Клим Ворошилов. Первый Маршал страны Советов

Луганский комитет РСДРП горячку пороть не стал. Они учли все ошибки торопыг. Подготовка к всеобщей забастовке там была организована умело, толково. Луганские товарищи дробить силы не хотели, они не побежали в азарте по всем заводам города, сосредоточились на самом крупном – «Гартмановском паровозостроительном». Коллектив этого завода должен был стать инициатором всеобщей забастовки. Сначала большевистским комитетом был составлен тщательный детальный план. По этому плану были распределены по цехам завода лучшие агитаторы и активисты, которые доложили о готовности рабочих прекратить работу одновременно во всех цехах по сигналу. В чугунолитейный цех, на решающий участок, был направлен Клим. И сразу он стал руководителем всей забастовки. Закономерно, что он после её начала возглавил и Луганский большевистский комитет.

Всё развивалось по плану. 16 февраля завод Гартмана прекратил работу. Сразу во дворе на митинг организованно собрались все 3 тыс. рабочих. Соорудили трибуну. На неё взобрался Ворошилов, уже известный всему коллективу как «товарищ Володька».

Володька знал рабочих людей, говорил коротко и по делу:

– В Петербурге наши братья сдуру пошли у царя просить защиты от капиталистов-кровопийцев. Выпросили? Пулю в грудь они выпросили у Николашки! Нашли к кому идти?! Наша дорога – не царской милости выпрашивать. Наша дорога – в революцию. Нам никто ничего не даст, если мы сами не возьмём. Капиталистам и царю мало нашего пота! Мало того что мы по 12–13 часов из цехов не вылазим, на них горбатимся – они ещё и наших братьев, одетых в шинели, гонят на войну с японцами. Кому эта война нужна? Нам, русским рабочим? Японским рабочим? Нет, она нужна русским и японским капиталистам! Нам колонии в Маньчжурии без надобности… Что мы должны делать дальше? Мы с вами забастовку начали, теперь главное – поднять на неё остальные заводы, мастерские, поднять против помещиков наших кровных братьев-крестьян. Если поднимемся вместе, дружно, мы победим. Поодиночке нас передавят. Руководство забастовкой берёт на себя наш комитет большевиков. Из вас, товарищи, будут сформированы группы, которые пойдут по другим заводам с заданием поднять на борьбу весь пролетариат Луганска… Если кто сомневается в нашем деле, сомневается в революции, то я скажу просто. Если наседка имеет в себе яйцо с зародышем, то при нормальных условиях из яйца обязательно вылупится цыплёнок. Зародыш революции налицо. Она зреет. И никто не в силах помешать нашей победе. Наша сила в сплочённости и организованности.

И луганские большевики получили сразу 3 тыс. новых активистов и агитаторов, которые рассыпались по всему городу, пошли по заводам и мастерским, призывать к забастовке. Цепная реакция. Примечательно, что 23 февраля 1917 года именно по такой схеме всё произошло в Петрограде. Забастовка ткачих вызвала такую же цепную реакцию. И совершенно «случайно» в столице оказался Климент Ефремович…

17 февраля во дворе завода опять собрался митинг. Были зачитаны требования бастующих к администрации завода. Всего 29 пунктов, кроме экономических требований, включили и пахнущие «политикой»: свободная организация цеховых союзов, увольнение доносчиков заводской администрации, неприкосновенность забастовщиков. И, самый острый, – убрать из цехов городовых и заменить их сторожами. «Булкохрустам» полезно было бы знать кое-что из истории «России, которую мы потеряли». В частности, то, что полицейские дежурили в цехах частного завода. Интересно, правда? Завод частный, а охраняет его полиция.

На митинге были избраны 56 депутатов (депутатское собрание) для ведения переговоров с администрацией. Из числа этих депутатов был составлен исполнительный комитет. Во главе исполнительного комитета – совсем молодой парень Клим Ворошилов, ему шёл всего лишь 25-й год.

