Закон равновесия

Виктор Стягъ

Закон равновесия

«Всё будет уравновешено. Это не предупреждение. Это гарантия». – Фрагмент «Кодекса Возмездия» (обнаружен на обгорелых страницах в архиве Спецотдела «Адаптация»)

ПРОЛОГ

Дождь бил в стекло следовательской, как метроном, отмеряющий не секунды, а долги.

Стола за окном тонула в октябрьской мгле – город из неоновых вен и гнилых артерий, который никогда не засыпал, но и не жил. Максим Кулагин отвёл взгляд от монитора. На экране застыла фотография Игоря Орлова: галстук безупречен, улыбка – как у человека, который никогда не слышал слова «нет».

Дело № 347/Б. Закрыто. Официально.

Неофициально – это был труп, который приказали закопать поглубже, пока не воняет.

Он потянулся за кружкой. Пальцы уже сжали холодный фарфор, когда внутри что-то щёлкнуло – не боль, не судорога, а механизм, древний и чужой, как шестерня, внедрённая в кость. Кружка выскользнула. Разбилась о пол с тупым, влажным звуком.

Максим не вздрогнул. Он смотрел не на осколки, а на свою руку, где под кожей пульсировало нечто, чего не должно было быть. Что-то, что помнило.

В памяти вспыхнули обрывки того мира: трехцветный флаг над белокаменным зданием, лицо девушки на платформе «Сокол», новостные ленты с другими политиками, другими скандалами. Другая Россия. Та, из которой его вырвали три года назад, швырнув в эту – в Восточную Федерацию, в её столицу, в жизнь следователя Кулагина.

«Адаптация прошла успешно», – говорили те, кто его нашёл. Как будто речь шла о настройке прибора, а не о человеке. Но память о прошлом осталась раной, которая не заживает. И ключом. Потому что он знал: мир может быть другим.

Экран снова привлёк взгляд. Теперь на нём – девочка. Алина. Пятнадцать лет. В протоколе – «добровольное согласие», «отсутствие сопротивления». Врачи написали «шоковое состояние» и перечислили гематомы, как пункты инструкции.

Максим знал этот язык. Он видел такие инструкции слишком часто. Но сейчас что-то сломалось внутри.

Он представил её – живую. Как она смеялась, как плакала, как надеялась. Как её ломали. И как она, возможно, в последний момент думала, что кто-то придёт на помощь.

Никто не пришёл.

Алина осталась одна с теми, кто называл её согласие «добровольным». С теми, кто подписывал протоколы и отворачивался. С теми, кто знал, но молчал.

И вдруг Максим почувствовал это – не гнев, не жалость, а что-то другое. Будто его собственные кости помнили каждый удар, нанесённый ей. Будто его кожа помнила каждое прикосновение, от которого она сжималась. Будто его душа знала, что это неправильно на уровне, который не требует доказательств.

И тогда это пришло.

Сначала – давление в висках, как будто кто-то нажал на невидимые кнопки в его сознании. Затем перед ним замелькали образы, сменяя друг друга быстрее, чем он мог их уловить: руки, стискивающие запястья, тень, которая не принадлежала ребёнку, крик, оставшийся без ответа.

А затем – знание. Цельное. Холодное. Неоспоримое. Оно не пришло как мысль – оно встало на место, как последний фрагмент пазла, которого он не замечал до сих пор.

«Закон Равновесия».

Древний. Дочеловеческий. Не прощает. Возвращает. Удар за удар. Боль за боль. Долг будет оплачен.

Максим не шелохнулся. Только дождь стучал по стеклу, а внутри него – щелчок. Замок весов. Приговор вынесен.

Через три дня Игоря Орлова нашли в развалинах особняка в районе «Остроги». Официально – несчастный случай: падение с лестницы, наркотики в крови. Неофициально – в курилках шептались о другом: голый, руки связаны за спиной, лицо застыло в беззвучном крике. И гематомы. Те же, что у Алины. Зеркальные.

Максим узнал об этом из сводки канала «Единство». Новая кружка с кофе. То же серое небо за окном. Ни удовлетворения, ни вины – только лёд в груди и фантомная боль в костяшках пальцев, будто он сам нанёс те удары.

Но теперь боль не уходила – она отзывалась в нём, как слабое эхо её собственного крика.

Он сжал кулак. Боль ответила – острая, как нож, вонзившийся в суставы. Закон работал. И он был его частью.

