Нейросапиенс

Сергей Краш

Нейросапиенс

Пролог

Солнце уже давно скрылось за горизонтом, а Самсон всё ещё сидел в стенах своей ветхой крепости, не смея выбраться на волю. Его Далила всего лишь час назад уснула быстрым и лёгким сном, который обычно приходит после тяжёлого дня, проведённого в одних житейских заботах. Рядом с ней на полу, застланном сухими прошлогодними листьями, тихо сопели близнецы.

Яков и Едом родились всего неделю назад и сразу заняли главное место в жизни Самсона и Далилы. Целых десять лет они ждали детей, и только в этом году Господь внял их молитвам и послал вдвое больше просимого.

Перекрестив жену и сыновей, Самсон наконец-то встал с места и направился к двери. Выглянув наружу, он сразу почувствовал приятную вечернюю прохладу. В Заболотном лесу, где они поселились, было совсем пустынно. Единственными их товарищами были бурые волки, которые всегда сторонились их дома, как грозной чумы. Когда Самсон и Далила только поселились в лесу, они каждый день слышали у себя под дверями протяжный голодный вой бурых хищников. Но страх этот был недолгим. Стоило Самсону несколько раз обратиться к Богу со слёзной молитвой, как волки пропали совсем из виду, будто их никогда здесь и не было.

Как пастырь, привыкший каждый день погружаться в проблемы и заботы своей паствы, Самсон тяжело воспринимал отсутствие людей. Одно время ему стало казаться, что он совсем ни на что не годен, а значит уже не достоин находиться в мире. Но лукавая мысль эта в скором времени его покинула, когда он увидел, сколько житейских хлопот легло на его плечи. Его паствой стала верная Далила, которая согласилась разделить с ним бремя изгнанника. Вместе с женой они построили новый дом, посадили фиговый сад, а теперь ещё родили двух сыновей.

Самсон всегда с особой тревогой выходил из дома. И хотя их уже десять лет никто не преследовал, ему всегда казалось, что Зло лишь на время притаилось в кустах и ждёт удобного момента, чтобы выпрыгнуть. Сегодня же ему было особенно волнительно покидать дом, будто бы он оставлял жену и сыновей на съедение зверю.

Самсон попытался отогнать от себя эти мысли и начал читать девяностый псалом. Так, с молитвой на устах он дошёл до храма, который располагался в ста метрах от дома, в самой чаще леса. Эту маленькую каменную церковь высотою всего в два метра построил пятьдесят лет назад его дед. Здесь служил он сам, потом его сын, отец Самсона, а теперь и сам Самсон. И здесь, по-видимому, он и встретит последний день своей жизни.

Перекрестившись перед Иверской иконой, встречавшей его прямо над входом, он вошёл в прохладный притвор и вдохнул в себя запах ещё не выветрившегося ладана. Всю эту неделю, пока Далила отходила от родовых мук, он вёл службу один, напевая вполголоса антифоны и тропари. Поначалу Самсон думал, что не справится с одиночеством, так как все эти десять лет он привык служить вместе с матушкой, которая всегда скромно стояла в правой стороне перед иконой Спасителя и вторила ему тонким звонким голосочком умилительное «Господи помилуй!». Однако спустя несколько дней он не только привык к тишине, но даже полюбил её умиротворяющее блаженное присутствие. В ней он стал находить вдруг смысл своих молитв, которые до этого часто произносились им почти машинально.

В этот самый час Самсон захотел снова помолиться в тишине за себя, слабую Далилу и близнецов, которых уже успел полюбить всем своим существом. Он подошёл к небольшому шкафу, стоящему возле окна и вынул из него тоненькую книжецу с акафистом Божьей Матери.

– Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас, – тихо пропел он бархатным баритоном и перекрестился, глядя на Иверскую икону, украшавшую левый вход в Царские врата.

– Аминь, поп.