Смотрим, насколько чётко, планомерно и последовательно действовали большевики Луганска: сначала вытеснили из заводских организаций меньшевиков и прочую оппортунистическую кодлу, которая могла внести элементы дезорганизации (в Петербурге и Москве это так и не было сделано, там в Советах до самого поражения восстания больше грызлись, чем делом занимались). Потом все активные силы бросили на работу на самом крупном предприятии. Подняли завод на забастовку. Уже на следующий день были составлены требования к администрации, причём не стали увлекаться политическими запросами, от этих вопросов только намёк был касательно городовых. Сразу был выбран представительный орган – депутатское собрание, представительный орган сформировал – исполнительный. Во главе исполкома поставлен безусловно авторитетный человек.

Делегация во главе с Климом пришла на встречу с заводским управлением. Ворошилов вёл переговоры с директором завода К. К. Хржановским. Тот, видя перед собой совсем молодого парня, простого крановщика, попробовал продемонстрировать «интеллектуальное превосходство»:

– Вот вы, господа рабочие, просите 8-часового рабочего дня. Мне ваше желание меньше работать и больше получать понятно по-человечески. Но почему именно 8 часов? Почему сразу не 7 часов? Ведь тогда вам работать ещё меньше нужно будет?

Клим с ответом не мешкал, а ехидства ему было не занимать:

– Как известно, наверно, Вам, человеку, несомненно, образованному, господин директор, в сутках всего 24 часа. Человеку в течение этих 24 часов нужно не только работать, но ещё спать и отдыхать для восстановления сил. Из чего следует, что вполне естественно будет разделить сутки на три части: работа, отдых, сон. Третья часть суток и составляет как раз 8 часов.

Директор растерялся с ответом. Такого от работяги он не ожидал. Инициативу упустил. Ворошилов его стал давить экономической частью требований. Хржановский попробовал отговориться тем, что для их выполнения нужны изменения в законодательстве. Клим, с улыбкой глядя на растерявшегося директора, попросил не вводить депутатов в заблуждение, они же ведь не просят увеличить рабочий день сверх установленного законом. Закона же, который устанавливает и минимальный рабочий день, и максимальную зарплату – не существует.

Переговоры длились долго. Дирекция пошла только на незначительные уступки, вроде обязательного вежливого обращения с рабочими, и ультимативно потребовала забастовку прекратить, завтра всем выйти на работу.

– Пока все наши требования не будут удовлетворены, ни о каком возобновлении работы даже речи быть не может. Разговор продолжим завтра, – отрезал Ворошилов.

Он не рассчитывал, разумеется, что владельцы «Паровозостроительного завода Гартмана» сдадутся при первом же нажиме. Более того, он знал, что за свои барыши они будут держаться до последнего, но не отступят, пока на них не надавят… власти. Буржуй только под давлением властей может пойти на уступки. Пока он чувствует под собой опору в виде государства – он сила. Нужно было эту опору вышибить.

Луганцы это понимали и подготовились к этому заблаговременно. Пока на Гартмановском заводе происходили события первых дней стачки, комитет РСДРП(б) распространил по другим заводам листовки с призывом к рабочим поддержать своих товарищей-паровозостроителей, выйти на всеобщую забастовку. Ещё до начала первых переговоров с администрацией паровозостроительного завода, комитетом были получены ответы от представителей большинства других предприятий города, что рабочие готовы бастовать. Даже предварительно, ещё до начала всеобщей забастовки, была подготовлена листовка с таким текстом:

«Товарищи! Вчера мы, рабочие и работницы города Луганска, присоединились к товарищам – рабочим завода Гартмана и объявили забастовку с целью улучшения своей жизни, своего быта…» [3.1].

То есть предусмотрено было всё до мелочей, и развитие событий было предугадано в точности. Оставалось только ждать. И ожидания оправдались. В поддержку паровозостроителей прекратили работу почти все заводы города, две типографии, аптеки, мастерские, ряд магазинов. Оставался в стороне только государственный пороховой завод. И тогда луганские большевики сделали то, что было повторено в Петрограде, когда бастующие ткачихи пошли по предприятиям города.

Двухтысячная колонна гартмановцев двинулась к пороховому заводу. По пути к ней присоединялись бастующие других предприятий и к воротам казённого завода уже подошла шеститысячная демонстрация. Навстречу ей выбежал его начальник генерал Кобалевский с помощниками. Закатил истерику с угрозами страшных кар. Ему орали из толпы демонстрантов:

– Гудок давайте! Прекращайте работу.