Взгляд упал на стену. Пожелтевшая карта Столы, исчерченная временем. Теперь он видел её иначе. Улицы и площади превратились в шрамы – тёмные, застарелые раны города. А одна из них, алая и пульсирующая, вела прямиком в кабинет прокурора Виктора Орлова.

Чуждость этого мира стала его силой. Он единственный здесь помнил, как должно быть. А если Равновесие выбрало его орудием – он не мог отказаться.

Механизм запущен.

И теперь Максим знал: боль не пройдёт. Потому что это не его боль. Это долг, который мир, наконец, решил вернуть.

ГЛАВА 1

«Красный Октябрь» принял его как своего – ночного призрака с выжженным взглядом. Дождь отбивал дробь по металлической кровле.

«Звук другой, – мелькнуло в голове. – В Москве дождь стучал иначе. По другому асфальту. По другой жизни».

Заглушенный двигатель оставил после себя вакуум тишины. Стеклоочистители замерли, стирая грань между городом и его отражением в мокром стекле.

Здесь, в «Черной Долине», его не искали. Для системы он стал архивной единицей – ещё одно нераскрытое дело.

Дверь заложенного кирпичом павильона скрипнула. В проёме – промокший плащ и усталое лицо Петра Андреевича. Молчаливый кивок.

Убежище Скрябина повторяло структуру его сознания: голые стены, ноутбук, гудящий генератор. Ничего лишнего.

– Орлов не успокоился. – Голос Петра скрипел, как ржавая петля. Он развернул ноутбук.

На экране – сюжет о «загадочных смертях». Борис «Бобёр» Лавров. Когда-то Максим вёл его дело о рэкете. Теперь – тело в коллекторе. Несчастный случай. Но в луже у трупа отражался чей-то силуэт, отсутствующий в протоколе.

Максим смотрел на экран, но видел другое – «доску» в сознании, где красные нити связывали Лаврова со старым делом о пропавшей девушке. Три года молчания.

– Это не совпадение. – Петр захлопнул крышку. Звук отозвался пустым эхом. – Орлов создаёт группу. Ищешь одного – найдут всех.

Максим молчал. Петр был прав, но не знал главного: Максим уже видел, к чему приводят такие группы.

– Пусть ищут.

– Они не будут играть по твоим правилам! – В голосе Петра надломилось что-то. – Ты думаешь, ты вершишь правосудие? Ты стал палачом, который молится на весы.

Максим медленно поднял взгляд. В стеклянной поверхности стола отражалось бледное лицо с тёмными провалами вместо глаз.

– Закон беззуб. Он не дотягивается до них.

Договаривать не требовалось. Оба понимали, о какой силе шла речь.

Тело сжалось от внутреннего спазма. В висках всколыхнулась боль, за ней – белые вспышки. Цена. Он ухватился за край стола. Где-то снаружи дождь превратился в шёпот, будто кто-то перечислял имена. Его жертв.

Боль отступила, оставив ватные мышцы и металлический привкус во рту. Это уже было.

– Мне нужны материалы по делу Семенова.

Петр смотрел на него с тем выражением, которое Максим ненавидел – смесь жалости и ужаса.

– Остановись. Пока не поздно.

– Поздно было тогда, в кабинете с делом Орлова. – В голосе прорвалась усталая решимость. – Теперь есть только работа.

Он взял флешку. Слова были лишними.

На улице дождь усилился. Воздух пах остывшим металлом и влажной ржавчиной. Прежде чем сесть в машину, он замер – между разрушенными цехами мелькнула тень. Слишком чёткая для воображения.

В салоне он взглянул в зеркало. На него смотрел не он. Смотрел кто-то другой. С холодными глазами и часами, отсчитывающими не только чужие жизни.

Он завёл двигатель и выехал из «Черной Долины». Впереди был город. И ещё много работы.

ГЛАВА 2

Дождь не утихал, превращая ночной город в проявленную фотоплёнку – размытые огни, чёрные силуэты в ожидании. Максим ехал по пустынным проспектам, и флешка в кармане отдавалась в виске ровным давлением. Данные по Семёнову. Очередной чиновник, умело заметавший следы.

Иногда кажется, что город состоит только из витрин и теней. И я давно стал частью вторых.

Панельные башни-близнецы впивались в небо как стены гигантской тюрьмы. Он припарковался за два квартала – старая привычка следователя, теперь инстинкт выживания. Перед выходом провёл рукой по кобуре у щиколотки. Холод металла успокаивал.

