Тишина Ферми

Эдуард Сероусов

Тишина Ферми

Пролог: Последняя передача Тау Кита

Система Тау Кита, 11.9 световых лет от Земли 2077 год по земному летоисчислению

Они называли своё солнце словом, которое на любом человеческом языке звучало бы как «Дающий». Не потому что были религиозны – их цивилизация переросла богов за тысячу поколений до этого дня – а потому что язык хранит память глубже, чем разум. Их предки смотрели на оранжевый диск в небе и видели источник всего: тепла, света, жизни. Слово осталось, даже когда его первоначальный смысл истёрся, как камень под водой.

Теперь Дающий умирал. И они знали почему.

Кораан стояла у обзорного окна Станции Дальней Связи, и её четыре глаза – два основных, два периферийных – фиксировали то, что разум отказывался принимать. Спектральный анализ не врал. Приборы, которые она сама калибровала семнадцать оборотов назад, не могли ошибаться. Но Кораан всё равно перезапустила диагностику – в третий раз за последний световой цикл.

Результат не изменился.

Ядро звезды пульсировало с частотой, невозможной для естественных процессов. Термоядерные реакции в центре Дающего подчинялись чужой воле – ритму, который кто-то навязал извне, как навязывают больному сердцу удары дефибриллятора. Только цель была противоположной: не спасти. Убить.

– Резонанс усиливается, – произнёс Тиээн, её второй оператор, тем нарочито ровным голосом, каким их народ говорил о непоправимом. – По моим расчётам, критическая дестабилизация наступит через восемьдесят – девяносто оборотов.

Девяносто оборотов. Меньше четверти стандартного цикла. Кораан помнила, как в детстве считала обороты до праздника Длинного Света, когда орбита выносила их мир ближе к солнцу и ночи становились короткими, золотистыми, пахнущими цветением аарх-деревьев. Тогда девяносто оборотов казались вечностью.

Теперь это было всё, что у них осталось.

– Источник воздействия? – спросила она, хотя уже знала ответ.

Тиээн качнул верхними конечностями – жест, означавший «неопределённость в рамках известных параметров».

– Направленный импульс. Происхождение – за пределами нашей системы. Вектор… – он замолчал, сверяясь с данными. – Вектор указывает на область пространства в направлении созвездия, которое мы обозначаем как Внешняя Спираль. Расстояние до источника – не менее трёхсот световых оборотов.

Триста световых лет. Сигнал, убивающий их звезду, был отправлен ещё до того, как их цивилизация построила первые телескопы. До того, как они начали мечтать о контакте с другими мирами. До того, как научились задавать вопросы, ответы на которые получали сейчас.

Мы здесь, говорили они космосу шестьсот оборотов подряд.

Космос наконец ответил.

Совет Единства собрался в Большом Зале – древнем сооружении из полупрозрачного камня, который их предки вырезали из сердцевины потухшего вулкана. Сквозь стены проникал свет Дающего, и Кораан заметила то, чего не видела раньше: свет изменился. Стал резче, холоднее, с едва уловимым фиолетовым оттенком на границе видимого спектра. Звезда болела, и её боль окрашивала мир в цвета, которых не должно было существовать.

Семнадцать старейшин сидели полукругом, и Кораан чувствовала их взгляды – сорок пар глаз, обращённых к ней, словно она могла дать объяснение необъяснимому.

– Станция Дальней Связи подтверждает, – начала она, и голос не дрогнул, потому что она репетировала эти слова всю дорогу сюда. – Дестабилизация ядра вызвана внешним воздействием. Резонансный паттерн искусственного происхождения.

Молчание. Не пустое – заполненное шелестом мембран, едва слышным гулом климатических систем, далёким рокотом города за стенами Зала. Но слов не было. Слова закончились.

Старейшина Ворхаан – самый древний из Совета, помнивший времена, когда идея поиска иного разума казалась детской фантазией – поднял переднюю конечность.

– Ты говоришь, что нас… – он замолчал, подбирая термин. В их языке не было слова для того, что происходило. – Что на нас напали.

– Да.

– Но мы никому не угрожали.

– Нет.