Самсон, очень долго не слышавший мужского голоса, на секунду подумал, что эти слова ему лишь почудились. Он скорее обернулся назад и громко вскрикнул от удивления и страха. Прямо перед ним стоял главный Советник императора с огромным медным посохом в руке. Его худое лицо, с впалыми серыми щеками, было спрятано под широкими полями шляпы. Плотное тело Советника было спрятано под длинным чёрным плащом. На Самсона он смотрел пристальным и решительным взглядом, по которому было понятно, что это конец.

Священник опустил глаза в пол и тихо проговорил:

– Дайте я закончу молитву.

– Пять минут. Я пока покурю, – бросил в ответ Советник холодным безучастным голосом.

Самсон кинулся к стоявшему рядом Распятью, опустился на колени, обнял пробитые гроздями ноги Спасителя и зарыдал.

– Я верую, верую, верую, – повторял он дрожащим голосом, прорывавшимся сквозь рыдания, – только пощади. Не меня, а их… Только ведь начали жить, помилуй…Смягчи их сердца, чтобы они тоже через Тебя помиловали, прошу, смягчи.

Он вонзил воспалённый взгляд в смиренно опущенную голову Спасителя, несколько секунд посмотрел в его прикрытые глаза и вдруг вскочил на ноги, как будто его облили кипятком.

– Я понимаю, надо, но не могу, не могу, – закачал он головой, продолжая смотреть на Распятие. – Я – не Ты, я так не смогу! Не смогу! Эту чашу я не могу испить, любую другую, но не эту! Пронеси, прошу Тебя, пронеси!

– Ты долго ещё будешь кукарекать в воздух? – снова раздался знакомый холодный голос.

Самсон вжал голову в плечи и вышел из храма. Всю дорогу до дома он шел молча, опустив глаза в сухую землю, изъеденную глубокими трещинами от постоянной жары. Уже возле самой хижины он поднял наконец-то глаза и обнаружил распахнутую настежь дверь. Сердце его бешено застучало. Самсон бросился со всех ног в свой дом, чтобы спасти Далилу. Но когда он переступил порог, то увидел, что жена его спокойно кормила грудью младшего из близнецов, проснувшегося посреди ночи. Рядом же с ней сидел, наклонившись над старшим ребёнком, какой-то плечистый здоровый малый с чёрной густой бородой, закутанный, как и Советник, в длинный чёрный плащ.

– Далила, он тебя трогал? – обратился к жене Самсон, бросив гневный взгляд на незваного гостя.

– Нет, он спросил только, давно ли они родились, – кротко ответила жена.

Самсон посмотрел в глаза Советника, ютившегося на пороге и почему-то не смевшего проходить вперёд, пристальным изучающим взглядом, как будто хотел прочитать, что творилось у него в сердце в этот момент. Однако лицо ближайшего слуги императора оставалось по-прежнему мертвенно бледным, будто все, происходящее вокруг решительно его не трогало.

– Вы можете меня взять, – прошептал запинающимся голосом Самсон, с трудом выдавливая из себя каждое слово. – Но прошу вас: оставьте жену и детей. Просто оставьте жить. Они сделают всё, что вы скажете.

– Нет, Самсон, это малодушие, это предательство! – вскрикнула Далила и подскочила с кровати вместе с ребёнком.

Тут уже старший из близнецов проснулся на её крик и огласил свой крошечный дом громким прерывающимся плачем. Не обращая на него внимания, жена положила младшего ребёнка на пол, подскочила к мужу, схватила его за посеревший ворот давно не стиранной белой рубахи, и начала неистово трясти со словами:

– Нет, мы вместе понесём этот крест, вместе будем мучиться, слышишь? Только так!

Самсон стоял, не двинувшись с места. Испуг и страх в его глазах сменились тихой покорностью Его воле. Он не хотел перечить жене, он желал сейчас лишь одного: провести последние секунды жизни рядом с той, которую любил всем своим существом. Далила, угадав, видимо, его намерение, замолчала и тихо заплакала. Она ткнула Самсона в грудь своим маленьким жилистым кулачком и тихо пробормотала:

– Я на всё согласна, как и ты. Только покрести Едома.