Из ворот порохового повалили его рабочие, окружили свою администрацию, тоже требовали дать гудок к прекращению работы. Генерал Кобалевский перетрусил и сдался. Последний завод Луганска присоединился к всеобщей забастовке. Город встал.

Можно представить, что орал в своём кабинете градоначальник, когда к нему был вызван директор паровозостроительного завода:

– Скажи своим хозяевам, что мне плевать на их убытки! Если забастовка прекращена не будет и город не успокоится, то они мне – первые враги! Пока батюшка-царь меня успеет с должности уволить, я вас всех порву, как тузик грелку!

21 февраля состоялись новые переговоры управления завода Гартмана с бастующими. Администрация пошла на удовлетворение почти всех требований. Рабочий день был установлен 9-часовой. Расценки повышены на 30 %. Полицию из цехов убрали. Заводская школа расширена, создана библиотека.

Понятно, что владельцы завода хотели сохранить лицо, не выглядеть полностью капитулировавшими. Поэтому не согласились оплатить простой во время забастовки напрямую. Сделали по-другому: выделили 100 тысяч рублей из доходов завода за 1904 год в виде «поощрения» всему коллективу. Эти 100 тысяч рублей составили заводскую ссудо-сберегательную кассу.

22 февраля забастовка была прекращена. Победа была полная. Город вернулся к спокойной жизни. С одним нюансом: теперь все рабочие Луганска почувствовали свою силу.

Это был первый этап революционного выступления рабочих под руководством Клима Ворошилова в 1905 году. Завершился этот этап созданием рабочего властного органа – исполнительного комитета депутатского собрания рабочих (он после забастовки распущен не был) и консолидацией рабочих…

Приходит понимание того, почему биография Климента Ефремовича была под умолчанием все годы хрущёвско-брежневского правления и почему нынешним «историкам» она не нужна? Уже даже Берия признание получил, а Ворошилов… ну в упор не замечают второго человека после Сталина в СССР!..

Обратите внимание, бастовали все предприятия Луганска, но забастовка закончилась после того, как было получено согласие заводской администрации выполнить требования только инициаторов – паровозостроителей. Кажется, что остальные рисковали впустую. Но, во-первых, не совсем впустую, потому что на всех заводах администрация была напугана и уже не так зверствовала. И, во-вторых, рабочие были не такими дураками, которые про «журавля в небе» поговорку не знали. Всему своё время.

И луганские большевики приступили к следующему этапу – к созданию боевых дружин. Наращивали силы последовательно, поступательно, сообразуясь с ростом сознательности и активности рабочих. Выявили среди них лиц, ранее служивших в армии, провели проверку их надёжности, отсеяв болтунов, подозреваемых в связях с полицией и заводской администрацией, дороживших собственным благополучием. Сформировали из проверенных людей руководство боевой дружиной. Первым руководителем боевиков стал Тихон Лаврентьевич Бондарев, отставной солдат. По его совету дружинников разбили на законспирированные группы – десятки, со старшими во главе. Раздобыли старые пороховые ружья, сделали пики, в отдалённых от города оврагах и балках проводили занятия. Учились строю, обращению с оружием, стрельбе.

Больше того, ещё создали при боевой дружине конспиративную группу медиков, санитарную дружину из заводских девушек. Руководителями группы стали заводской доктор Кац и фельдшер Софья Александровна Прянишникова.

И продолжали наращивать агитационную работу среди рабочих. На 1 мая провели грандиозную маёвку, которую уже охраняла боевая дружина. Полицейские попробовали это дело пресечь, вычислили через шпиков, где будет проходить митинг, навесили на себя наганы и «селёдки», пошли разгонять и арестовывать активистов. Пришли. Увидели в пригородном лесу гуляющих с гармошками парней. Это боевая дружина устраивала для полиции представление. Прочесали лес – никого. Маёвка была в другом месте. После митинга народ оттуда повалил в город. Шли с красными флагами, которые соорудили из женских красных платков. Прошли прямо через железнодорожный вокзал, как раз к приходу пассажирского поезда, потом с пением «Варшавянки» – через весь город. Пока полицейские бежали рысью от места, где их так жестоко обломили, в город – там уже было тихо. Никого. Только обыватели откровенно хохотали над потными от бега представителями власти.

