Межа времени

Павел Хин

Межа времени

Глава 1

Глава 1. Возвращение

Летнее солнце, разогнавшееся за утро, било в огромное окно кабинета, превращая чертежи на столе Сергея в ослепительные белые полотна. Он отвел глаза от ватмана, заслонясь ладонью. За стеклом, в бездонной синеве, плыли редкие облака, а внизу, у подножия бетонного исполина, копошился город, невидимый и чужой. Кондиционер гудел ровно и монотонно, выстуживая душный, стерильный воздух, но прохлады не было – лишь тягучая духота предотпускного дня.

Сергей откинулся на спинку кресла, ощущая во всем теле странную, необъяснимую усталость. В двадцать пять лет он не должен был чувствовать себя так, будто несет на плечах тяжесть непрожитых десятилетий. Рука сама потянулась к вихру непослушных черных кудрей – вечному наследству, источнику и гордости, и легкого раздражения. Взгляд скользнул по столу, зацепившись за простую деревянную рамку: на фотографии – женщина с усталым, но бесконечно добрым лицом и совсем древняя, сморщенная старушка в белоснежном, до миллиметра отутюженном платочке. Мать и бабушка Агриппина. Два полюса его мира, его тихая боль и его нерушимая крепость.

Мысли текли лениво и густо, как смола по коре вековой пихты. Он, Сергей Петров, старший инженер проектного отдела, «подающий надежды», «перспективный специалист» – все эти штампы из уст начальства давно уже потеряли для него смысл. Все это было лишь тонкой позолотой на грубом металле его сущности. А сущность его была выкована там, где кончался асфальт и начиналась вечная, безразличная к человеку тайга. В Фёдоровке. Пятьдесят домов, разбросанных по склону холма, как стадо каменных овец. Место, где время текло иначе, а знакомство каждого с каждым исчислялось не годами, а поколениями.

Отец… В семейной саге отцу была отведена роль призрака. Человека-миража, который растворился в сибирской метели в ту самую ночь, когда Сергей сделал первый вздох. От него не осталось ничего, кроме пожелтевшей фотографии, где он запечатлен молодым и незнакомым, и гнетущего чувства вины, которое его мать, Мария, пронесла через всю жизнь. «Не старались, – говорила она без обиды, констатируя факт. – Детей Бог не давал. А когда дал, в сорок три… он уже к другой привык». Та «другая», тайная семья, существовала где-то в райцентре, и отец ушел туда без скандалов, без прощальных писем – с холодной, расчетливой решимостью человека, переставляющего фигуру на шахматной доске.

Дверь в кабинет с скрипом отворилась, впуская внутрь гул цеха и энергичную фигуру Валеры.

–Серега! Ты чего тут, как сыч, в четырех стенах киснешь? – друг, его полная противоположность, стоял на пороге, коренастый, вечно улыбающийся, в замасленных рабочих штанах и с гаечным ключом в руке, словно сросшимся с ладонью.

–Не кисну, Валера. Сохну, как чертеж на этом солнцепеке, – буркнул Сергей.

–Брось! На улице-то – лето, жара! А мы тут в этих каменных мешках. Так, слушай сюда, мысль зрелая: отпуск у нас с тобой в июле. Давай махнем? К моим, заодно и к твоей мамке. В Фёдоровку.

Сергей посмотрел на Валеру. Тот говорил о двухстах километрах пути как о пустяковой прогулке до соседнего квартала. Для Сергея же каждая поездка в деревню была сложным, выворачивающим душу наизнанку путешествием. Два раза в год, как по расписанию, он преодолевал эту дистанцию, двигаясь не столько в пространстве, сколько во времени. Возвращался в прошлое, где воздух был густым от запахов свежего сена, дыма из печной трубы и горьковатых трав, что мать постоянно заваривала бабушке Агриппине.

Бабушка… Та самая бабушка Агриппина, когда-то певшая ему протяжные старинные песни и рассказывавшая были о леших и домовых, теперь почти не поднималась с кровати. Ее сознание стало похоже на затуманенное окно в метель – сквозь пелену порой проглядывали ясные образы, но чаще – лишь смутные очертания. Она могла принять Сергея за давно умершего брата, а мать – за соседскую девку. И каждый раз, встречая ее мутный, ничего не видящий взгляд, Сергей чувствовал, как по его душе ползет ледяная тень.