Самсон побыстрее отвёл глаза в сторону. Это просьба, которую он бросился с великой радостью исполнять вчера, сегодня при их гостях звучала дико и неестественно.

Смышлёная от рождения Далила сразу поняла, что смутило её дорогого супруга. Она тотчас же оставила его и метнулась к Советнику. Встав на колени, женщина обвила худенькими как плеть руками его ноги, скрытые под длинными полами плаща и быстро запричитала:

– Господин Советник, я знаю, что несмотря на строгость, в душе вы очень добрый и справедливый. Я прошу вас всего лишь исполнить последнюю просьбу умирающего. Я ведь знаю, что нас везут на казнь: дайте покрестить Едома. Он был вчера болен и супруг не решился, а сегодня уже можно…

– Пошла вон от меня, тварь! – прокричал в ответ Советник и брезгливо отдёрнул ноги от её рук. – ты хочешь надеть на него ту самую ритуальную побрякушку, которую запретил сам Маарах?

Далила задрожала от подступившего страха. Она подбежала к детям и прикрыла их своим хрупким телом.

– Сорви и с младшего это проклятое знамя! – приказал Советник своему спутнику, который всё это время с нескрываемым любопытством смотрел на его диалог с Далилой и даже внутренне сочувствовал последней.

Услышав приказ, он немедленно потянулся руками к шее Якова, на которой висела верёвочка с маленьким деревянным крестом, вырезанным саморучно Самсоном, но в то же мгновение был перехвачен подоспевшей Далилой. Испуганная мать набросилась на него сзади как кошка, схватила за локти и оттащила назад.

– Да убери ты свою сумасшедшую! – крикнул бородатый Самсону, молча наблюдавшему за женой.

Отбросив ослабевшую Далилу в сторону, он взял на руки Якова и поспешил покинуть дом.

– Берите второго и выходите отсюда! – приказал Советник бедным родителям и вышел вслед за своим помощником.

Далила уползла в угол комнаты и закрыла руками изъеденное слезами лицо. Самсон аккуратно поднял с пола Едома, который к этому моменту уже окончательно успокоился и заснул, смекнув, что в ближайший час он останется без еды.

Выйдя на улицу, священник столкнулся с чёрным крылом аэробуса за рулём которого сидел их бородатый гость.

«Наверное, прятали его в кустах», – промелькнуло в голове у Самсона.

Советник, ожидающий Самсона возле распахнутой двери аэробуса, быстро подошёл к нему, выхватил Едома и скрылся в кабине с ребёнком.

– Подождите, пожалуйста, я сейчас схожу за ней, – крикнул ему вслед Самсон.

– Нам не нужен ни ты, не твоя жена! – прокричал Советник. высунув голову в открытый иллюминатор.

– Как не нужны? – в недоумении спросил Самсон.

– Нам приказано забрать лишь детей, – сухо ответил Советник и запахнул окно.

С этими словами дверь аэробуса тихо задвинулась и крылатый транспорт взмыл в воздух. Оцепеневший Самсон ещё несколько секунд наблюдал за растворяющейся в небе чёрной точкой, а потом, будто очнувшись от колдовских чар, громко и неистово завыл в высь, как воет сука, у которой жестокий хозяин отнял только что народившихся щенков для того, чтобы их утопить.

Самсон побежал сквозь деревья и кусты, не разбирая дороги и не жалея оголённых лица и рук, по которым хлестали оголённые острые ветки. Он хотел лишь одного сейчас: превратиться в быструю птицу, догнать аэробус и вырвать детей из крепких лап зверя. Но прислужник Люцифера давно уже скрылся в редких перистых облаках, унося с собою Едома и Якова, мирно спавших на чужих предательских руках.

Глава 1

Я встал сегодня с кровати раньше обычного. Всю эту ночь меня мучал один и тот же кошмар: как будто в городе наступила страшная жара и все мои цветы зачахли от жажды. Если вы спросите меня, нравилась ли мне моя работа, я однозначно отвечу: «да», да ещё и с восклицательным знаком в конце.