И едва всё не пошло прахом из-за элементарной спешки и самонадеянности. После прекращения забастовки хозяева завода Гартмана очухались и принялись снова закручивать гайки, часть требований так и осталась неудовлетворённой. Решили додавить их новой забастовкой, которую начали 8 июля. Климент Ефремович потом сам, вспоминая те события, указал на ошибки, допущенные при её проведении: не учли того, что активно вмешается в события полиция и не в полной мере использовали силу уже окрепшей боевой дружины.

В разгар забастовочного собрания на заводской двор ворвались несколько сот полицейских. Стреляя в воздух, они стали вытеснять людей с территории завода, началась паника, люди бросились врассыпную, основная масса – к реке Лугань, окаймляющей территорию предприятия. Ворошилов с комитетчиками в этой группе попытались навести хоть какой-то порядок, задержать полицию, дать людям переправиться через мелководную речку, но их отсекли от толпы и окружили. Прямо на месте начали избивать, сбили с ног и затоптали сапогами. Клим потерял сознание. Очнулся в заводском полицейском участке (полицейский участок на частном заводе!), там избиение продолжалось до полуночи. Били саблями в ножнах, рукоятками револьверов…

В полночь принесли верёвки, приказали избитым людям подняться. Они уже не могли даже встать. Их выволакивали во двор, связывали попарно, потом сбили всех в кучу и опутали верёвкой всю группу. Под конвоем полицейских и конных казаков повели через город. Пристав напутствовал конвой:

– Господа! Это опасные преступники и враги царя! При малейшем вмешательстве толпы – ликвидировать!

По пути к конвою присоединяли новых избитых арестованных – в городе шла облава.

К городскому полицейскому управлению подконвойных доставили только к утру – все были избиты так, что их чуть не волоком приходилось волочь. В управлении переписали фамилии и отправили дальше – в городскую тюрьму. Клима выделили из общей группы, бросили в карцер, снова начали бить, он снова потерял сознание. Очнулся к вечеру следующего дня… И через несколько дней начал руководить и депутатским собранием, и большевистским комитетом. Находясь в тюрьме. Сначала Анна Лукинична Гущина, работница завода, выдав себя за мать Ворошилова, стала ежедневно приносить ему передачи и сообщения с воли, уносила с собой инструкции и указания. Потом… надзиратели же в городе жили, а не на Марсе. Идти со службы и бояться, что тебя пришибут работяги где-нибудь в переулке – не очень приятно. Да и сами надзиратели – не потомки буржуев и помещиков. Служащие. Получилось, что сама полиция посадила актив Луганской организации на казённые харчи и обеспечила ему охрану, а в лице служащих тюрьмы предоставила бесплатную курьерскую службу.

И никак не могла понять, что происходит в городе, почему народ не спрятался под плинтус, а стал ещё активнее. Полицейские репрессии привели к противоположному результату: большевистская организация после неудачной забастовки не сократилась, а начала расти как на дрожжах, её численность достигла 2 тысяч человек.

Кстати, это в сравнительно небольшом городе, и не в 1917, а в 1905 году. Как-то эта цифра не очень соотносится с тем, как кургиняны представляют ленинскую партию. «Малочисленная секта меченосцев». Ну-ну…

Лето и осень в Луганске были весёлыми. Стачки, забастовки, митинги – как везде. Только были «нюансы». По всей стране, особенно по губерниям юга, прошла волна еврейских погромов. Царизм пытался слить недовольство властью в канализацию, в черносотенный национализм. Луганские националисты тоже попробовали свои силы в верноподданническом антисемитизме. Евреев в рабочем городе было не очень много, да и абсолютное их большинство были такими же полунищими трудягами, как и русские с украинцами. Среди заводских рабочих черносотенцев, понятное дело, почти не было. Только единицы из среды прикормленной хозяевами верхушки. Опора черносотенства – мелкий лавочник и люмпен. Как и немецкого фашизма, его идейного собрата. Да и в нынешнем нашем национализме – тот же контингент.