– Ну что, стратег, молчишь? – не унимался Валера. – Машину я свою «Ниву» прокачал, теперь ей хоть в болото. Мамка твоя обрадуется. Да и тебе полезно. А то ты тут весь в своих схемах и в… – он запнулся, но Сергей мысленно закончил: «…и в своих призраках».

Отношения… Эта тема была давно наболевшей, заезженной до дыр. Сергей не был ни застенчивым, ни некрасивым. Высокий, с резкими, но правильными чертами лица и спокойными серыми глазами, он неизменно привлекал внимание. Но каждый начинавшийся роман быстро и тихо угасал. Где-то в потаенных глубинах его души, с самой юности, жил слепок Идеала. Это не была собранная из глянца картинка; нет, нечто куда более сложное и неуловимое – сплав нежности матери, тихой мудрости бабушки, суровой силы сибирских женщин и какой-то неуловимой, чистой одухотворенности. Он искал этот образ в каждой новой знакомой, и неизменно начинал замечать несовпадения: одна смеялась слишком громко, другая была суетлива, третья не понимала его намеков… И он отступал, предпочитая гордое одиночество унизительному компромиссу, за что втайне презирал себя, но изменить ничего не мог.

– Ладно, – наконец выдохнул Сергей, отодвигая от себя папку с чертежами. – Поедем. Мать, и правда, обрадуется.

-–

Решение, раз принятое, вмиг перевернуло все с ног на голову. Последние дни перед отпуском пролетели в калейдоскопе срочных отчетов, подписей и нервных совещаний. И вот, ранним июльским утром, они выехали за город на потрепанной, но бодрой «Ниве» Валеры. Солнце, еще не набравшее полную силу, золотило макушки сосен, а небо на востоке было нежного, акварельного цвета.

– Вот оно! – Валера, сияя, широко улыбался, ловко орудуя рулем и настраивая рацию. – Чувствуешь, Серега? Воздух-то уже не пахнет бензином! Пахнет… пахнет жизнью!

Сергей молча кивнул, опустив стекло. В лицо ударил поток ветра – свежего, напоенного хвоей, нагретой за день землей и цветущими травами. Он чувствовал не радость, а сложное, щемящее чувство возвращения к истокам. Сначала тянулась ровная, как стрела, асфальтированная трасса. Потом асфальт сменился разбитой, истасканной фурами бетонкой. А еще через час они свернули на грунтовку, которую местные в шутку величали «дорогой грешников в рай» – за ее способность проверять на прочность и технику, и дух.

«Нива» плясала на ухабах, подскакивая и кренясь, как лодка на волнах. По сторонам, стеной, вставала тайга – древняя, величественная, безразличная. Ели и кедры, словно немые стражи, наблюдали за маленькой железной букашкой, ползущей по краю их владений. Изредка мелькали покосившиеся, с выбитыми окнами избы – немые свидетельства того, что и человек здесь – лишь мимолетный гость.

– Ну и дороженька! – весело орал Валера, лихо объезжая особенно глубокую колею. – Прямо как в детстве, а? Мы же на великах по этим колдобинам гоняли!

Сергей помнил. Он помнил все. Вот поворот, за которым они с Валерой когда-то нашли гнездо глухаря. А вот и старый, скрипучий мостик через ручей Федяй, где они ловили голыми руками юрких пескарей. Каждый километр был оживающей страницей из старого альбома.

– Слушай, а Наталью помнишь? – внезапно спросил Валера, нарушая ход его мыслей. – Из нашей группы? Она же по тебе сохла. А ты… ну, ты в курсе.

Сергей нахмурился. Наталья… Милая, заботливая девушка. Она читала ему стихи, которые он любил, и дарила книги. Но однажды, в кафе, он увидел, как она, разговаривая с подругой, слишком активно жестикулировала, и ее движения показались ему резкими, почти вульгарными. Этот маленький, неидеальный жест словно треснул по хрустальному фасаду, за которым он ее мысленно поместил. Доверие было безвозвратно подорвано.

– Не срослось, – отрезал он.

