Полная версия
Me And Be Us
Me And Be Us
Мабус Сейлор
© Мабус Сейлор, 2025
ISBN 978-5-0068-6593-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Лодка по имени Сириус
Каждая история начинается с горизонта. Моя – с ржавых качелей под серым небом.
Я родился на востоке, 26 января 1990 года, когда огромная страна шла трещинами и готовилась рассыпаться на осколки.
За окном детства висели низкие тучи, во дворе скрипели качели, пахло железом и сырой землёй.
Отец пил и говорил, что живым чувствует себя только в угаре. Мать суетилась от утра до ночи, будто её руки могли удержать дом, давно трещавший по швам.
Единственный свет исходил от бабушки. В её кухне пахло хлебом и яблоками, даже если на столе была лишь картошка. Она вытирала руки о старое полотенце и повторяла, словно молитву: – Не давай советов. У каждого свой путь. Просто слушай.
Эти слова она вплетала в каждое движение, даже когда учила меня лепить пирожки. Я раскатывал тесто криво, начинка вываливалась, а она смотрела на меня с улыбкой и говорила: — Как у моряка – криво, да вкусно.
Мы смеялись так громко, что соседи стучали по батареям – мол, хватит. А нам казалось, будто они отбивают ритм и подыгрывают нашему оркестру.
И только много лет спустя я понял: именно в этих простых ритуалах: запах выпечки, тёплые ладони, её умение слушать вместо того, чтобы раздавать советы – и была моя единственная карта. Тогда я ещё не знал, как сильно она мне пригодится.
Я таскал коробки в холодных ангарах, прятался среди перегородок, где воздух пах пылью и чужими амбициями. Женился. Мы построили дом, но стены постепенно превратились в клетку. Детей так и не появилось, и брак осыпался, как штукатурка в старом подъезде.
За неделю до моего двадцать седьмого дня рождения умер отец. У его могилы я смотрел в каменное лицо с пустыми глазами и вдруг понял: такие же смотрят на меня из зеркала.
Глаза, которые так и не нашли, ради чего открываться каждое утро.
От этого взгляда я бежал в бутылку – туда же, где он прятался всю жизнь. Однажды я проснулся на кухонном полу. Рука дрожала, стакан был разбит. В зеркале моё лицо выглядело чужим, жёлтые круги под глазами, губы без цвета. В тот момент до меня дошло: я умираю не от судьбы, а от себя самого.
А ведь с детства я мечтал о море – о тонкой линии горизонта, где каждый день рождается что-то новое. Мечтал купить старую лодку и пройти на ней весь свет. Услышать людей там, где кончаются ленты новостей и начинаются живые голоса.
Я продал машину – последнее, что осталось после брака и купил билет в один конец в Индию. Там всё перевернулось.
Первое утро в Индии я вывалился из хостела на рассвете. Хозяин, заметив мою потерянность, принёс мне чай и кусочек манго. – Для пути, – сказал он и махнул рукой, будто это самое естественное в мире. Такие мелочи – улыбка, поданная чашка – научили меня верить, что мир не только ломает, но и чинит.
Я начал создавать сайты и сервисы для людей, у которых были голос и знание, и главное – желание делиться ими.
Так появился мой проект MABUS Digital Creator – как платформа для тех, кто хочет быть услышан.
Постепенно, помогая другим звучать в мире, я услышал и свой собственный голос.
Я жил в дешёвых комнатах и в палатках, падал, вставал, менял маршруты. Индия стала отправной точкой, но вскоре дороги повели дальше – пока само понятие «далеко» не потеряло смысл.
Я учился у встречных людей и слушал их истории. В Стамбуле получил лицензию капитана. В Швеции на пристани провёл ладонью по облупившемуся борту старой сорокафутовой лодки.
На корме было имя: Сириус. Я не стал его менять – у моря своя память. Купил её без ответов на «разумные» вопросы.
Но именно такие решения толкают жизнь вперёд.
С тех пор я иду по миру на этой лодке. И мир отвечает историями. Они клеймят кожу ветром и солью, как метки от верёвок на ладонях.
В них одна суть: радость там, где почти нечего есть, и пустота там, где всего слишком много.
В путешествиях хватало всего: и штормов, и праздников, и нелепых смешных ситуаций. Но обо всём – по порядку.
Дневник. Занзибар. Ночь ровная и чёрная, как асфальт после дождя. Скрипят снасти – и каждый звук напоминает голос отца. Впервые я не злюсь. Я просто держу курс. – У каждого свой путь.
