Сказки

Конъюнктурщик

Сказки

Клоунада

* * *

Смех.

Смех.

Смех…

Старый одинокий клоун. Он любил детей. Любил радость и улыбки на их лицах. Порой перед очередным детским праздником, он ощущал это странное чувство, когда понимаешь, что нечто яркое и мимолётное для других людей, для тебя становится ответственным делом, которые ты исполняешь с профессионализмом, с гордостью за свои умения, отточенные многими годами практики.

Мирно спали социалистические страны на западной оконечности гигантского континента, сотрясаемого кризисами и народными волнениями. Там, на западе среди социалистических квадратных просторов, возделываемых колхозами, среди гор и лесов, хранящих первозданный вид, оберегаемый природоохранными структурами, высились в горах замки и маленькие горные деревушки, где клоуны все ещё считались важной частью детских праздников, где люди веселились от души, и веселье их не было синтетическим.

И у старого одинокого клоуна не было уже ничего в этой жизни, только детский смех. Он выполнял свою работу и раз в год посещал бордель. Нужно ведь расслабиться, хотя бы раз в год. Но в тот день бригада местных сельских рабочих ввалилась в бордель и заняла его целиком.

Разгорячившись, местные выкинули клоуна оттуда, без всякого уважения, просто чтобы посмеяться над ним. Без грима его то редко видели, обычно он сидел в своей хибаре на отшибе и топил неизбывную грусть в бутылке самогона. А теперь они просто вышвырнули его. Валяясь в мокрой грязи, в испачканных разноцветных одеждах, клоун, который не переоделся после представления, пьяный, ведь на чьем-то дне рождения ему дали выпить, он был полностью разбит и уничтожен, в его глазах тогда загорелся дух праздника, попранного и оскорбленного. Встав и отряхнувшись, он поплелся в свою хибару.

И ведь у него ничего не было. НИЧЕГО!!!

Но клоунов нельзя обижать.

Никогда.

Пасмурным унылым днём три десятка клоунов, вооруженных маленькими, но очень удобными, молотками, вошли в эту маленькую деревушку. И первым делом они двинулись в бордель. От их напора старенькие двери слетели с петель.

Визги, крики и наглый ор раздались оттуда, куда ломанулись клоуны, но вскоре там звучали только короткие хрустящие и чавкающие звуки, толпа клоунов переработала всех, кто был внутри как хлопкоуборочная машина. Они избивали уже просто месиво, которое раньше было людьми, спустя всего лишь несколько минут эти туши с дробленными костями внутри нельзя было опознать. Клоуны били всех так, что от голов оставались только ошмётки.

Выйдя из борделя, клоуны двинулись в саму деревушку, которая была выше по дороге. Толпа разбилась на небольшие группы, которые заходили в дома и зачищали их от жителей. Там не было весёлых гудков, не было смеха. Только крики боли раздавались в деревне в тот день, хруст костей и отзвуки коротких тупых ударов.

На следующий день одинокий старый клоун пришел в местный бар. Не сразу заметил он пятна крови на двери, не сразу глаз его схватил кучу переломанных столов и стульев у западной стены, но повернув голову, он наконец увидел куски тел, перемешанные с обломками мебели. В кромешной тишине, с трясущимися губами, клоун упал на колени, безмолвно крича в своей душе о том ужасе, о котором он прежде даже не мог подумать.

Толпы мстительных клоунов, вооруженных молотками, не берутся из неоткуда. Спустя много ночей в хибару, стоящую в опустевшей глуши, придет демон, который наконец попросит плату. Но это будет ещё не скоро. И у клоуна оставалось ещё несколько бутылок отменного самогона…

Хлеб

* * *

Утро.

На экране телефона сообщение: "Ушла за хлебом".

Пролистнула. Выше вопрос: "Как твоя личная жизнь?"

"Очень смешно" – подумала Эмма. Этот вопрос приходил ей примерно раз в неделю.

Поднявшись с постели, она побрела к холодильнику через просторную светлую комнату, которая была одновременно и кухней, и гостиной, и спальней, и всем прочим, что было необходимо и подходило под настроение, вплоть до художественной мастерской или даже тронного зала.

Робот-пылесос нового поколения был гораздо тише своих предков и не действовал на нервы. С почтением Эмма остановилась, чтобы дать ему проехать, оставив идеально ровный мокрый след. Затем дошла до холодильника и открыл его, и вид на пустые полки её не удовлетворил.

Солнце уже заполнило собой окно.

– Шторы! – громко произнесла Эмма, и шторы задвинулись, погрузив помещение в комфортный полумрак.

Она открыла хлебницу и достала из упаковки два кусочка нарезанного хлеба. В отсутствие чего-либо интересного, масло делилось нежностью вкуса с идеально поджаренным хлебом, да и кофе не казался таким горьким.