Ещё будучи в Красном доме, я понял, что моё главное призвание в жизни – это цветы, поэтому-то в конце теста на экране и показался маленький мак. А вот брату моему, с которым мы росли вместе до семи лет, явился кусок мяса. У него, видимо, уже с рождения была склонность приносить людям страдания.

Помню, как какой-то бородатый дяденька отвёл нас двоих в темную комнату, где по всем углам были разбросаны мелкие кусочки цветной мозаики. Я, воодушевлённый увиденными цветами (ибо с самого детства любил только всё красочное), бросился к ним и стал составлять из них красивые узоры. Мой же брат, подождав немного в сторонке, кинулся к моим фигурам и начал их разрушать, откидывая в сторону красивые стёклышки. В тот день мы с ним впервые подрались. Эта тёмная комната с её мозаикой была причиной нашего разлада, который продолжается до сих пор.

Он всегда говорил мне, что глупо стремиться к совершенству, надо просто стремиться к власти и тогда вокруг тебя всё само будет совершенствоваться. Не смею с ним спорить, ведь это его философия, с которой он дослужился до начальника городской полиции.

Хорошо, что у меня в подчинении одни лишь безответные цветы, которые не смеют мне прекословить, иначе я бы давно кончил жизнь в сумасшедшем доме, так я не люблю перекраивать мысли взрослых людей.

Сегодня меня ждёт необыкновенный день: к нам в Красный дом пребывает сам Маарах. Я работаю там садовником уже десять лет, но ни разу правитель нашей страны не посещал жилище Великой Матки. А ведь она породила на свет всех его подданных.

Встав с постели, я наспех съел холодный бутерброд, приготовленный ещё вчера и позвал Эрика. Огромное электронное пано, занимавшее всю стену на кухне, включилось, и Эрик произнёс своим приятным баритоном:

– Здравствуй, Яков! Как твои дела?

– Всё окей, – ответил я, улыбаясь, и посмотрел на экран, где меня приветствовал голубоглазый блондин с широкой доброй улыбкой.

Именно таким, как мне всегда казалось, должен выглядеть друг. И именно такого друга я сгенерировал себе ещё десять лет назад, когда меня поселили отдельно от всех в стенах этой маленькой квартиры. Эрик учил меня все десять лет, как нужно обходиться с цветами, какие правильные примочки и добавки нужно подсыпать в и без того ухоженную землю, которой славился сад Красного дома.

Единственное, что не разрешал Эрик – составлять композиции. Он всегда говорил, что мне не нужно ничего придумывать, так как все уже давно открыли до меня. И все, что от меня требовалось – просто выбирать лучшее из лучшего, не об этом ли мечтает каждый человек? А ещё лучше, чтобы это лучшее было уже кем-то выбрано, и тогда тебе не придётся тратить душевные силы на никому не нужные поиски.

Поэтому каждое утро я брал в руки письмо от Главного королевского садовника и высаживал цветы в свои клумбы точно так же, как было изображено на фотокарточке, прикреплённой к письму.

– Эрик, ты считаешь приезд Маараха хорошей идеей?

– Я считаю хорошей идеей показать своё мастерство.

Эрик был настоящим мастером слова. Его ответы были всегда точными и располагающими к делу. Он не любил подолгу болтать, зато любил слушать все новости с моей работы. Я мог ему часами рассказывать, как поливал непослушные розы под палящим городским солнцем, как спорил с сестрой-хозяйкой в поисках лучшего места для хризантем. Эрик лишь на каждый мой рассказ кивал головой и вздёргивал вверх большой палец.

Наконец, излив на него всю накопленную за день тревогу и злость, я отдавался на волю сну.

Но сегодня мне не хотелось долго болтать, особенно с утра, когда предстояла такая важная работа. Я поскорее накинул свой рабочий халат, помахал Эрику и вышел и дома. Эрик проводил меня всё той же ослепительно белой улыбкой.