Подъезд встретил его запахом сырости и хлорки. Лифт не работал. Поднимаясь по лестнице, он ловил на себе взгляды сквозь приоткрытые двери. Соседи. Любопытные старухи. Для них он был странным парнем, возвращающимся под утро. Они не знали, что он приносит с собой холод чужих смертей.

Квартира была такой же, какой оставил – стерильный порядок, ни одной лишней вещи.

Как камера. Как келья. Как пост наблюдения.

На столе стоял ноутбук, а напротив – та самая «доска». Настоящая. Фотографии, карты, красные нити. Зримое воплощение того, что творилось в голове.

«Вот и вся моя Россия теперь», – с горькой иронией подумал он, глядя на паутину связей Орлова.

Он вставил флешку. Пока шла загрузка, подошёл к окну. Где-то там, в сердце города, в кабинете с панорамными окнами, сидел Виктор Орлов. Искал его. Максим почувствовал лёгкий укол за щекой – смутная вибрация. Эмоциональный след. Фоновый шум чужой ненависти. Орлов думал о нём.

Интересно, он тоже что-то чувствует?

На экране всплыли файлы. Дело Семёнова. Сергей Петрович Семёнов, начальник управления жилищного хозяйства. Подозревался в системных хищениях, но все обвинения развалились. Слишком хороший адвокат. Слишком вовремя исчезали свидетели.

Максим начал читать. Выписывал в блокнот имена, даты, суммы. Его сознание автоматически выстраивало связи, искало слабые места. Это была рутина. Почти медитация.

Внезапно взгляд зацепился за имя в списке подрядчиков. ООО «Горизонт-Строй». Оно мелькало и в деле Лаврова. Незначительный субподряд, проходная фирма-однодневка. Совпадение? Возможно. Но совпадений он не признавал.

Он углубился в изучение, и время перестало существовать. Вот он – единственный момент, когда внутренний шум стихал, оставаясь только ясная, холодная логика.

Его прервал звук телефона. Ровные, настойчивые гудки. Неизвестный номер. Максим замер, рука потянулась к оружию. Он не ответил. Гудки прекратились. Через минуту – СМС.

«Знаешь, что общего у Лаврова и Семёнова? Спроси у своего наставника. Он умрёт первым».

Они вышли на Петра.

В его старой жизни такое СМС стало бы сенсацией, доказательством для целого отдела. Здесь же это был лишь приватный знак войны, объявленной ему одному.

Текст был обезличенным, отправлен через зашифрованный сервис. Максим медленно опустил телефон. В квартире вдруг стало очень тихо. Давление в виске усилилось. Он подошёл к окну, отодвинул край шторы.

Внизу, под фонарём через дорогу, стояла тёмная фигура. Не двигалась, просто смотрела на его окно. Та самая тень из «Черной Долины»? Он не мог разглядеть лицо – только очертания плаща и капюшон.

Он схватил ключи и пистолет, выскочил из квартиры. Спускаясь по лестнице через два шага, уже знал – никого не найдёт. Так и вышло. Под фонарём никого не было. Только лужа с отражением ночного неба и свежий окурок на асфальте. «Мальборо». Петр курил именно такие.

Он вернулся в квартиру, запирая на все замки. СМС лежало на экране как обвинение.

Он сел перед «доской», пальцы сомкнулись вокруг края стола. Дерево было шершавым, реальным. Единственная твёрдая точка в рушащемся мире.

Холодный металл кобуры у щиколотки ждал своего часа. Впервые за долгое время он почувствовал не пустоту, а нечто иное. Холодную, безжалостную ясность.

Они сделали ошибку. Они тронули его.

Город за окном молчал. Но тишина была обманчивой. Затишьем перед бурей.

ГЛАВА 3

Тишина в квартире стала густой, натянутой, как струна перед разрывом. Максим сидел перед «доской», но видел уже не нити и фотографии, а внутреннюю проекцию угрозы. Они тронули Петра. Это меняло всё. Холодная ярость, которую он хоронил под слоями расчёта, шевельнулась.

Они думают, что играют с машиной. Но у машин нет привязанностей.

Методично, с автоматической точностью, он стёр следы работы с флешки. Файлы Семёнова теперь жили только в памяти. Собрал «тревожный чемодан» – паспорт, наличные, SIM-карты, аптечка. Всё, что нужно призраку для исчезновения. Пистолет лежал на столе, тяжёлый и безмолвный.

