Черновик

Елизавета Fox

Черновик

Глава 1

– Ну что за день? Сколько уже можно ругаться? – думал про себя парнишка лет четырнадцати.

За стеной было слышно как родители снова что-то выясняют и спорят. Накаленная атмосфера, словно выдавливала Максима из квартиры, где ему все знакомо до тошноты: писк старого компьютера, пыль на полках, ссоры родителей. Ему очень тесно, хочется убежать, спрятаться, только бы не слышать всего этого. Впрыгивая в кеды у входа, мальчик быстро достал ключи из кармана рюкзака, натянул кепку на голову и вышмыгнул из квартиры. Грустный и подавленный, он поднимался вверх, ступенька за ступенькой, размышляя о своей скучной жизни. Словно, единственный способ спастись – забраться выше всех, на самую крышу своего дома.

Он шагал выше и выше, до самого последнего, девятого этажа. Лестница обрывалась перед неприметной дверцей, обитой тканью, которая вела на крышу. Дверца всегда была заперта на здоровенный ржавый замок, о котором ходили легенды среди мальчишек. Говорили, ключ потеряли ещё при постройке. Максим уже хотел развернуться, но его взгляд упал на коробку от домофона, висящую рядом на стене. Что-то подсмотренное мелькнуло в памяти. Год назад, он видел, как пьяный сосед с пятого этажа, ругаясь, ковырялся в этой коробке отвёрткой, пытаясь починить провод. И потом, оставив крышку сдвинутой, ушёл. Максим подошёл и поддел пальцем серый пластик. Крышка, никем не поправленная, поддалась. Внутри был привычный клубок пыльных проводов. И на них, как на вешалке, висел ключ. Длинный, старый, покрытый белёсым налётом. Ключ от замка на крыше. Видимо, тот сосед нашёл его когда-то и повесил «на всякий случай», который так и не настал. Максим взял ключ, вставил его в скважину, замок, с глухим, удовлетворяющим щелчком, поддался. Этот звук открывал не просто дверь на крышу. Он открывал дверь из его скучной, тесной жизни во что-то большее. Но он еще не знал, что именно.

Забравшись туда, где среди спутниковых тарелок и граффити, он почувствовал себя свободным и невидимым для мира внизу. Макс прозвал это место "Своей базой".

Почти сразу, его взгляд привлекла странная вещь: в самом дальнем углу, у парапета, за старым вентиляционным кожухом, лежит пачка бумаг, придавленная ржавой трубой. Видно, что это не просто мусор, а, относительнно, аккуратно сложенная пачка бумаг, словно ее кто-то специально спрятал. Бумаги пожелтевшие, по ним видно что они промокали, но сейчас высохшие, с обтрепаными краями. Он знает, что чужое трогать не стоит, но любопытсво берет верх. Максим присаживается, чтобы рассмотреть поближе, но по верхнему листу ничего не понятно и решает вытянуть их из под ржавой трубы.

Он понимает, что в его руках сейчас не книга или тетрадь. Это черновик! Рукопись, заполненная правками, зачеркиваниями, стрелками, полями с кривыми заметками. В некоторых местах, чернила были размыты дождем, но текст читаем. Перевернув первый лист, Максим читает фразу, от которой его словно бьет током:

"Я знал, что подьезд этого дома имеет семь шагов в длину и три в ширину, но не знал, что сегодня это будет иметь значение"

Макс замирает. Он машинально считает шаги в своем подъезде. Семь на три. Совпадение? Не может быть.

Он садится спиной к трубе, отгораживаясь от ветра, и начинает читать. Это история про мальчика, который стал свидетелем чего-то страшного в собственном подъезде много лет назад. Детали узнаваемы до мурашек: рыжая кошка, которая вечно приносила таких же рыжих котят и прятала у подвала, где их все и подкармиливают, странный запах жженой пластмассы доносящийся из квартиры №42. Это его дом. Тот кто это написал, знал каждую его трещену.

История в черновике обрывается на самом страшном месте – на полуслове, посреди предложения. Максим лихорадочно перебирает листы. Последний, самый ветхий лист, содержит вопрос, написанный другим, более нервным почерком:

" Если ты это нашел, значит, пора. Выбери: сжечь или продолжить?"

В этот самый момент срабатывает таймер на телефоне Макса – ему пора спускаться в квартиру, на семейный ужин. Мир снова накрывает его своей обыденностью. Но теперь все изменилось. Он осторожно, как самую большую ценность, прячет рукопись под куртку и напрявляется к лестнице. Спускаясь по темному пролету лестницы, он впервые по-настоящему боиться. Он начинает слышать незнакомые шаги, которых раньше не замечал. Видит прищуренный взгляд старого соседа из квартиры №42. Каждый звук теперь отзывается эхом из черновика.

Максим заходит в свою квартиру. Родители спорят о чем-то бытовом. Он смотрит на них и понимает, что не может никому рассказать о своей находке. Потому что последняя фраза главы, которая вертится у него в голове,– это та самая строчка из черновика, которая теперь звучит как приговор и приглашение одновременно:

"... сегодня это будет иметь значение."

Глава 2. Ключи из прошлого

После семейного ужина и всех остальных привычных, ежедневних, вечерних ритуалов, Макс отправляется к себе в комнату пожелав родителям спокойной ночи. Но его мысли заняты, уж точно, не сном. Тишина в квартире после отбоя была особенной, густой, звенящей, будто сам дом затаил дыхание. Забравшись в постель и укрывшись легким пледом, он достал из под матраса черновик, найденный днем на крыше дома. Тусклый свет ночника направлен точно на листы бумаги.

