Месопотамская мифология: От первотворения к сумеркам богов

Денис Стась

Месопотамская мифология: От первотворения к сумеркам богов

Пролог. Голос Лунной Тени

Я – Наннамуду, сын лунного сияния и земной плоти. Писец Вечных Богов, Верховный Набитуштар Урука, Хранитель Таблиц Ме, свидетель начала и конца миров.

Я пишу эти слова, когда над Междуречьем поднимается ночь – такая же, какой она была в те времена, когда ещё не существовало ни городов, ни рек, ни самого времени. Туман поднимается над Евфратом, и в нём я снова вижу отблески тех далёких дней, когда боги ходили по земле, и земля дрожала под их шагами.

Но прежде чем рассказать о том, что я видел, я должен открыть вам свою тайну – почему я жив дольше всех царей и жрецов, дольше шумерских степей и вавилонских стен, дольше самих храмов, ставших прахом.

Я родился в ту ночь, когда бог Луны Нанна спускался к священному озеру у стен Ура. Моя мать, жрица его храма, упала ниц, когда небесный свет опустился на воду – и в ту ночь божественный свет коснулся её чрева. Меня назвали Наннамуду – «Мудрость Луны». Говорили, что в моих глазах отражаются ночные небеса.

Когда мне исполнилось двенадцать, меня привели к жрецам Урука, где я впервые увидел Таблицы Ме – те самые, что хранили законы богов и судьбы миров.

Той ночью я услышал голос. Он шёл не от людей и не от ветра. Он звучал изнутри самой тьмы.

«Записывай. Ты будешь видеть то, что скрыто от смертных. Ты будешь свидетелем того, что было до начала, и того, что будет после конца. Пока живы слова – живы мы».

С того дня я перестал быть обычным человеком. Меня не коснулась старость. Мой дух стал связан с Ме – и потому я мог следовать за богами везде, куда они шли.

Я видел, как Энки спускался в воды Абзу. Как Тиамат подымала из глубин чудовищ. Как Мардук, рождённый бурей, рассёк хаос своим клинком. Я стоял рядом, когда из крови Кингу создали первых людей. Я сопровождал Инанну в её пути к подземному миру. Я писал законы Уту и наблюдал битвы Нинурты. Я шёл с Гильгамешем до самого края земли и слышал слова Утнапишти о Великом потопе.

А потом я видел, как один за другим уходили боги. Закрывались храмы. Пламя гасло. Скрижали трескались. Мир, сотворённый из тела Тиамат, начинал забывать своих создателей.

Но я – последний, кто хранит память.

Поэтому я беру в руки стилус и мягкую глину, как делал это тысячи лет. Я опускаю его в прошлое, как рыболов – в тёмные воды ночной реки.

И пусть моё слово станет кораблём. Пусть понесёт вас в те времена, когда небо ещё было юным, когда боги творили землю, когда люди впервые подняли глаза к Луне, когда начались великие истории.

Время пришло.

Я расскажу всё.От первотворения до сумерек богов.

Я – Наннамуду. И это – моя последняя табличка.

Глава 1. Шепот в бездне: где нет ни неба, ни земли

До того как небо поднялось над землёй, до того как воды Евфрата разлились по долинам, до того как первый человек вдохнул воздух – не существовало ничего, что вы бы назвали миром. Не было света, тени, дыхания, движения. Лишь безмолвие, глубокое, как забытый сон, и темнота, не знающая границ.

И в этой темноте, столь густой, что казалась материальной, покоились двое. Я говорю «двое», но тогда они не имели ни формы, ни имени. Они были самой природой небытия, его истоком и глубиной. Одного позже назовут Абзу – первичной пресной водой, неподвижным океаном под миром. Другую – Тиамат, солёной бездной, обнимающей всё сущее.

Я не знаю, сколько времени я провёл в их молчании. Это был не сон и не явь. Я был скорее взглядом, чем существом, искрой сознания, не имеющей тела. Но каким-то образом я уже был – или, может быть, я стал существовать именно в ту минуту, когда впервые услышал звук.

Он был тихим, тонким, но в безграничной пустоте он прозвучал громче грома. Это был шёпот. Не слово, не имя, но намёк на движение, на перемену. Шёпот прошёл по бездне так, как ветер проходит по полю, которого ещё нет.

И тогда произошло первое чудо: тьма сдвинулась. Она будто дрогнула, уступая место чему-то новому. Внутри Абзу появился слабый свет, похожий на отблеск серебряной луны на воде. А в глубине Тиамат – слабое искрение, подобное вспышке далёкой звезды.