– Мы только… – Ворхаан снова замолчал, и Кораан увидела, как дрожат его сенсорные усики. Страх. Впервые за всю её жизнь она видела страх на лице того, кого считала неспособным бояться. – Мы только хотели поговорить.

Кораан не нашла, что ответить. Потому что это было правдой. Шестьсот оборотов их цивилизация отправляла в космос сигналы – математические последовательности, музыку, изображения своего мира и своих тел, схемы атомов и молекул, карты своей солнечной системы. Всё, что могло сказать: мы существуем, мы разумны, мы мирны.

Шестьсот оборотов они ждали ответа и радовались молчанию – оно казалось загадкой, которую предстояло разгадать. Вселенная молчит, потому что мы ещё недостаточно громко зовём. Или недостаточно ясно. Или жизнь настолько редка, что расстояния между разумными существами измеряются тысячелетиями ожидания.

Никто не предполагал третьего варианта.

Вселенная молчит, потому что те, кто говорил, – мертвы.

Дебаты в Совете продолжались четырнадцать световых циклов. Кораан присутствовала на всех заседаниях, но с каждым днём слова старейшин казались ей всё более пустыми – звуки, которые заполняли пространство, но не несли смысла.

Одни предлагали эвакуацию. Их флот насчитывал достаточно кораблей, чтобы вывести на орбиту миллион особей – каплю в море четырёхмиллиардного населения. Куда лететь? Ближайшая пригодная система – сорок световых лет. Их двигатели позволяли достичь одной десятой скорости света. Четыреста оборотов пути. Десять поколений в консервных банках, летящих сквозь пустоту к миру, который может оказаться непригодным. И даже если долетят – что мешает охотникам найти их снова?

Другие говорили об обороне. Построить щит вокруг Дающего. Отразить резонансный импульс. Контратаковать. Но как контратаковать врага, которого ты не видишь? Импульс шёл триста лет – за это время источник мог переместиться куда угодно. Или исчезнуть. Или оказаться автоматической системой, равнодушной машиной, для которой их цивилизация – просто помеха в статистике.

Третьи призывали к переговорам. Отправить сигнал. Объяснить, что они не угроза. Молить о пощаде.

На этом предложении Кораан впервые за четырнадцать дней заговорила.

– Они знают, что мы не угроза, – сказала она, и её голос эхом разнёсся по Большому Залу. – Импульс был отправлен триста оборотов назад. Триста оборотов назад мы едва освоили паровой двигатель. Мы не могли угрожать никому – и они это знали.

Ворхаан повернулся к ней.

– Тогда зачем?

– Потому что мы могли стать угрозой.

Тишина. Другая, чем раньше. Тяжёлая.

– Они уничтожают не то, что опасно сейчас, – продолжила Кораан. – Они уничтожают то, что может стать опасным потом. Любая цивилизация, достигшая определённого уровня развития, – мишень. Не потому что сделала что-то плохое. Потому что существует.

Она не знала, откуда взялась эта уверенность. Возможно, из ночей, проведённых у пульта связи в попытках понять структуру убивающего их сигнала. Возможно, из математики – холодной, безжалостной логики, которая объясняла молчание Вселенной лучше любых красивых теорий.

Космос молчит не потому, что пуст. Космос молчит потому, что те, кто говорит, умирают первыми.

Решение пришло не голосованием. Не декретом. Оно родилось само – из осознания того, что выбора нет.

Эвакуация невозможна. Оборона бессмысленна. Переговоры – с кем? С автоматической системой, которая не различает друзей и врагов, потому что для неё все – враги?

Оставалось одно.

Предупредить других.

Кораан стояла перед Советом и излагала план, который её команда разработала за последние десять циклов. Направленная передача – не во все стороны, как их прежние призывы, а точечно, в сторону звёздных систем, где спектральный анализ обнаружил признаки биогенной атмосферы. Кислород. Метан. Вода. Признаки того, что там может быть жизнь – или когда-нибудь возникнет.

– Мы не можем знать, кто получит сигнал, – говорила она. – Может быть, никто. Может быть, цивилизации, которым до радиоастрономии ещё тысячи оборотов. Но если хоть кто-то успеет услышать…

Она не договорила. Не было нужды.