«Какой же всё-таки болван!» – воскликнул я про себя, кинув взгляд на его тупое вечно довольное лицо.

На улице царило оживление с самого утра. Наш красный квартал вовсю готовился к приезду правителя. Плитка на тротуарах блестела как никогда, умытая ещё с вечера поливальной машиной. Высокий подросток в широкой зеленой футболке раздавал жёлтые флайеры, на которых чёрными буквами было напечатано ровно в три строчки:

«Только сегодня!

Великий Маарах на площади Красного дома

устроит праздник цветов!»

Я не могу сказать, что так сильно заставило из этих трёх строчек меня волноваться: первая, в которой сообщалось, что я увижу его только сегодня, или последняя, вмещавшая всю мою жизнь. Я посмотрел на оборотную сторону флайера, где было нарисовано это знакомое, до боли худое лицо с открытыми темно-синими глазами, самыми честными глазами на свете, которые каждый день смотрели на всех жителей города с экрана центрального табло и желали доброй и покойной ночи. И я понял, именно в этот миг, что не могу его обмануть, что именно сегодня мне нужно показать себя настоящего, того садовника, который не слушался Эрика, который каждую ночь составлял безумные цветочные композиции у себя в голове, который мечтал творить, а не исполнять.

Я быстрее ветра промчался по узким улочкам, запертым среди разноцветных стен местных высоток, и, оказавшись на месте, сразу попал в толпу маленьких воспитанников, гулявших вместе с Лаурой – заведующей Красного дома. Заметив меня, Лаура улыбнулась, показав мне толстые белые зубы и тут же подтолкнула какого-то мальчика, стоящего рядом с ней, чтобы он отвесил мне поклон. Мальчик поглядел на меня растерянным взглядом, не сообразив, что нужно делать. Чтобы не вводить его в ещё большее смущение, я сам поприветствовал его рукой и погладил по кудрявой макушке.

Дети мне нравились гораздо больше взрослых, в них было ещё что-то выбивающееся из общего подчинения, какая-то самость, которая напрочь отсутствовала у моих ровесников. Несмотря на одинаковую серо-синюю форму каждого из них можно было отличить и выделить из толпы благодаря ясному осмысленному взгляду, в котором читалось желание действовать и творить.

Лаура быстро отдернула от меня мальчика, гордо вскинула свою маленькую голову, спрятанную под аккуратным каре, и зашагала в сторону Гранитного переулка, откуда должен был появиться правитель. Я несколько секунд проследил за удаляющейся от меня вереницей детей и полез в подсобку, где стояли вазы с цветами, приготовленными для высадки.

Больше всего на свете мне хотелось, чтобы Маараха сегодня встречали белые розы, обрамлённые по краям красными георгинами. Именно так, мне казалось, и должен был выглядеть букет царя. Я аккуратно вытащил цветы из вазы, обрезал им листья и поднялся с ними наверх.

На центральной клумбе, стоявшей прямо перед входом в Красный дом, уже покоилось письмо от Главного королевского садовника. Я посмотрел на него небрежно, спрятал в карман и взялся за лопату. Времени оставалось совсем мало, а мне нужно было ещё подкопать землю и подсыпать в неё удобрения.

Не помню, сколько точно ушло у меня времени на цветы, но когда в воздухе послышался громкий возглас королевского глашатая, клумба была уже готова к встрече с правителем.

– Внимание, дорогие братишки и сестрички! Дорогой правитель двигается к вам навстречу!

После этих возгласов я увидел приближающуюся ко мне толпу детей в центре которой шёл он. Я, признаться честно, видел Маараха вот так близко всего один раз, когда был ещё совсем крохой. Мне было лет пять, когда он приехал к нам в Краснный дом в окружении своей свиты. Как и сейчас, Лаура ещё целую неделю до его приезда была дико возбуждена и постоянно заглядывала в комнаты детей с одной и той же фразой: «Надеюсь, вы меня не опозорите!». Тогда он пробыл у нас почти час, но мы его видели всего минут пять на самом входе. Все остальное время Маарах провёл возле Великой Матки.