Их спокойствие нарушилось.

Шёпот превратился в ропот, ропот – в дыхание, а дыхание – в тяжёлый вздох, который расколол безвременье. И тогда из глубин поднялись первые, ещё не рождённые, но стремящиеся к форме силы.

Сначала появились Лахму и Лахаму – туманные, едва осязаемые сущности. Они были похожи на клубы водяного пара, сияющие изнутри. За ними возникли Аншар и Кишар – те, что позже станут символами небес и земли. Их появление сопровождалось звуком, напоминающим плеск волн, ударяющих о скалы, которых тогда ещё не существовало.

Я видел это не глазами, ведь у меня ещё не было глаз. Но видел всем своим существом. Каждый миг этого рождения пульсировал во мне. Я не понимал, что происходит, но ощущал: мир просыпается.

Чем больше новых сущностей поднималось из бездны, тем сильнее становилось их движение. Они крутились, сталкивались, поднимались и опускались, словно течения в огромном океане, которому предстояло стать вселенной.

И всё это время Тиамат и Абзу оставались неподвижными. Они были теми, кто породил вихрь, но сами не участвовали в его танце.

До тех пор, пока не прозвучал второй звук – тяжёлый, глубокий, напоминающий удары большого барабана.

Это был голос. Первый голос в мире.

Голос сказал:

«Пробуждение началось».

Я не знал, кто произнёс эти слова. Я не знал, почему они так ясно прозвучали внутри меня. Но я понял: среди рождающихся сил появляется воля. Осознание. Намерение.

И тогда впервые возник свет.

Он не был похож на солнечный или огненный. Скорее это был отблеск самой мысли, свет духа, пробивающийся сквозь пустоту. Он разошёлся по бездне, разделяя её на два огромных пространства – верхнее и нижнее.

Так родилась граница. А с границей родилось понятие «вверх» и «вниз», «близко» и «далеко», «до» и «после».

Я впервые почувствовал течение времени.

Меня охватило чувство ожидания – будто сам мир, ещё не появившийся, затаил дыхание в предвкушении. Что-то великое должно было произойти. Я не мог сказать, что именно, но знал: я должен быть свидетелем.

Сущности, поднявшиеся из бездны, начали принимать форму. Их очертания становились плотнее, голоса – громче, движения – резче. Они не просто существовали – они начали взаимодействовать.

И в этот момент я услышал звук, которого никогда прежде не было и никогда потом не забывал.

Это был смех. Смех новорожденного бога, осознавшего своё бытие.

И с этим смехом мир окончательно родился.

Я – Наннамуду – был там, когда пустота впервые увидела свет. Я слышал первый голос, первый вздох, первый ропот. И теперь, спустя тысячелетия, я рассказываю вам о том, как всё началось, потому что я – единственный, кто ещё помнит.

И это – лишь первый шёпот в бездне.

Глава 2. Пробуждение Тиамат и дыхание Абзу

Когда первая вспышка света разрезала вечную тьму, бездна, привыкшая к неподвижности, содрогнулась. Свет не был ярким – скорее мягким, серебристым, похожим на отблеск будущей луны, едва угадываемой там, где ещё не существовало ни неба, ни времени. Но даже этого слабого сияния оказалось достаточно, чтобы нарушить покой двух древнейших сущностей.

Абзу зашевелился первым. Его воды, тихие и плотные, словно стекло, дали рябь, и эта рябь прошла по всей глубине, пробуждая внутренний шум, напоминающий тяжёлое дыхание. Я почувствовал, как это дыхание проникает в меня, словно сама природа небытия медленно втягивает первый вдох.

Тиамат, в отличие от него, не спешила раскрывать своё пробуждение. Она оставалась неподвижной, как безмолвная тень, окружающая всё. Но в её солёных водах появился лёгкий гул – низкий, вибрирующий, предчувствующий будущий гнев. И хотя она ещё не произнесла ни слова, я уже знал: её пробуждение будет не тихим, не мягким, не нежным. Оно будет подобно буре, рождённой до того, как мир научился бояться бури.

Я завис между ними – не телом, а самим ощущением своего существования. Я был тонкой искрой, мыслью, ещё не облечённой в плоть. Но каждый звук, каждый толчок, каждое движение Абзу и Тиамат отзывалось во мне так, будто они касались моего будущего сердца.

Из глубины Абзу поднялась новая волна. Но это уже была не рябь – это было движение, в котором я впервые почувствовал силу. Оно поднималось, набирая мощь, вращаясь в спираль. В центре этой спирали рождалось что-то новое. Не свет и не тьма – воля. И я понял: Абзу начал осознавать себя.