Если хоть кто-то успеет услышать, возможно, они выберут молчание. Возможно, спрячутся. Возможно, найдут способ защититься – тот, который не нашли они сами.

Возможно, их смерть не будет напрасной.

Тиээн работал над структурой сигнала. Кораан – над его содержанием. Они не спали, не ели, не разговаривали ни о чём, кроме цифр и кодов. Время уходило – Дающий тускнел с каждым оборотом, и спектральные аномалии становились видны уже невооружённым глазом. Фиолетовые вспышки на поверхности звезды. Неправильные протуберанцы. Дрожь в магнитном поле, которую чувствовали даже животные на далёких континентах.

Мир менялся. Климат рушился – слишком быстро для адаптации, слишком медленно для внезапной смерти. Урожаи гибли от непривычных температур. Океаны нагревались. Ледники на полюсах начали таять – не от тепла, а от изменившегося спектра излучения, убивающего светочувствительные организмы, которые поддерживали хрупкий баланс экосистемы.

Паника охватила города. Секты объявляли конец света и призывали к покаянию – хотя каяться было не в чем. Правительства вводили военное положение, пытаясь сохранить порядок там, где порядок уже не имел смысла. Корабли-ковчеги собирали добровольцев, готовых бежать в никуда – четырёхсотлетний полёт казался лучше, чем ожидание конца.

А Кораан сидела перед мерцающим экраном и подбирала слова. Какими словами сказать незнакомцам: мы умираем, и вы тоже можете умереть, если не будете осторожны? Какой язык понятен существам, которых никто никогда не видел?

Математика. Универсальный язык логики. Она начала с простых чисел – последовательность, которую невозможно спутать с естественным шумом. Потом – геометрия. Теорема Пифагора, если её можно так назвать на чужом языке. Арифметические операции. Основы алгебры.

Затем – координаты. Шестьсот точек в пространстве – системы, которые они наблюдали на протяжении веков. Спектральные аномалии, указывающие на искусственное уничтожение звёзд. Карта геноцида, разбросанного по галактике.

И наконец – предупреждение.

Кораан долго думала, как его сформулировать. В их языке были десятки оттенков слова «опасность» – от лёгкого риска до экзистенциальной угрозы. Но она не знала, как мыслят те, кто получит сигнал. Какие метафоры им понятны. Какие страхи живут в их коллективной памяти.

В конце концов она выбрала простоту.

Молчите. Они слушают. Мы привлекли их внимание. Простите.

Тиээн посмотрел на неё, когда она показала ему финальную версию.

– Простите?

– Мы отправляем им нашу ошибку, – ответила Кораан. – Нашу смерть. Самое меньшее, что мы можем, – это признать вину.

Он долго молчал. Потом кивнул – медленный, тяжёлый жест, в котором не было согласия, только принятие неизбежного.

Они не виноваты. Они хотели только поговорить. Но Вселенная не признаёт невиновности. Вселенная признаёт только выживших – и мёртвых.

Был ещё третий слой. Кораан колебалась до последнего момента – включать его или нет.

Анализируя спектры уничтоженных звёзд, её команда обнаружила паттерн. Резонансные частоты, которые вызывали дестабилизацию ядра, подчинялись математической закономерности. Это была не просто атака – это была формула. Алгоритм, который можно было воспроизвести.

Оружие, которое охотники использовали против них, – она могла передать его дальше.

Долгие ночи Кораан спорила сама с собой. С Тиээном. С тенями предков, которые, как верили её соплеменники, наблюдали за живыми из пространства между звёздами.

Зачем передавать оружие? Чтобы те, кто получит сигнал, могли защититься? Но защита от резонансного импульса требовала технологий, которых у них самих не было. Чтобы они могли атаковать в ответ? Но атаковать – значит стать охотником. Значит продолжить цикл.

Или…

Или чтобы они поняли.

Не кто такие охотники – это было неважно, да и невозможно. Но что они такое. Система. Самоподдерживающийся механизм страха, в котором жертвы становятся палачами, а палачи – жертвами. Кольцо без начала и конца.

Формула говорила: вот что Вселенная делает с теми, кто верит в дружелюбие космоса. Вот цена разговора. Вот инструмент, который ты получаешь вместе со знанием.