Нужно было предупредить Петра. Звонок рискован, встреча опаснее. Он нашёл компромисс: старый телефон-«раскладушку», купленный за наличные. Отправил сообщение на зашифрованный номер:

«Горит. Уходи в ноль. Жди сигнала».

Петр поймёт. «Горит» означало провал, «ноль» – полное исчезновение.

Ответ пришёл через три минуты:

«Жив. Ближе, чем думаешь».

Ближе. Максим обвёл взглядом комнату. Его взгляд упал на роутер. Мигающие огоньки. Ничего необычного, но ощущение было острым, как в «Черной Долине» – пристальный взгляд в спину. Эмоциональный след размытый, как шум из множества источников. Кто-то наблюдал. Цифровое наблюдение. Прослушка.

Он выдернул провод роутера. Мерцание погасло, остался лишь стук дождя по стеклу. Подошёл к окну, скрываясь в тени откоса. Улица пуста. Ни теней, ни машин. Но это ничего не значило. Орлов не стал бы действовать топорно.

Телефон вибрировал. Уведомление от метеостанции: «Обнаружено движение: 1-й этаж. 03:17.»

В три ночи никто не возвращался. Он подошёл к двери, прислушался. Тишина. Но чувство стало давящим, враждебным. Кто-то был внизу. Кто-то ждал.

Он не стал смотреть в глазок. Потушил свет, отступил в спальню. Отсюда был выход через балкон на пожарную лестницу. План побега всегда был проработан.

Максим стоял в темноте, прислушиваясь к стуку сердца. Снова следователь на опасном выезде. Только теперь преследовали его. Он чувствовал их – группу захвата, замирающую внизу. Холодную уверенность Орлова, отдающего приказ. И сквозь это – живой страх Петра где-то в своей квартире.

Ждать было нельзя. Забрав чемодан и пистолет, бесшумно открыл балконную дверь. Холодный воздух обжог лёгкие. Дождь стучал по металлу лестницы. Первый шаг вниз, во тьму.

С улицы донёсся звук резко остановившейся машины. Двери захлопнулись. Тихо, профессионально. Но он услышал. Они здесь.

Он ускорил спуск. Пальцы цеплялись за холодные, мокрые перекладины. На полпути окно распахнулось, и луч фонаря высветил его фигуру.

– Стоять! Правоохранительные органы! – молодой, напряжённый голос.

Максим не остановился. Спрыгнул с лестницы, приземлился в грязь газона. Рывком рванул в проход между домами.

Сзади выкрики, шаги. Свет прожектора осветил спину.

Он был мишенью.

Беги. Или стань охотником.

Он нырнул в проход, и тьма поглотила его. В конце переулка чётко вырисовалась фигура с поднятым пистолетом. Погоня начиналась. Но впервые за долгое время он чувствовал не тяжесть долга, а странное, почти животное облегчение. Игра началась.

ГЛАВА 4

Адреналин оглушал, превращая мир в череду резких образов. Максим рванул в тень, уходя от слепящего луча. Фигура в конце переулка уже подняла оружие. Времени не было.

Он нырнул за угол, прижимаясь к стене. Глухой хлопок – пуля врезалась в кирпич в сантиметре от головы.

С глушителем. На поражение.

С ним не церемонились.

Инстинкт взял верх. Резко развернувшись, он вслепую выпустил две пули в сторону света. Стекло прожектора брызнуло осколками, луч погас. Крики, топот. Он создал хаос. Выиграл секунды.

У них – протокол. У меня – иная механика.

Он знал этот район как свои пять пальцев. Рывок в тёмную арку – и он в крошечном дворе-колодце. Заброшенный детский сад. Дверь в подвал зияла пустотой. Единственный шанс.

Спустившись в сырую тьму, он замер. Шаги снаружи разделились. Двое умчались дальше, третий замедлился у входа. Тот самый, из переулка.

– Кончай бегать, Кулагин! – голос был спокоен, но с напряжённой ноткой. – Тебя просто отвезут на беседу.

Максим молчал, сжимая пистолет. Он чувствовал этого человека – холодный профессионализм, приправленный раздражением. Солдат, которому не нравится, когда мишень сопротивляется.

Шаг. Ещё шаг. Оперативник вошёл во двор, ствол автомата скользил из стороны в сторону.