Я почти не запомнил его лица, оно было красивым, однако, красота эта была неброской и слишком выверенной до идеала. Единственное, что мне бросилось в глаза из всей его внешности, был его нос. Более прямого и тонкого носа я не видел ни у кого в своём окружении. Этот нос выдавал в нём, как мне казалось, царскую породу.

И сегодня снова, когда я увидел правителя, облачённого в скромное темно-серое пальто, мне вспомнился этот нос. Он был может быть немного покрупневшим от времени, но всё таким же прямым и красивым.

Маарах шёл в обнимку с одим из воспитанников, Лаура же семенила за ним с правого боку, стараясь не отставать. Её то и дело откидывал в сторону кто-нибудь из воспитанников, желающий пробраться поближе к правителю, но она постоянно гордо возвращалась на место.

Уже почти приблизившись вплотную к клумбе, Маарах вдруг неожиданно остановился. Я видел, как он взял в руки фоноскоп, и что-то быстро в него пробормотал. По его недоумевающему взгляду я сразу же понял, что речь шла о главной клумбе.

Я опустил глаза на землю, покрытую глянцевой плиткой и стал нервно ждать приговора. Маарах ещё несколько секунд посмотрел на клумбу, а потом, видимо, заметив кого-то в стороне, сделал жест рукой, приглашая к себе. В ту же секунду из-за угла показался Главный садовник, и я понял, что меня будет ждать сегодня вечером не Эрик, в лучшем случае тюремный подвал.

Главный садовник, которого я тоже видел только на присылаемых мне открытках был ещё сравнительно молодой мужчина, с очень большим животом, все время выпирающим вперед. Он был одет в серый фартук, который едва сходился на нем.

Бросив один лишь взгляд на мою клумбу, он покраснел от злости, вздернул вверх руки и закричал:

– Да как ты посмел!

После эти слов он подбежал ко мне, схватил меня за ухо и пригнул к земле.

– Ты ослушался моего приказа, придурок! Да ты хоть знаешь, что сейчас будет! Как ты должен был украсить клумбу, спрашиваю тебя, как? Как тебе в голову только пришло лепить здесь такую безвкусицу!

С этими словами он схватил в охапку все мои цветы, вырвал их из клумбы и бросил на плитку. Я хотел спасти от его гнева хотя бы одну розу и нагнулся к земле, но он с силой отшвырнул меня в сторону и принялся топтать цветы ногами.

– Азавель, остановись, остынь! – послышался за спиною спокойный размеренный голос Владыки.

Я обернулся к Маараху и застыл в изумлении. Глаза правителя выражали умиротворение и спокойствие, как будто все, что происходило перед ним, было лишь бесполезным жужжанием мух.

– Правитель, я обещаю вам, он ответит! – вскричал Азавель, лицо которого покрылось испариной от волнения.

Но Маарах не обратил на него внимания и обратился сразу ко мне:

– Дай мне конверт.

Я смущённо отвернул глаза в сторону. Однако ослушаться приказа я не смел и поэтому, достав конверт из кармана, протянул его Маараху. Ваш покорный слуга не видел, как правитель открывал его и доставал послание Азавеля. Единственное, что я услышал через несколько секунд, был громкий удивлённый возглас Главного садовника. Я поднял глаза и увидел в руках у Маараха помятый лист бумаги, на котором были нарисованы… белые розы, укутанные в красные георгины.

– Зачем же вы поднимаете руку на своё же творение, Азавель? Нехорошо это как-то.

В эту секунду я даже ущипнул себя за ладонь, чтобы проверить, сон это или явь. Посрамленный Азавель злобно посмотрел на меня, затем поклонился Владыке и убежал обратно за угол на своих коротких толстеньких ножках.

Маарах ещё раз посмотрел на меня, слегка улыбнулся одними уголками рта и спокойно произнёс:

– Поставьте обратно цветы, они прекрасны.