Что ты будешь с ним делать?

Кораан включила третий слой в передачу. Зашифровала его сложнее остальных – так, чтобы расшифровка потребовала времени и усилий. Чтобы те, кто его получит, успели подумать, прежде чем откроют.

Это был тест. Не для охотников – для выживших.

Заслуживает ли Вселенная лучшей судьбы?

День отправки выдался ясным. Ирония – небо не должно было быть ясным в мире, чьё солнце умирает. Но атмосфера ещё держалась, облака ещё формировались по привычным законам, и свет Дающего – пусть и неправильного оттенка – всё ещё заливал континенты золотом.

Станция Дальней Связи работала на полную мощность. Гигантские антенны – каждая размером с небольшой город – выстроились в направлении целей. Двадцать три звёздные системы, выбранные по критериям, которые казались Кораан почти молитвой: кислород в атмосфере, вода, стабильная орбита. Жизнь – или её возможность.

Одна из целей была ближе остальных. Жёлтый карлик в созвездии, которое они называли Ближним Кольцом. Двенадцать световых лет – по космическим меркам, рядом. Спектральный анализ третьей планеты показывал биосигнатуры: кислород, метан, водяной пар. Там что-то было. Живое.

Кораан не знала, что на этой планете примитивные двуногие существа только-только научились использовать каменные орудия. Что пройдёт ещё сто тысяч лет, прежде чем они построят первые города. И ещё сто тысяч – прежде чем они начнут смотреть на звёзды и спрашивать: а есть ли там кто-то ещё?

Она просто отправила сигнал. В надежде, что когда-нибудь – через сто лет, тысячу, миллион – кто-то его услышит.

– Передатчики готовы, – доложил Тиээн. Его голос был спокоен, как всегда – профессиональная маска, которую он не снимал даже теперь.

– Параметры?

– Направленный луч. Двадцать три цели. Мощность – восемьдесят процентов от максимальной. Продолжительность – тридцать два цикла непрерывной передачи.

Тридцать два дня. Энергии хватит – планета ещё производила достаточно, хотя промышленность уже начала разрушаться. Вопрос был в другом.

– Мы успеем до… – Кораан не закончила фразу.

– До критической фазы? – Тиээн посмотрел на экран, где в реальном времени отображались параметры звезды. Красные индикаторы мигали с нарастающей частотой. – Да. С запасом в несколько циклов.

Несколько циклов. Несколько дней между завершением передачи и концом всего.

Кораан кивнула.

– Начинай.

Она не осталась в командном центре. После того как передача пошла – поток данных, устремившийся к далёким звёздам со скоростью света – Кораан вышла на смотровую площадку.

Станция висела на орбите третьего спутника, и отсюда открывался вид на Дающего – огромный, занимающий четверть неба. Раньше его поверхность была ровного оранжевого цвета, с редкими пятнами – безобидными, естественными флуктуациями магнитного поля. Теперь пятна стали багровыми, пульсирующими, похожими на незаживающие раны. Протуберанцы взмывали вверх и опадали неправильным ритмом – сердце звезды билось вразнобой, подчиняясь чужой воле.

Кораан смотрела и думала о своих детях. Трое – старший уже работал на орбитальной верфи, двое младших ещё учились. Она не сказала им правду. Не смогла подобрать слов, которые объяснили бы: мы умираем, потому что хотели поговорить с космосом. Потому что верили, что разум означает добро. Потому что не знали, что Вселенная – это тёмный лес, где каждый звук привлекает хищников.

Она думала о своих родителях, которые умерли до того, как пришёл сигнал-убийца. О предках, которые построили первые антенны и отправили первые приветствия в пустоту. Они делали это из гордости, из надежды, из детской веры в то, что космос дружелюбен. Можно ли их винить? Можно ли винить ребёнка, который протягивает руку к огню, не зная, что огонь обжигает?

Она думала о тех, кто получит сигнал. Возможно, через двенадцать лет – если на той голубой планете уже есть разум, способный слушать. Возможно, через тысячи лет – если разум ещё не появился. Что они сделают со знанием, которое она им отправляет? Спрячутся? Замолчат навсегда? Или построят своё оружие и станут охотниками сами?