Пустота кругом.

– Музыка! – заиграла громко Red House. Эмма вслушивалась в музыкальные эффекты наслаждалась гитарной игрой, но вдруг окно задребезжало, во всем доме ощущалась вибрация, музыка уступила рёву двигателя.

Где-то в небесах могучий механизм высвобождал всю свою мощь для достижения поставленной задачи.

– Неужели я буду сидеть здесь и доедать крупу и сахар, как таракан? – спросила Эмма, она повела рукой, но вспомнила, что в доме нету кошки; уже несколько дней, как та пропала, – лучше не думать об этом.

In the Year 2525 сменилась на California Dreamin. Эмма закрыла лицо руками и тихо зарыдала, до того крепкое уныние она ощущала, что грусть уже почти материализовавшимися лапами душила её.

– Нет, нет… не думать, – почти шепотом произнесла она, затем крикнула, – Эй, включи уже что-нибудь более весёлое?

Но вместо исполнения приказа динамик что-то прохрипел, прошипел и заглох.

"Какой кошмар," – подумала Эмма. Она встала и прошла в центр комнаты, чтобы хлопнуть один раз в ладоши, рядом с просторным окном на стене сдвинулась панель и показался заготовленный холст, а ниже подставка с готовыми пластиковыми и деревянными палитрами, тюбиками с масляными и акварельными красками, кисточками из белки.

Несколько минут Эмма смотрела на белый холст, пока не завибрировал кратко телефон. Бросившись к нему, она прочла единственное сообщение: "Куда делась твоя личная жизнь?" Эмма написала стандартный ответ, и случился новый приступ тоски.

"Пора уже самой сходить за этим хлебом," – сказала себе Эмма.

Она оделась в мешковатую спортивную одежду, накинула свою серебристую куртку, натянула капюшон и нажала кнопку, чтобы металлическая дверь открылась легко, как дверца микроволновки. Вышла в короткую прихожую, освещённую тусклым синим светом запасной лампы, и, навалившись, закрыла за собой дверь, что на деле была довольно тяжелой.

На улице погода была пасмурной, как всегда. Сухая, но холодная земля под ногами. От одинокого укрепленного жилого модуля, сложенного из металлических панелей с бетонными контрфорсами, тропа вела вдоль склона холма далее, по обе стороны высились ели, у которых уже давно опала почти вся хвоя. В конце тропы монолитный двухэтажный корпус. Эмма знала пароль от замка, введя стандартный набор цифр, она проникла внутрь.

В просторном помещении, что было залито светом от огромного окна почти во всю северную стену, стояла одна автоматизированная линия, на которой станки месили тесто, выливали в формы, запекали в печи, доставали, фасовали, выкладывали на поддоны, укладывали в пластиковые упаковки.

Эмма подошла к поддону и взяла одну упаковку. Сверху зашевелилась камера системы безопасности, но вызвать на помощь она уже никого не могла.

Хлеб был таким вкусным и тёплым; свежесть прямиком из детства.

Но от этого становилось только гаже, и Эмма не могла сдержать слёзы, которые уже оставляли две влажные дорожки на её щеках.

Она присела на ящик и подняла голову к окну.

Там, за окном, в низине, у подножия холма лежали развалины города. И ничего кроме них там не было, и уже никогда не будет. Только высоко в небе одинокий беспилотник летел, чтобы сбросить бомбы в заданных координатах, да где-то вдалеке ракетная установка запускала одинокую звезду, которая отнюдь не исполнит желание.

Голодный плач

* * *

Сын князя побывал в их замке лишь раз.

"Троюродным можно. Двоюродным уже можно, значит троюродным точно!" – радостно думала девочка, княжич приходился ей дальним родственником, он был красивым и был внуком брата её дедушки, легендарного князя, отвоевавшего эти земли у варваров, обитавших на северных островах.

Земля их была суровой, жесткой, урожай приносила не всегда, часто посевы погибали, но их выручала рыбная ловля, а также торговля золотом, которое здесь добывали на рудниках. Это было небольшое княжество на востоке самого северного из пяти островов, составлявших Солнечную империю; основана она была драконами, которых не видел никто из ныне живущих. Княжество представляло собой поля, среди которых стояли немногие хвойные рощи, людей обитало здесь мало.

На крутом скалистом берегу стояла девочка, дочка воина, служившего князю и бывшего его правой рукой. Девочка смотрела на синюю траву и океан. Тогда ей удалось поговорить с сыном князя, на этом самом месте, в такую же погоду. Сизый невесёлый закат без солнца растягивался.

– О чем вы мечтаете? – невзначай спросил княжич.

– Что вы вернетесь однажды и заберете меня в замок, – девочка говорила с открытой мечтательностью.

– Вам так хочется жить в замке?