После октябрьского царского манифеста по городу поползли слухи о том, что евреи готовят «гроб для Государя», собираются его извести и самим править Россией. 21 октября начался погром, сожгли мельницу местного еврея, разграбили его дом, пошли грабежи и поджоги лачуг бедных евреев. К месту погрома прибыла боевая дружина под руководством Александра Пархоменко, будущего героя Гражданской войны, близкого друга Климента Ефремовича. Пархоменко увидел, что в рядах погромщиков стоят полицейские, фактически охраняют их. Обратился к одному из них с требованием пресечь грабёж. Тот выругался:

– А тебе какое дело, голодранец? Смотри, самого сейчас арестую.

Александр Яковлевич сплюнул:

– Ну, ладно… Ребята, – обратился он к дружинникам, – бей эту сволочь черносотенную!

Дружинники разогнали кулаками и пинками «патриотов». Полиция струсила и разбежалась. Луганские большевики собрали факты покровительства полиции погромщикам. И когда царское правительство, оскандалившись с таким «патриотизмом», попробовало от них откреститься, в стенах I Государственной Думы депутатом от Луганска, бывшим школьным учителем Клима, С. М. Рыжковым эти факты были озвучены. Скандал получился хороший.

Большевики не дали погрузить город в волну беспорядков и погромов.

Когда 17 октября вышел царский манифест, полиция была вынуждена отпустить из тюрьмы арестованных во время июльской забастовки активистов. Но членов исполкома депутатского собрания во главе с Климентом Ефремовичем оставили под стражей. Предъявили сфабрикованное обвинение в покушении на жизнь полицейских.

К тюрьме двинулась демонстрация рабочих. По некоторым сведениям – 12–15 тысяч человек. С явным намерением раскатать тюрьму по кирпичику. Власть струсила, быстренько придумали, что Клима выпускают под незначительный залог и освободили оставшихся заключённых.

И власть в городе полностью перешла в руки Исполнительного комитета депутатского собрания рабочих.

Первым делом руководители луганских большевиков К. Е. Ворошилов, А. Я. Пархоменко, Т. Л. Бондарев, И. И. Шмыров посетили казармы с расквартированными в городе казаками и солдатами. В войсковых частях сразу началось брожение. Их заменили. Ввели новые части, но командование уже не рисковало их применять для разгона демонстраций, держало в казармах.

В городе ещё до революции была построена новая тюрьма, старую сносить не собирались. Больше того, её отремонтировали, готовились к массовым арестам. Климент Ефремович приказал её сжечь. Стены тюрьмы облили керосином, подожгли, остались одни головешки. Полицейские молчали, сидели тихо. Как мышки.

На заводах были созданы профсоюзные организации. Администрации заводов были поставлены под рабочий контроль. Из цехов вымели полицию, штрафы для рабочих были отменены, рабочий день сокращён до 8 часов.

На заседание Городской думы пришла делегация Исполкома. Потребовала её роспуска и новых выборов. Городской глава требования удовлетворить отказался. Сразу по городу пошли демонстрации. Полиция не пробовала применять силу, только уговаривала не очень бузить. Думцы разбежались. Остался один властный орган – депутатское собрание рабочих.

Дальше – больше. Была создана народная милиция, костяк которой составили рабочие боевых дружин. Полиция была фактически изолирована. Финансировали милицию… местные буржуи. Добровольно. После беседы с ними представителей Исполкома. Никаких паяльников и утюгов. Буржуи на свои деньги вооружали рабочие боевые отряды. Один отказался. Шахтовладелец Соломон Давидович Вендерович.

К нему в гости пришёл председатель Исполкома собственной персоной. Разговаривали вежливо.

– Господин Вендерович, это же в Ваших интересах дать денег на наших дружинников. О погромах вам напомнить? Кто Вас защищать будет? – Клим говорил с улыбкой, ласково.

– Не пудрите мне мозги, господин Ворошилов. А то я не знаю, а то я не знаю, кто такие большевики и зачем им оружие! Газеты я читаю.

– Ну, тогда давайте начистоту. Вы же знаете, как иногда людям нужна финансовая помощь. И люди благодарны тем, кто её вовремя оказал. Может наступить такое время, когда и Вам наша помощь понадобится. Обещаю, что если Вы выделите средства не только в той сумме, которую определил Исполком, но ещё чуть-чуть больше, то мы об этом не забудем. Вам это зачтётся.

– Мне нравится ваша откровенность, господин Ворошилов, – рассмеялся шахтовладелец. – Согласен. Заплачу.