Она не знала. Не могла знать. Всё, что было в её власти, – это отправить сообщение и надеяться.

Надеяться, что хоть кто-то выберет иначе.

На двадцать восьмой день передачи небо над Станцией вспыхнуло.

Это не было похоже на закат или рассвет. Это было похоже на болезнь – яркую, лихорадочную, неправильную. Дающий выбросил гигантский протуберанец, который достиг орбиты ближайшей планеты и распался на миллиарды светящихся частиц. Магнитное поле системы заколебалось, как струна под пальцами безумного музыканта.

Кораан стояла у обзорного окна и смотрела, как её солнце меняет цвет. Оранжевый становился белым, белый – голубым, голубой – тем оттенком фиолетового, который их глаза едва могли воспринимать. Это было красиво – странной, страшной красотой последнего вздоха.

– Передача завершена, – услышала она голос Тиээна через коммуникатор. – Сигнал ушёл.

Ушёл. Летит сейчас сквозь пустоту со скоростью света. Через двенадцать лет достигнет ближайшей цели. Через сорок – дальней. А здесь…

Здесь оставалось ждать.

Кораан прислонилась лбом к холодному стеклу. Её руки – четыре тонких конечности, приспособленных к работе с точными инструментами – дрожали. Она позволила себе эту слабость. Никто не видел. Никто не осудит.

Где-то внизу, на поверхности планеты, миллиарды её соплеменников смотрели на больное небо и не понимали, что происходит. Правительство врало до последнего – «временная аномалия», «сезонные флуктуации», «учёные работают над решением». Паника, которую пытались сдержать, прорывалась точечно: бунты, секты, массовые самоубийства. Но большинство просто жило – ходило на работу, растило детей, ссорилось и мирилось, строило планы на будущее, которого не было.

Кораан не винила их за незнание. Она завидовала.

Последние дни слились в одну бесконечную, странную дремоту. Кораан не покидала Станцию – не видела смысла спускаться на поверхность, где всё равно ничего не изменить. Она следила за параметрами Дающего, записывала данные, которые никто никогда не прочитает, и разговаривала с Тиээном – длинные, бессвязные беседы о вещах, которые не имели значения.

О любимых книгах. О местах, где они хотели побывать. О том, как пахнут цветы аарх-деревьев в сезон Длинного Света.

Ни один из них не сказал вслух того, что оба знали. Не было нужды.

На шестьдесят второй день после начала передачи – за четыре дня до расчётного срока – Дающий вспыхнул.

Это не было взрывом – не таким, какими изображали гибель звёзд в детских книгах. Это было… схлопывание. Ядро звезды, измученное резонансом, потеряло стабильность. Термоядерные реакции, поддерживавшие баланс миллиарды лет, вышли из-под контроля. На одно мгновение – долю секунды, неразличимую для глаза – Дающий стал ярче, чем когда-либо за свою историю.

Потом погас.

Не полностью. Не сразу. Но звезда, которая была источником жизни для всей системы, превратилась в раздутый, умирающий карлик – багровый шар, излучающий тепла меньше, чем нужно для поддержания жизни на любой из планет. Температура на поверхности их мира начала падать ещё до того, как ударная волна достигла орбиты.

Кораан стояла у окна и смотрела на небо, которое больше не было оранжевым. Красное. Тусклое. Цвет засохшей крови.

Станция содрогнулась – краешек ударной волны, который они пережили только благодаря магнитному щиту. Внизу, на планете, было хуже. Гораздо хуже.

Но Кораан не думала об этом. Она думала о сигнале, который сейчас летит сквозь пустоту. Двенадцать световых лет до ближайшей цели. Маленькая голубая планета, на которой, возможно, когда-нибудь появится разум.

Она прошептала слова, которые не были молитвой – потому что молиться было некому:

– Услышьте нас. Пожалуйста. Не повторяйте нашу ошибку.

Красный свет умирающей звезды падал на её лицо, на её четыре глаза – два закрытых, два смотрящих в небо.

Передача ушла.

Больше они ничего не могли сделать.