Максим притаился за бетонным выступом. Дистанция – семь метров. Смертельная схватка, где его шансы были минимальны.

– Брось ствол! – скомандовал оперативник, но в тоне проскользнула неуверенность. Он не видел цели.

В этот момент с улицы донёсся рёв мотора и визг тормозов. Подмога.

Сердце Максима ушло в пятки.

Ловушка. Его заманили сюда.

Решение было мгновенным. Он не стал стрелять. Вместо этого метнул кирпич через двор. Обломок глухо стукнулся о стену напротив.

Оперативник рефлекторно дёрнулся, развернув ствол на звук. Всего на долю секунды. Но хватило.

Максим не побежал. Он шагнул вперёд, сокращая дистанцию. Когда оперативник начал поворачиваться, Максим уже был в зоне поражения.

Отточенные движения сработали как часы: захват запястья, блокировка локтя, рычаг. Автомат выскользнул из ослабевших пальцев и с грохотом упал на бетон.

В глазах оперативника вспыхнула паника, смешанная с болью. Максим не стал добивать. Отступил в темноту подвала, пока тот тянулся за оружием.

– Он здесь! – крикнул оперативник, но было поздно.

Максим пролез в дыру в задней стене – старый путь, известный лишь местным. Полз по сырому тоннелю, слыша за спиной крики и беспорядочную стрельбу в пустоту.

Через несколько минут он выбрался в другом дворе, в двух кварталах от погони. Дождь всё так же моросил. Стоял, прислонившись к стене, и трясущимися руками проверял пистолет.

Патронов – мало. Чемодан с деньгами и документами – с собой.

Он был жив. И они узнали, что охота будет двусторонней.

Максим посмотрел на свои руки. Они не дрожали от страха. Они дрожали от ярости. Холодной, целенаправленной. Орлов прислал не арестовывать, а убивать.

Он сделал глубокий вдох. Где-то в городе прятался Петр. Где-то в кабинете сидел Орлов, отдавший приказ. А он стоял здесь, на краю, чувствуя, как рушатся последние остатки его старой жизни.

ГЛАВА 5

За бронированным стеклом дождь был бесшумным спектаклем – чистым, абстрактным, не имеющим ничего общего с грязной водой, что липла к подошвам Максима внизу.

Виктор Орлов стоял, положив ладони на холодный, отполированный до зеркального блеска подоконник. Город под ним лежал разобранной схемой, где он чувствовал себя главным инженером.

Единственный звук в кабинете – приглушённый гул вентиляции, вытравливающий любые запахи внешнего мира, оставляя лишь стерильный воздух, пахнущий озоном от плазменных экранов.

На центральном экране замерла запись с боди-камеры. Лицо Кулагина. Не остервенение загнанного зверя. Холодная ясность.

Ошибка системы. Сбой в коде.

– Он обезоружил капитана Морозова, – доложил Колесников, застыв в идеальной стойке. – Использовал армейский приём. Прошёл через дренажный тоннель. Исчез.

Орлов медленно повернулся. Его взгляд был тяжёлым и безразличным, как у усталого бога, разглядывающего неудачный эксперимент.

– «Исчез», – повторил он, и слово повисло в воздухе, как приговор. – В городе, который мы просвечиваем насквозь. В системе, которую я выстроил.

Он подошёл к столу, взял тонкое досье. Вес его был знаком и приятен.

– Вы понимаете, Колесников, что эта «неполадка» сейчас в полукилометре от здания, где заседает комиссия по надзору за прокуратурой? Что он может пойти не в подвал, а на приёмную к журналистам? Что его следующая пуля может быть не в вашего оперативника, а в репутацию всего нашего проекта?

Колесников побледнел.

– Мы перекрыли район…

– Вы ничего не перекрыли! – Голос Орлова не повысился, но стал тише, обрёл опасную остроту. – Вы заставили его двигаться. Он больше не следователь, прячущийся в тени. Он – вирус. И он ищет, куда внедриться.

Орлов откинулся в кресле. Его взгляд скользнул по собственному отражению в тёмном стекле. Лицо, которое он знал десятки лет, стало маской, скрывающей усталость от вечной борьбы с хаосом.

– Он думает, что борется со злом. Он не понимает, что зло – это хаос. А я – порядок.

Он нажал кнопку. На экране возникло лицо Петра Скрябина – испуганное, старое.