– Мне хочется жить там, где красивая луна, но здесь её не видно. Скажите, небо расступиться и будет видно луну?

– Да. И нет таких звезд, которые затмили бы эту её.

Взгляды на мгновение пересеклись, волны разошлись во времени от того мгновения приятными переливами эмоций.

Родители оставили ей надежду на то, что будущий князь может избрать её. Но намечался союз с соседним княжеством, и нынешний князь, конечно же, определил своему отпрыску по-настоящему выгодную партию, дочь сильнейшего из соседей, державшего наибольшее количество золотых рудников, была красивой и обаятельной, бывала в столице, и, конечно, девочка из местного захолустья не могла даже притязать на какое-либо сравнение.

Но девочке было плевать.

Местность опустела с тех пор, как закончилось золото, бесконечные неурожаи и скупость океана опустошили здешние края. Люди постепенно стали уходить.

Однажды, хмурым утром девочка проснулась в пустом доме. Но ей не было страшно. Она поднялась и стала бродить меж бумажных стен. Но покои были пусты, свечи в них потушены, и было ощущение, словно здесь не было никого уже давно. Она осталась одна. Выйдя на улицу их деревни, в которой жили земледельцы, подчинённые её отцу, девочка также увидела лишь пустоту. Даже дворовые псы не лаяли. Рисовые поля опустели, это были теперь лишь огромные ровные лужи.

"Добро пожаловать на рисовые поля," – подумала девочка.

В просторах и хвойных рощах вокруг их селения, где она раньше бегала и игралась, не было ни души, и сама душа этого места отмерла. Теперь девочку не сковывало ничего.

У девочки было лишь одно желание, сделать княжичу поцелуй в сердце. Быть может, это желание и было формой её жизни.

Небо стало таким огромным и нависающим. Ветер дул, но не было холодно, трава под ногами приятно ласкала босые ножки, шелковое платье трепетало от порывов мертвого воздуха.

– Звезды не красивее, чем луна, – беззаботно молвила девочка, стараясь, чтобы эта фраза как можно легче ложилась на потоки воздуха, что унесёт её, возможно, куда-то далеко, к тому, для кого она предназначалась.

Девочка пошла через пустое поле.

Где-то мимо неё промчалось несколько всадников в пластинчатых доспехах с развевающимися за спинами знамёнами, они не заметили девочку. Она хотела что-то им крикнуть, но почему-то знала, что это бесполезно, что её не услышат. Вдалеке виднелся дым. Сизое небо не меняло своего цвета, хотя казалось, что прошли уже многие часы. Долгожданный день никак не наступал.

В лесах также было пусто, словно даже деревья не присутствовали здесь. Хвойные колоссы стояли недвижно, ветер не трепал их верхушки. Птицы не пели, зверьки не прыгали по веткам; когда-то давно девочка увидела здесь маленькую белочку и даже смогла подержать её в руках, приманив чем-то вкусным.

Сколько дней? Сколько ночей? Девочка лишь шла по лесной тропе под бледно-голубым небом. По дороге ей попался олень. К её удивлению, он не испугался, а лишь посмотрел на неё. Но когда она подошла к нему и прикоснулась, он шарахнулся в сторону и упал, попытался встать, но вновь рухнул, уже мертвым. Длинный язык выпал, глаза стали пустыми, в них отражался лес. Девочка села подле него и заплакала. Туман застилал её дух, слезы лились сквозь душу.

Свет рассеивался, витая здесь как пыль. Теперь девочка видела, как мир медленно гнил в её взгляде. Она продолжила путь и вскоре дорога стала болотистой. Тусклый свет и тёмная вода все же дали ей увидеть свое отражение, и оно все ещё казалось ей прекрасным. Девочка редко думала об этом, но она считала себя красивой, так забавно было знать, что в мире, ставшим в миг пустым, её красота все ещё была при ней; ей захотелось обнять саму себя, потрогать свои длинные волосы, цветом темнее самой тьмы.

Спустя вечность она наконец-то вновь увидела теплый свет.

Не то, чтобы девочка видела в молодом наследнике князя лишь прекрасные черты и отточенные манеры, но больше всего в нем её привлекало то, что он видел привлекательной её; это было признаком глубокого внутреннего одиночества, девочка думала об этом иногда, и ей хотелось поскорее забыть будущего правителя. Но желтый свет человеческого мира вернул ей все те сладковатые переживания, которым она радовалась в те дни, сразу после отъезда княжеской делегации.

Среди множества огней стоянки и заграждений из тканей, на которых был символ правящего дома, сидел на ковре княжич в окружении своих воинов, на всех были доспехи, но шлемы сняты, видны их здоровые лица под теплым огненным освещением. Они пили чай и о чем-то разговаривали. Едва заметно суетились немногие слуги, они заметили девочку раньше, но не подали вида, лишь слегка встревожившись, один из них шепнул что-то княжичу, и тот увидел. Взгляд его замер на девочке, медленно согревая её изнутри.