Тиамат, словно чувствуя это изменение, наконец раскрыла глаза – если можно назвать глазами два светящихся разлома в солёной бесконечности. Её взгляд был древнее самого времени. Он не был направлен на что-то – он просто был, охватывая собой всё существующее пространство. От него исходила такая тишина, что казалось, будто вся бездна снова затаила дыхание.

Но тишина была обманчива.

Когда её взгляд пересёкся с бурлящим центром Абзу, весь мир, который ещё только собирался появиться, наполнился напряжением. Их противоположности были настолько сильны, что пространство между ними начало дрожать.

И тогда я услышал звук, который разделил мир на «до» и «после».

Это был глубокий, раскатистый гул, будто тысячи водопадов обрушились в бездну одновременно. Он не приходил ни сверху, ни снизу – он исходил отовсюду.

Абзу заговорил. Его голос был медленный, вязкий, как сама его природа.

«Я пробудился. Течение идёт. Небытие больше не моё единственное имя».

Эти слова, если их можно назвать словами, пронеслись сквозь всё пространство. Каждая частица небытия услышала неизбежность перемен.

Тиамат ответила не сразу. Но когда она заговорила, её голос был подобен удару грома. Он не был резким – он был властным, полным древней силы.

«Пробуждение – это опасность. Движение приводит к разделению. А разделение – к разрушению».

Она попыталась удержать мир в прежнем состоянии, вернуть покой, затушить свет, заглушить дыхание Абзу. Но было поздно. Мир уже тронулся. И обратно он уже не свернёт.

Сущности, что поднялись в первой вспышке светлой мысли, начали колебаться, будто ожидая решения своих создателей. Их очертания стали более отчётливыми: Лахму и Лахаму тянулись друг к другу, Аншар возносился, а Кишар тянулась вниз, словно в поисках опоры. Их движения были ещё неловкими, но в них уже читалась цель – стремление к форме, к порядку, к рождению.

Абзу поднял воды, как грудь поднимается при вдохе.Тиамат подняла волну, как рука поднимается, чтобы остановить удар.

Их силы столкнулись.

Не с шумом – с тишиной, настолько плотной, что я ощутил её как острую боль.Эта тишина была трещиной в небытии, местом, где рождалась судьба.

И тогда я понял:между Абзу и Тиамат появилось различие.Граница.Первое противостояние.И первая возможность создания мира.

В их столкновении не было ненависти. Лишь неизбежность. Когда противоположности встречаются, мир должен измениться.

И я – крошечная искра сознания – стал свидетелем того, как пустота впервые обретает форму.

Абзу вдохнул.Тиамат выдохнула.

И этим вдохом и выдохом началось движение, которому было суждено привести к рождению богов, земли, людей и всего, что в будущем заполняло мир.

Но тогда я ещё не знал, что пробуждение Тиамат станет предвестником бури, которая однажды разделит небеса. И что дыхание Абзу станет началом цепи событий, чья воля затронет саму судьбу мироздания.

Я лишь чувствовал, что дальше будет не тишина, а история.

И я должен буду её записать.

Глава 3. Рождение первых светлых: дети тьмы и воды

После первого слова Абзу и первого ответа Тиамат пустота перестала быть пустотой. Там, где раньше был лишь неподвижный мрак, появилась тонкая дрожь, похожая на биение сердца, которое ещё только учится стучать. Это биение сперва было редким и тяжёлым, как удары огромного барабана в глубине бездны, но с каждым мгновением становилось ровнее, увереннее, настойчивее.

Я ощущал его всем своим существом. Тогда у меня ещё не было тела, но то, что позже я назвал бы собственной грудью, отозвалось на этот ритм. Впервые я почувствовал, что могу отличить один момент от другого. Появилось «сейчас» и «только что», и между ними – крохотная трещина, в которой зарождалось время.

Из этой трещины и вышли первые.

Сначала я увидел два силуэта, едва различимых в полумраке первичных вод. Они не были плотью, не были духами – они были чем-то средним, первыми очертаниями будущих богов. Их формы колебались, словно отражение в волнении воды, но постепенно становились явственнее.

Они поднимались из глубин Абзу и Тиамат, как пар поднимается над горячей водой, как туман поднимается над землёй, которой ещё нет.

Те, кого позднее назовут Лахму и Лахаму.