Климент Ефремович слово всегда держал. Уже после окончания Гражданской войны, когда он был командующим Северо-Кавказским военным округом, к нему на приём пришёл старик. Вот этот самый Соломон Давидович. Бедствовал, попросил помочь с работой. Климент Ефремович помог ему устроиться инженером в горное управление. Бывший буржуй Вендерович до самой смерти честно работал на этом посту, умер уважаемым специалистом.

Власть Исполкома в городе была полная, дошло до того, что в Исполкоме утверждались цены на продукты и важнейшие товары в магазинах. А сама городская администрация в жизнь города не вмешивалась.

По всей стране после подавления декабрьского вооружённого восстания в Москве началась уже реакция. На всём Донбассе правительственные войска заливали кровью вооружённые выступления рабочих: Горловка, Макеевка, Юзовка…

В Луганске на самой высокой заводской трубе висел красный флаг, в приёмной председателя Исполкома робко топтался посланец полицмейстера, униженно прося снять знамя, потому что его начальнику нагорит за такое бездействие…

Вы заметили, что я при описании событий в Луганске ни разу слово «Совет» не употребил? А ведь революция 1905 года главным своим итогом имела образование Советов, как прообраза будущих органов власти. В крупных промышленных центрах, охваченных революционным движением, в 1905 году Советы массово и образовывались. А в Луганске – Исполнительный Комитет депутатского собрания. Конечно, полный аналог Совета, только название другое. Некому было подсказать, как правильней назвать? Кажется, да – некому. Луганские большевики во главе с Ворошиловым форму будущего органа народовластия и путь к нему нашли самостоятельно. Не совпало только название. Это удивительный уровень политической зрелости.

В это же время началась подготовка к IV съезду РСДРП, потом получившему название «Объединительный». Последний съезд РСДРП до окончательного разрыва большевиков с меньшевиками. Обе фракции были заинтересованы в том, чтобы большинство делегатов были представлены их сторонниками. В Луганске меньшевики к тому времени потерпели сокрушительное идейное поражение, их лидеры утратили всякое влияние на рабочих и запросили помощи из Центра. Меньшевистской фракцией в Луганск были направлены опытные ораторы. Один из них носил кличку «русский Бабель». Собрали большой митинг послушать этого краснобая. Оратор действительно был великолепным, сыпал цитатами из Маркса и Плеханова, шутками-прибаутками и примерами из литературы. Но не везло этим ораторам с Ворошиловым хронически. Меньшевик пытался убедить рабочих, что вооружённое восстание – это неправильное понимание Лениным марксизма и обстановки, оно приведёт только к напрасным жертвам. Митинг понемногу начал бурлить, собравшиеся на нём, боевой авангард пролетариата Луганска, уже почувствовали правоту ленинской линии и верили не заезжему гастролёру, который имел сугубо интеллигентский облик, а своему вожаку – Климу, «Володьке». Начали раздаваться крики:

– Большевики, сколько этот хлюпик будет нас дурачить?

На трибуну митинга вышел Ворошилов. Цитатами «Володька» не злоупотреблял, в речи коротко, просто объяснил, что милости от помещиков и капиталистов рабочие не дождутся, а неудачи в вооружённом восстании связаны с тем, что пока ещё у пролетариата мало оружия и недостаёт организованности, нужно учиться на своих ошибках, делать из них выводы и готовиться к новым боям, а не капитулировать.

– «Русский Бабель» мудрено говорил, а наш «Володька» – правдивистей, – вынес резолюцию митинг.

Меньшевикам в Луганске делать было нечего. Их организация бездействовала, а затем большинство меньшевиков влились в большевистскую фракцию. И этот процесс происходил не только в Луганске, и не только в революцию 1905 года. Часть меньшевиков осознала своё заблуждение, искренне осознала. Но это только часть. Другие поняли, что политических перспектив у последователей Мартова нет, и перекрасились. Большевистская организация получила прививку меньшевизма. Это был неизбежный процесс, затевать чистку партийных рядов в условиях революционной задачи создания массовой партии было и глупо, и невозможно. Потом метастазы антибольшевизма и приведут сначала к раковому поражению ЦК в 1953 году, а дальше – к гибели КПСС.