Тогда все воины смолкли и повернулись. Все застыло в тишине.

– Приветствую вас, господин, – промолвила девочка тихо, но её услышали все.

– Приветствую… но как вы оказались здесь? – он быстро кивнул кому-то.

– Я просто шла по лесу, – она попыталась непринужденно улыбнуться.

– Просто… по лесу? – княжич был бледен.

Удар. Девочка увидела клинок, торчащий из её живота. Она аккуратно провела рукой по лезвию, оно было немного холодным. Боли не было, но было неудобно. Клинок ушел назад, и девочка упала. Теперь она видела ночное небо.

– Зачем… вы убили меня? – спросила девочка, в её голосе оставалось все меньше сожаления, все меньше эмоций, – луна сегодня такая красивая…

– Я не хочу умирать, – спокойно ответил княжич, – звезды красивее.

"Сколько звезд… и не видно луны… где же луна?" – подумала девочка, и её душа растворилась в вечности.

Пустошь

* * *

Олеся сидела на краю огромной пропасти и смотрела вдаль.

Перед ее взором расстилался безжизненный пейзаж: песчаные дюны всех оттенков желтого переливались золотом под безжалостно палящем солнцем. На небе цвета янтаря не было ни одного облака. Горячий ветер уносил вместе с пылью и песком уходящий день, приходило время тихой и безмолвной ночи.

Девушка была одета в рваные лохмотья, по какой-то случайности у нее еще оставалось немного воды.

Рядом лежала единственная кисть и скудные остатки акварельных красок. Листы альбома под воздействием ветра перелистывались сами. Альбом содержал множество рисунков с красивыми бесконечно уходящими ввысь горами, реками кристально чистой ледяной воды, беспечными закатами на море, поющими садами, полными райских птиц, с сияющими тысячей огней городами, с приветливыми портретами случайных прохожих. Одним словом, сама жизнь замерла на страницах альбома.

Бесконечно горькие и тихие слезы скатывались по щекам бедной девушки, рука взмахивала кистью над листом бумаги, но на этот раз ничего не получалось.

Талант иссяк, вместо красивой картинки на бумаге появлялись лишь отвратительные кляксы, краска заканчивалась, заканчивалась вода, остался последний чистый лист.

Опускалась мертвая темная ночь, удивительно, что звуков вокруг не было. Ни одного. Потому что мир в привычном понимании уже перестал существовать: на песчаной земле больше не было жизни: не осталось ни деревьев, ни птиц, ни животных, ни людей. Вокруг был только оранжево-желтый песок.

У Олеси остался последний шанс чтобы все исправить, хотя бы попытаться нарисовать мир, который был безвозвратно утерян. Все было в ее руках, осталось лишь собраться с силами.

Вдруг дуновение уже менее обжигающего ветра перелистнуло страницу альбома на картину из ее прошлой жизни. Она вздрогнула и увидела свой родной город.

Светящийся социалистический сад из железа и бетона возвышался над промёрзлыми степями. Где-то там был её дом, а в нем одна маленькая комната. Девушка закрыла глаза и с теплотой представила каждую мелочь в обстановке комнаты: письменный стол, творческий беспорядок, любимый мольберт у окна, яркие плакаты с артистами на стенах.

Как недавно это было, среди серого города горело надеждой лишь одно окно, как сейчас горит надеждой ее одинокая душа среди песчаной бесконечности.

Мечтой Олеси было уехать на север, в столицу, где был эпицентр пульсирующей социалистической культуры, где миллионами огней горели самые разные таланты, и из них составлялось звездное небо страны, она хотела загореться на этом небе ещё одной звездой. Но, чтобы оказаться там, надо было порвать со своей старой жизнью, бросить все и отправиться в неизвестность.

Родителей у Олеси давно уже не было, в те времена Олеся жила одна. Она всю себя посвящала искусству, ей было не до шумных вечеринок с друзьями или встреч с молодыми людьми. Она училась на архитектора, много рисовала и была самым талантливым художником на курсе или, пожалуй, во всем учебном заведении. По вечерам она возвращалась домой, чтобы скорее взять в руки кисти и краски и начать творить. Талант ее был бесконечен, она налету схватывала малейшие подробности, любой нюанс, любое движение или мимолетное выражение лица, даже незначительные оттенки играли на ее картинах новыми красками. Любой рисунок казался реальностью, уж настолько он был правдоподобен. Началось это увлечение, как способ успокоиться: когда родители были недовольны Олесей, или что-то не получалось, девочка брала чистый лист, творила, с каждым движением у нее на душе становилось тепло, и она успокаивалась.