Их нельзя было назвать ни мужчинами, ни женщинами, ни людьми, ни зверями. Они были похожи на саму воду, принявшую образ. Их тела были словно сотканы из влажного тумана, в котором мерцали искорки света. Они не имели лиц в привычном смысле, но я чувствовал, что они смотрят друг на друга так, как смотрят впервые осознавшие себя.

Они не говорили. Их первым языком было движение.

Лахму сделал шаг – и там, где он ступил, тьма дрогнула, уступая место мягкому сиянию. Лахаму потянулась за ним, и её шаг оставил после себя лёгкие волны, расходящиеся по бездне. Казалось, будто у самой тьмы появляется поверхность, будто она перестаёт быть бездонной и начинает иметь грань.

Абзу смотрел на них своим глубинным молчанием.Тиамат – своим тяжёлым, недвижимым вниманием.

Я ощущал, как между ними пробегает нечто похожее на предчувствие. Они понимали: из их покоя родилось движение, которое уже не остановить.

Лахму и Лахаму кружились, словно дети, впервые почувствовавшие собственные тела. Их движения были неловкими, но в них не было страха. Они не знали, что такое падение – падать было некуда. Вокруг всё ещё не существовало ни земли, ни неба, ни глубины, ни вершины. Был лишь океан без форм, и в этом океане два первых света учились быть собой.

С каждым их оборотом пространство вокруг становилось более определённым. Там, где они проходили, тьма переставала быть глухой и превращалась в мягкий сумрак. Там, где они задерживались дольше, возникали едва заметные линии, из которых позже вырастут пути, направления, оси.

Я наблюдал за ними, и во мне рождалось странное чувство – не просто удивление или страх. Это было восхищение. Передо мной впервые проявлялась красота. Не в том виде, в котором люди будут её знать – через цвет, звук, прикосновение, – а в виде самой возможности различия.

Из их танца родилось новое.

В тот миг, когда Лахму и Лахаму соединились, обнявшись в бездне, пространство вокруг них вспыхнуло. Свет стал ярче, плотнее, почти осязаемым. Он раскололся на два потока: один потянулся вверх, другой – вниз.

Так появились Аншар и Кишар – вершина и основание, верх и низ, небесное и земное, ещё не разделённые полностью, но уже устремлённые в разные стороны.

Аншар рос над ними, подобно медленно поднимающемуся своду, который стремится стать будущим небом. Его очертания были широкими и плавными, как линия горизонта, который только предстоит нарисовать. Кишар, напротив, тянулась вниз, отягощённая невидимой тяжестью. Там, где она проходила, тьма начинала собираться в плотные слои, предвещая будущую землю.

Лахму и Лахаму смотрели на них, как родители смотрят на детей, впервые поднимающихся с колен. Их движения стали спокойнее, величественнее. В их танце появилось достоинство, которого раньше не было. Они больше не просто кружились – они направляли.

Аншар поднял «верх». Кишар оформила «низ».

Между ними образовалась натянутая невидимая нить, и я понял: теперь существует направление. У всего, что будет создано, появится место – выше или ниже, ближе или дальше.

И в этот момент я впервые почувствовал, где нахожусь «я».Я не был ни наверху, ни внизу. Я был между.Там, где пересекаются взгляды богов, но ещё ничего не создано.

Мне показалось, что Аншар посмотрел на меня.Не глазами – осознанием. В его немом взоре было признание: «Ты будешь помнить».

А в тишине вокруг меня прозвучал знакомый шёпот – тот самый, что когда-то впервые нарушил безмолвие:

«Пиши».

Я не знал ещё, что такое письмо. Не знал, что такое знаки, линии, глина. Но в этом одном слове было обещание моего будущего.

И пока первые светлые дети тьмы и воды укрепляли мир, разделяя его на верх и низ, я учился различать.

Пока они создавали пространство, во мне создавалась память.

Я не мог вмешаться. Я не мог говорить с ними. Я был лишь тенью, эхом, будущим голосом. Но уже тогда понимал: когда-нибудь эти события превратятся в строки, которые я вырежу острым стилом на влажной глине.

И те, кто придут после, назовут это мифами.

Но для меня это было детством мира. И я был рядом, когда его первые дети сделали свой первый вдох.

Глава 4. Мятеж, что расколол вечность

Когда Аншар и Кишар укрепили свои невидимые границы, мир перестал быть бесформенной бездной. Появились направления, ритм, глубина. Там, где прежде был лишь хаос, теперь медленно созревал порядок. Но там, где рождается порядок, рано или поздно рождается и непослушание.

Из союза Аншара и Кишар появились новые силы. Они были острее, ярче,