– Уберите у Скрябина все варианты. Никаких побегов. Он должен чувствовать, что его жизнь – пыль на чаше весов. И найдите мне то, что связывает Кулагина с «Горизонт-Строем». Не человека – нить. Я хочу знать, кто держит второй конец.

Тишина в квартире Петра Андреевича Скрябина была гулкой, как в склепе. Он получил сообщение Максима. «Горит. Уходи в ноль.» Он попытался. Но через час пропал интернет.

Затем – отключился стационарный телефон. Мобильная сеть ловила одну-две палочки, словно насмехаясь.

Он подошёл к окну, дрожащей рукой отодвинул край шторы. К дому подъехала чёрная «Волга». Из неё вышел человек и, закурив, прислонился к двери. Он не смотрел наверх. Он просто был там. Ненавязчивый, но абсолютный приговор: «Ты никуда не денешься».

Петр отшатнулся, бедро ударилось о край стола. Его взгляд упал на настенные часы. Стрелки замерли на 3:17.

Время перестало дышать.

Он был не союзником. Он был приманкой. Живым маяком, который приведёт Орлова прямо к Максиму. Мысль об этом была острее любого страха за себя.

Он взглянул на старую фотографию – он и молодой Максим после удачно закрытого дела. Они улыбались, веря, что закон – на их стороне. Теперь закон был алгоритмом, написанным Орловым, и они с Максимом – всего лишь баги, подлежащие удалению.

Я не спасу его. Но, может, смогу задержать. На день. На несколько часов.

Эта мысль была единственным, что согревало его в леденящем холоде безысходности.

Холод стал его второй кожей, просочившись глубже мышц, в самую кость. Максим сидел на корточках в подвале котельной, дрожащими от перенапряжения руками разбирая пистолет. Вода с одежды стекала на бетон чёрными каплями.

Он проиграл раунд. Лишился всего. Стал призраком, за которым охотились те, кто когда-то платил ему зарплату.

Они ждут, что я сломаюсь. Что начну метаться, как мышь в лабиринте.

Он собрал пистолет. Щелчок затвора прозвучал твёрдо и ясно. Нет. Он не мышь. Он был следователем. Его оружие – не пули, а связи.

Он достал из чемодана листок – распечатку. Его взгляд снова зацепился за «Горизонт-Строй». И за фамилию директора, которую раньше упустил. Коротков. А.В.

Ничего не говорящая фамилия. Случайное звено в цепочке. Возможно, мёртвое. Возможно, ключевое.

Он вытер ладонью лицо – грязь, пот и кровь смешались в едкий привкус.

Так пахнет решимость.

Он поднялся. Каждое движение отзывалось болью, но это была знакомая боль – та, что приходила перед рывком. Он вышел из подвала в предрассветную тьму. Город был пуст и безразличен. Где-то там Орлов отдавал приказы. Где-то там Петр трясся от страха.

А он шёл по мокрому асфальту, держа в руке единственное, что у него осталось – пистолет и имя. Человека, которого, возможно, не существовало.

Но за которым он теперь должен был охотиться.

ИНТЕРЛЮДИЯ.

Он шёл по спящему городу, и город отзывался ему болью.

После побега из «Черной Долины» улица стала картой чужих страданий. Эмоциональные следы висели в воздухе, как миазмы: тупая обида из окна на третьем этаже; острый, животный страх из подворотни; холодная жадность из припаркованной иномарки.

Обычно он умел отгораживаться. Сейчас – нет. Дверь в его разуме, за которой обитал Закон, распахнулась настежь. Каждый стон города входил в него, становясь его личным стоном. Он чувствовал себя гигантским резонатором, живым камертоном, настроенным на частоту человеческого горя.

Они думают, я охотник. Я – не охотник. Я – диагност. Прикасаюсь к гниющей плоти этого мира и ставлю диагноз: «Некроз. Требуется ампутация».

Мысль о Короткове жгла изнутри. Это было нетерпение механизма. Закон чувствовал свою цель – флюиды циничного зла, исходящие от этого человека, были яснее адреса в навигаторе. Максим был лишь сосудом, который нёс приговор к месту оглашения.

Он остановился у детской площадки. Пустой. Качели поскрипывали на ветру. И тут он почувствовал его. Слабый, почти стёршийся, но оттого более пронзительный след. Детский. Испуг, боль, недоумение. Исходил от песочницы. Кто-то здесь сильно плакал. Кто-то маленький и беззащитный.