Сначала Максим читал просто, как историю. Исповедь мальчика Андрея, который жил в этом доме, на третьем этаже. Мальчик, который боялся темноты в подъезде и соседа из квартиры №42 – молчаливого механика Виктора Сергеича с руками, вечно испачканными машинным маслом. Но постепенно, чтение превращалось в нечто большее. Его пальцы начали выстукивать беспокойный ритм по краю кровати, а глаза цеплялись за детали, которые выглядели чужеродно в детских воспоминаниях.

Его карандаш замер над датами, аккуратно выведенными на полях:

«5 мая», «17 июня».

Сердце ёкнуло, Макс открыл календарь на телефоне, отмотал назад… Ровно двадцать лет. Не похоже на совпадение.

На последнем, оборванном на полуслове листе, в углу – инициалы «А.К.», выведенные с гордой завитушкой. Значит это был не Андрей, а кто-то другой собирал эти истории.

Потом Максим перевернул страницу и застыл. На обороте, нарисованная дрожащими, но уверенными линиями, была схема. Узнаваемый контур их дома, лестничная клетка, а внизу – лабиринт подсобных помещений. Один квадратик в углу подвала был обведён несколько раз, и рядом, убористым почерком, стояла пометка:

«где свет не достаёт».

Мурашки побежали по спине. Это больше не было похоже на детское сочинение, скорее на руководство к действию. Он продолжил читать, и в тексте мелькнула фраза: «…и всё время жужжало, как то пчелинное гнездо под козырьком парадной». Максим оторвался от листа и на автомате подошёл к окну, отдернул занавеску. В тусклом свете уличного фонаря, под бетонным козырьком крыльца, висело огромное, серое, спящее пчелинное гнездо. Все его обходили стороной и оно было здесь и тогда, двадцать лет назад. Реальность и текст сомкнулись, щёлкнув как замок.

Вернувшись в кровать, он наткнулся на запись, которая начиналась с новой страницы и была написана иначе – не от лица мальчика, а как законченный, страшный эпизод. Почерк был тем же, что и у инициалов «А.К.».

Из черновика:

…Июль 2005-го выдался невыносимо душным. Воздух в подъезде был густым и стоячим, пахнущим вареной капустой, пылью и ещё чем-то сладковато-тяжёлым – старыми обоями, maybe. Андрейке было девять, и он боялся темноты на лестничных площадках, особенно после девятого часа, когда спускаться вниз за хлебом становилось испытанием.

Но в тот вечер страх был другим и не из-за темноты. Он как раз поднимался по ступенькам, услышав знакомый, тяжёлый скрип двери из квартиры №42. Механик Виктор Сергеич, их сосед, выходил редко, а если выходил – то быстро и бесшумно, как тень. Андрейка прижался к перилам, делая вид, что завязывает шнурок. Он знал, что лучше не попадаться ему на глаза. Взгляд у Виктора Сергеича был пустой, будто он смотрел не на тебя, а сквозь, на какую-то внутреннюю, только ему видимую оболочку.

Из квартиры вышел не только он. Первым появился запах. Резкий, металлический, перебивающий духоту. Запах, от которого слегка щиплет в носу. Андрейка тогда не знал, как пахнет медь. И не знал, как пахнет свежая, едкая ржавчина. Или что-то другое, что пахнет железом и сырой землёй.

Потом он увидел рюкзак. Старый, армейский, цвета хаки, с потрёпанными лямками. Он был неестественно объёмистым, оттягивал Виктора Сергеича вниз так, что жилы на его шее напряглись, как канаты. Ткань на рюкзаке была тёмно-мокрой, почти чёрной, от середины и до самого дна. И она блестела тускло в свете лампочки, будто её только что вытащили из воды.

Вода с него не капала, но он словно был пропитан насквозь. Виктор Сергеич тяжело спустился на этаж ниже. Он нёс рюкзак в одной руке, отставив его от ноги, словно вещь была горячей или грязной. А может, тяжёлой не только весом.

Андрейка замер, не дыша. Он смотрел, как с тёмного низа рюкзака, с того самого мокрого пятна, на серую бетонную ступеньку упала и растеклась первая капля, непрозрачная, темноватая. За ней ещё одна. Они оставляли на пыльном полу маленькие пятнышки.

Механик скрылся за поворотом, дверь хлопнула на выход. А на лестнице остался этот запах – медный, сырой.

На следующее утро мать Андрейки, выходя на работу, фыркнула:

– Опять эти алкаши бутылки разбили!

Но это пятно было не от бутылок, а то самое, от капель. Его пытались отмыть дворники, потом жильцы. Пятно лишь поблекло, превратилось из тёмно-бурого в грязно-ржавый ореол, вросший в бетон, но не исчезло. Оно стало частью подъезда, как трещина в стене. Все его обходили, все его видели, все про него забыли.

Андрейка не забыл, потому что понял, что начал бояться этого пятна. И тихого скрипа двери в квартире №42…

А.К.

Когда Максим дочитал, в комнате стало тихо-тихо. Он больше не слышал гудения холодильника на кухне. Он слышал тот самый тихий скрип двери. И видел перед глазами рваное, ржавое пятно на бетоне своей лестничной клетки – он проходил мимо него тысячи раз, не задумываясь. Но теперь он знал.