Примечание хрониста: Сигнал достиг Солнечной системы через 12 лет. Ещё 77 лет он ждал – потому что на третьей планете от Солнца люди ещё не научились слушать.

В 2089 году по земному летоисчислению автоматизированная система мониторинга обсерватории ALMA-X в чилийской пустыне Атакама зафиксировала аномальный паттерн в радиодиапазоне.

Тишина Ферми получила ответ. Но это был не тот ответ, на который надеялось человечество.

Часть I: Сигнал

Глава 1: Антенна

15 марта 2089 года Обсерватория ALMA-X, пустыня Атакама, Чили

Пустыня Атакама ненавидела людей. Илья Северин знал это с первого дня работы здесь – семь лет назад, когда он впервые вышел из кондиционированного челнока на потрескавшуюся землю и почувствовал, как воздух выпивает влагу из лёгких. Днём температура поднималась до сорока, ночью падала ниже нуля. Дождь не шёл годами – иногда десятилетиями. Местные шутили, что Атакама – это Марс, только с кислородом и пограничным контролем.

Идеальное место, чтобы слушать космос.

Илья сидел в операторском кресле, закинув ноги на край консоли – привычка, за которую его отчитывали в первые годы и махнули рукой после третьего. Мониторы перед ним светились спокойным голубым, выводя потоки данных, которые он давно перестал читать глазами. Для этого существовала «сеть» – его алгоритм, детище шести лет работы, который фильтровал терабайты радиошума в поисках того, чего не должно быть.

Сигнала.

За окном контрольного центра расстилалось плато Чахнантор – пять тысяч метров над уровнем моря, где воздух был настолько сухим и разреженным, что радиоволны проходили почти без помех. Шестьдесят шесть антенн ALMA-X – модернизированного преемника старой Атакамской решётки – стояли в темноте, как стадо механических животных, застывших посреди лунного пейзажа. Каждая двенадцать метров в диаметре, каждая способна поворачиваться с точностью до угловой секунды, каждая слушала.

Вселенная была полна звуков. Пульсары отбивали ритм своего вращения, как метрономы сумасшедших богов. Квазары ревели из-за края наблюдаемого космоса. Чёрные дыры пели гравитационными волнами, которые научились улавливать только двадцать лет назад. Межзвёздные облака шипели водородом, галактики сталкивались в медленном танце, длящемся миллиарды лет.

Но всё это был шум. Природный, объяснимый, неживой.

Илья искал другое.

Он снял очки и потёр переносицу – старые, с металлической оправой, которую пора было менять ещё пять лет назад. Коррекция зрения стоила копейки, процедура занимала двадцать минут, но он продолжал носить эти чёртовы очки, как талисман. Они принадлежали отцу. Единственное, что осталось от Павла Северина, кроме воспоминаний и записей в архивах METI.

Messaging Extraterrestrial Intelligence. Отправка сообщений внеземному разуму. Программа, которую отец помогал запускать в сороковых, когда Илья был подростком и ещё верил, что наука – это приключение, а не бесконечная война с бюрократией и грантовыми комитетами.

«Мы должны быть смелыми, – говорил отец, когда Илья приезжал к нему в обсерваторию на каникулы. – Если все будут только слушать, разговор никогда не начнётся».

Илья усмехнулся этому воспоминанию – сухо, без веселья. Отец умер восемь лет назад, так и не дождавшись ответа на свои приветствия. Парадокс Ферми остался парадоксом. Где все? Почему молчат?

Может, не хотят разговаривать с нами, думал Илья в циничные моменты. Может, мы – деревенские идиоты галактики, и приличные цивилизации обходят нас стороной.

А может, их просто нет. Может, жизнь – это статистическая флуктуация, и мы одиноки во Вселенной, которая слишком велика, чтобы это имело значение.

Он надел очки обратно и посмотрел на часы в углу монитора. 03:12. До конца смены ещё почти четыре часа. Рутина.

Кофейная кружка стояла на краю стола – третья за ночь, уже остывшая. Илья потянулся к ней, сделал глоток, поморщился. Кофе в обсерватории варили из какого-то синтетического эрзаца, который местные остряки называли «космической жижей». На вкус он напоминал растворённый асфальт с привкусом несбывшихся надежд.