–Да у тебя ничего не срастается, – вздохнул Валера, на мгновение становясь серьезным. – Ты их, живых-то, не видишь. Ты в каждой свою картинку ищешь. А они все – не идеальные. И я не идеальный. И ты не идеальный. И жизнь, брат, она вся такая – шершавая, с заусенцами.

Сергей промолчал. Он терпеть не мог, когда Валера говорил правду. Она была неудобной, как тесные новые сапоги.

Дорога сужалась, тайга все наглее подступала к самым колесам. Наконец, впереди, на пригорке, показался старый, покосившийся указатель, едва читаемый под наслоениями пыли и времени: «Фёдоровка. 2 км».

Сердце Сергея дрогнуло. Еще пара поворотов, и они выкатили на открытое пространство. Деревня лежала перед ними как на ладони: несколько улиц, утопающих в буйной траве, бревенчатые избы с почерневшими от времени резными наличниками, пара кричаще-ярких кирпичных особняков «новых русских» и одинокая колонка с водопроводом на площади. Воздух был густым и сладким – пахло дымом, свежим навозом, цветущим луком и скошенной травой. Царила сонная, звенящая тишина, которую внезапно прорезал лай собак, подхваченный эхом и прокатившийся по улице, будто сигнал тревоги.

– Ну, приехали, – тихо сказал Сергей, и его голос прозвучал оглушительно громко в наступившей тишине.

«Нива» медленно поползла по главной, утопая колесами в рыхлом грунте. Мужики у гаража-ракушки лениво проводили их глазами. Старушки на завалинках прервали свой неторопливый разговор. Сергей чувствовал на себе их взгляды – любопытные, оценивающие. Он был своим, но каждый его приезд был событием.

Вот и их дом. Старый, бревенчатый, но крепко стоящий на земле, с резным крылечком, которое, по семейному преданию, еще его прадед мастерил, закладывая дом-основанию. Окна были распахнуты настежь, и оттуда тянуло знакомым, родным запахом – печеного хлеба, сушеной мяты и чего-то еще, не поддающегося определению, но что было самым настоящим запахом дома.

Дверь скрипнула, и на крыльцо вышла Мария. Высокая, прямая, несмотря на годы, в простом ситцевом платье. На ее лице, изборожденном морщинами, как картой всей ее нелегкой жизни, застыло выражение тревожного ожидания. Увидев сына, оно расплылось в улыбке такой безмерной нежности, что у Сергея комом подкатило к горлу.

– Сыночек! – крикнула она, спешно вытирая руки о фартук. – Дождалась!

Они обнялись на крыльце. Мария была худая и костлявая, и Сергей, обнимая ее, боялся сломать. Пахло ей так, как пахло всегда – домом, теплом, бесконечной, жертвенной любовью.

– Здравствуй, мам, – прошептал он, закрыв глаза.

– А Валерка-то где? – спросила мать, высвобождаясь из объятий.

–Да вот он, – обернулся Сергей, но Валера уже выгружал из багажника свой потрепанный армейский рюкзак.

–Марья Петровна, я к своим, на полчасика! – крикнул он, закидывая рюкзак на плечо. – Родители там одни, заскучали, наверное. Я мигом, перекинусь с ними парой слов и через часик – к вам! Договорились?

–Конечно, Валерка, иди, родной, – улыбнулась Мария. – Родителям поклон передай.

–Обязательно! Серега, я тогда позже? Посидим, пироги твои марьяпетровны попробуем!

–Ага, – кивнул Сергей. – Давай.

Он проводил взглядом удаляющуюся фигуру друга. Валера быстрым, энергичным шагом, видимо, тоже изголодавшись по родным стенам, зашагал к соседнему дому, стоявшему через три двора. Сергей остался с матерью один на один, под пристальными взглядами окон Фёдоровки.

– Ну, заходи, сынок, – мягко сказала Мария, беря его за рукав и словно стараясь втянуть в спасительную тень сеней. – Раздевайся, располагайся. Я и пирогов напекла, и щи томлю… Бабушка… бабушка Агриппина тебя ждет.

Последнюю фразу она произнесла с легкой, едва уловимой дрожью в голосе. Сергей встретился с ней взглядом и все понял. Бабушка сегодня была «не в себе».

