него.

Пока идешь по улицам, в глаза бросаются маленькие магазины. Обычно торгуют там хлебом, мороженым да чем-то еще из самого нужного. Названия написаны ярко и броско: магазин «Урузмаг», магазин «Яхья» и всякое такое. Чаще магазины называли именами людей. А проезжие мимо, коли случится, что их так зовут или родственника какого, – так и взбудоражатся! Начнут друг друга чуть не плечом толкать: «Смотри, смотри, вон, в честь тебя назвали!» А человек с этим именем – то ли постесняется, то ли почувствует гордость: есть теперь магазин с его именем.

На первый взгляд село казалось таким тихим и опустевшим, что Фатиме сразу пришла мысль сравнить его с перекати-полем. Сейчас был примерно час дня, и жара стояла в самом разгаре. Девушка знала, что в это время все сидят дома, ожидая вечера, чтобы выйти наружу, словно охотники из засады, и возобновить посиделки на скамейках с пачкой семечек. Дни здесь ничем не отличались друг от друга, и людей это вполне устраивало. Ничто не давало такого чувства безопасности, как родной очаг. Всех устраивала эта неспешная жизнь, знакомые лица, и о большем мечтать не хотелось. Редко случалось что-то громкое, что могло бы взбудоражить чувства жителей, поэтому приходилось ограничиваться простыми темами: готовкой, работой в огороде или домашними делами. Некоторые будто напрашивались на похвалу, подробно рассказывая соседям обо всем, что успели сделать за день.

Медленно Фатима спустилась по ступеням, ожидая, когда водитель поможет ей выгрузить багаж. Это оказался худощавый пожилой мужчина с редкими седыми волосами. Его кожа была настолько покрасневшей от солнца, что он напоминал картофелину, только что выкопанную из земли. На какой-то момент девушка даже усомнилась в его способности поднять хотя бы одну сумку, но он справился легко. Видимо, многолетняя работа, где требовалось помогать с багажом, не прошла даром.

– Сама понесешь? – поинтересовался водитель, не скрывая легкого удивления. – Эти хрупкие руки созданы не для того, чтобы таскать тяжести. Хе-хе, – он посмотрел на нее искоса.

– Мне, вообще-то, не впервой, – гордо ответила девушка, поднимая багаж.

– Как бы потом это не вошло в привычку. Хе-хе, – усмехнулся он. – Будешь потом всю жизнь твердить: «Я сама, да я сама».

Девушка признала, что в его словах была доля правды, но иногда жизнь преподносит такие сюрпризы, что нужно быть готовым ко всему. Таскать за собой груз – как физический, так и моральный – было неизбежно. В памяти Фатимы вновь всплыл образ однокурсника. Молодой человек, проведший с ней больше часа в дороге, был несомненно интересным и милым, но она не стала лишний раз обнадеживать себя. За весь год он впервые заговорил с ней, да и то по чистой случайности. Если бы они не встретились в автобусе, он, наверняка, продолжил бы свою игру в молчанку. Поэтому она решила не слишком вдохновляться этим знакомством. Девушка придерживалась мнения: если ты понравилась мужчине, он свернет горы, чтобы не упустить шанс, прямо как в женских романах, которыми с ней делилась подруга Белла.

Автобус поехал дальше, оставив за собой облако пыли. Девушка взглянула на него в последний раз, прислушиваясь к затихающему вдалеке звуку колес. С радостью она отметила про себя, как счастливо чувствует себя в родных местах. Летом здесь не составляло труда встретить кого-то из знакомых. Каждый прохожий, завидев девушку с огромными сумками, наверняка предложит помощь. Так и произошло. К ней подошел мужчина средних лет, спросил, куда донести багаж, и, не дожидаясь лишних слов, взял обе сумки и направился туда, куда она указала. К счастью, идти нужно было всего пять-семь минут. Без угрызений совести она позволила незнакомцу помочь себе.

За несколько дней до приезда Фатима предупредила тетю о скором возвращении, позвонив на домашний телефон. Она попросила передать новость родителям, если тетя случайно встретит отца или Асю в селе – на рынке или в гостях. Поэтому девушка знала, что отец приедет за ней в тот же день. Телефоны были только в поселках. Жизнь на ферме означала полную оторванность от мира. Если требовалось что-то купить или просто побыть среди людей, Фатиме или сестре приходилось идти пешком, если отец был занят и не мог отвезти их на мотоцикле.

Уже два года мать не появлялась в Чараде. Смерть родного брата сразила ее глухою скорбью. Облекшись в траур, она наглухо замкнулась в стенах дома, считая любой выход за его пределы не просто дурным тоном, но осквернением памяти. Выход в свет приравнивался ею к веселью, а веселье значило: страдаешь недостаточно. И село не преминуло бы подхватить это знамя осуждения – шепот за спиной. Жить среди множества родственников и знакомых значило жить под их неусыпным взором.

Прямо сейчас бы окунуться в прохладную воду и не вылезать целый час, думала Фатима, пока шла. Странно, что этот человек, вызвавшийся ей помочь, не прятался за стенами своего дома, как остальные. Детвору жаркое лето заботило меньше всех. Для ребят это была счастливая пора: никаких ранних подъемов в школу. Да и во время учебы, едва успев поесть после уроков, они тут же садились за уроки. Сейчас же, направляясь к дому тети Вахидат, Фатима встретила их на улице. Одни поочередно пинали мяч. Чуть поодаль другая компания, сломав ветку, гонялась друг за другом, выкрикивая, что прикосновение превратит жертву в навозного жука. Убегавшие с визгом разбегались от «злого волшебника» во все стороны. В автобусе было очень душно, а разговоры пожилых людей на разных языках звенели в ушах. Вот для кого длительный путь не представлял проблемы! Может, дальняя дорога для них даже в радость – есть возможность наговориться вдоволь. За пожилыми людьми она давно сделала такое наблюдение: они любят мусолить одну и ту же тему много раз, иногда добавляя какие-то новые, ранее неизвестные факты. Здешние люди мало отличались от тех, кто ехал с ней в автобусе. Тут была целая палитра характеров, но связывало почти всех одно – они любили посудачить, а порой и приукрашивать или искажать факты из жизни знакомых. У женщин горели глаза от радости, когда появлялся повод почесать языками. Этому они могли посвятить несколько часов. А что такое несколько часов, пролетевших за интересным разговором?