Он первым шагнул в сени, где пахло прохладной землей и старым деревом, а затем в горницу. Комната была залита полуденным, почти осязаемым светом. В углу, на большой русской печи, под лоскутным одеялом, лежала маленькая, почти невесомая фигурка. Бабушка Агриппина. Ее лицо, похожее на старую, пожелтевшую пергаментную карту, было неподвижно. Глаза, мутные и выцветшие, как дождевые стекла, смотрели в одну точку на потолке, не видя его.

Сергей подошел ближе, и сердце его сжалось от знакомой, холодной жалости.

–Бабушка, – тихо сказал он. – Это я, Сергей. Внук твой.

Она медленно, с огромным трудом, перевела на него взгляд. Долгие секунды в ее глазах не было ничего, кроме пустоты, белого шума забвения. Потом что-то дрогнуло в их глубине, мелькнула искорка, похожая на проблеск угасающего сознания. Сухие, потрескавшиеся губы шевельнулись.

– Андрюша… – прошептала она хрипло, беззвучно. – Ты вернулся, сынок? Я тебя ждала… Холодно там, в шахте-то?

Сергей замер. Андрюша… Имя ее старшего брата, погибшего в забое еще до войны, за долго до его рождения. Он сглотнул горький комок, подступивший к горлу, и, не поправляя ее, не пытаясь вернуть в реальность, просто взял ее высохшую, легкую, как птичья косточка, руку в свою.

– Да, бабуль, я вернулся, – сказал он так же тихо, почти шепотом. – Все хорошо. Тепло тут. Спи.

Она что-то невнятно пробормотала, и ее пальцы слабо дрогнули в его ладони, а затем ослабли. Взгляд снова устремился в потолок, уносясь в свой таинственный, недоступный никому мир. Ее сознание, как стая перелетных птиц, вновь умчалось в небытие.

Сергей отпустил ее руку, бережно положив ее на одеяло, и отвернулся. Он посмотрел в окно, за которым уже толпилась соседская ребятня, с любопытством разглядывая «Ниву». Мать хлопотала у печи, доставая противень с румяными пирогами. Было тепло, уютно, пахло беззаботным детством. Но Валеры, его живого, неугомонного щита от саморефлексии, рядом не было, и его веселый, разбивающий тишину голос не звучал.

Он стоял на пороге своего прошлого, глядя, как настоящее бабушки Агриппины медленно и неотвратимо угасает в беспамятстве, а его собственное будущее, туманное и одинокое, маячило где-то там, за окном, в бескрайней, равнодушной сибирской дали. Он приехал искать отдыха и покоя, но с первой же минуты понял, что главное, самое трудное путешествие только начинается. И дорога эта вела не в тайгу, не по пыльным деревенским улицам, а вглубь самого себя, в самые потаенные и запутанные лабиринты его собственной души. Впереди был вечер с другом, разговоры и пироги, но сейчас, в этой внезапно наступившей тишине, он оставался наедине с больной старушкой, с молчаливой матерью и с вечным, невысказанным вопросом, терзавшим его изнутри: а есть ли вообще на свете то, что он так безнадежно ищет?

Глава 2

Глава 2. Тени Александрово

Сумрак в горнице сгущался, отодвигая стены в серую, неосязаемую даль. За окном, в проеме, висел кусок темно-синего бархата неба, усыпанный крупными, не мерцавшими, а горевшими холодным ледяным светом сибирскими звездами. В доме пахло остывающей печью, травяным чаем и пирогами. Мария, уложив Агриппину, вернулась в горницу и теперь хлопотала около стола, расставляя тарелки с солеными огурцами, грибами и вяленой рыбой.

– Не сидеть же вам одним, с пустыми руками, – мягко сказала она, отвечая на немой вопрос сына. – Да и мне с вами, с мужиками, послушать да поговорить – в радость.

Скрипнула калитка, и в сенях послышались тяжелые, уверенные шаги.

–Ау, хозяева! Гость на пороге! – раздался знакомый голос, и в горницу вошел Валера. В одной руке он держал две пластиковые бутылки с мутноватой жидкостью. – Принес, чем душу отвести. Марья Петровна, вам отдельно, чайку, что ли, поставить?

– Да что ты, Валер, я со своими парнями посижу, – улыбнулась Мария, кивая на стол. – Место есть.