Я не учёный и не пророк. Эта книга – не сверху вниз, а от человека к человеку. Не будет лекций. Только то, что я видел и понял – на воде, на дорогах и в человеческих взглядах.
Сириус стар – и это не просто судно. Он стал моим компасом и моим языком. На нём я понял: то, что мы делаем с планетой, друг с другом и с будущим – это один и тот же ветер. Его можно поймать, а можно потерять.
Я чиню его сам – и будто чиню себя. Иногда кажется наоборот: это он чинит меня. В каюте, среди запаха соли, металла и старой древесины, я слышу, как вода стучит в борт.
Между этими звуками оживают бабушкины слова и отцовская тишина. Между ними – вся моя жизнь. А может, и история всего, что мы строим и разрушаем.
Если ты держишь эту книгу – значит, тоже ищешь своё место на карте. Я не обещаю правильных ответов. Обещаю честный взгляд и ветер в лицо. Иногда он солёный и злой. Иногда – тёплый, как дыхание ребёнка. Но всегда – настоящий.
Мы пойдём вместе. Я покажу, что видел, и что это сделало со мной. Ты решишь, что делать дальше.
Я не дам советов. Просто покажу курс, который выбрал сам. А дальше – море. Оно любит тех, кто готов слушать. Добро пожаловать на борт Сириуса.
Дневник. Швеция. Мороз берётся за железо, как рука за горло. Я покупаю лодку, не считая, сколько уйдёт на ремонт. Но знаю: если останусь на берегу – потеряю больше.
Глава 1. Тень кита
Я много раз сидел у иллюминатора. Под крылом переливался океан, облака лежали белыми континентами. И каждый раз приходила одна и та же мысль: всего несколько часов – и я окажусь на другом конце света.
Для моих предков это было бы чудом. Для меня – обычный рейс. Но в такие минуты чудо снова становилось настоящим, и я ловил себя на улыбке.
Иногда рядом со мной в кресле оказывались дети. Они прилипали носами к стеклу и шептали: — Смотри, мы выше облаков! Я улыбался вместе с ними и думал, что в этих глазах – то же чувство, которое я испытал, когда впервые поднял парус.
Мы научились летать выше птиц, нырять глубже рыб и даже уходить за пределы планеты. Самолёты режут небо за считанные часы. Подлодки спускаются туда, где давление гнёт сталь. Космические аппараты исчезают в темноте, оставляя Землю позади.
И всё же у любого величия есть тень – тяжёлая, как тень кита в глубине. Её не видно, пока не заметишь движение воды.
И вдруг понимаешь: рядом сила, которой не можешь управлять.
Чем больше мы «покоряем природу», тем уязвимее становимся сами. Мы строим плотины – и реки пересыхают. Вырубаем джунгли – и встречаем новые вирусы. Строим заводы – и дышим воздухом, от которого кашляют наши дети.
Человеческий разум творит чудеса. Но вместе с ними мы плетём себе ловушки.
Я видел города, выросшие там, где недавно были поля. Реки, где рыба исчезла, а вода стала мутной, как похмельный рассвет. Волны океана приносили к моему борту пластиковые крышки вместо ракушек.
Но видел и другое: Мальчишек в Латинской Америке, которые запускали воздушного змея, сделанного из мусорного пакета и палок. Он летел над городом, и они кричали от счастья так, будто это их первый космический корабль.
В тот миг я понял: Даже в руинах цивилизации дети умудряются строить будущее – лёгкое и упругое, как их смех.
Уроки прошлого
Я наткнулся на них в небольшой библиотеке на окраине индийского города: Пыльные полки, книги вразнобой, и среди них – подшивки на английском, оставшиеся со времён колоний.
Дневник. Индия. В комнате пахнет пылью и чернилами. Сквозь окно тянет жарой и уличным шумом. Прошлое крошится в руках – и пыль оседает на пальцах, как память, от которой не отмыться.
Газеты XIX века обещали рай. Политики уверяли в бесконечном росте. Инженеры восторгались машинами, что должны были освободить человека от тяжёлого труда. Фабрики гудели, города разрастались – казалось, начался золотой век.
И вскоре сияние этого рая заслонил дым.
Я читал о Манчестере – и почти ощущал смог, липнущий к коже. Одежда чернела за день, словно впитывая копоть вместе с дыханием. А кашель у детей звучал так же привычно, как звон колоколов. Маленькие руки тянулись в механизмы, куда взрослые не могли сунуться. Детство растворялось в гуле станков.
Английские реки превратились в сточные каналы. В 1858 году Лондон пережил «Великую вонь»: жара усилила смрад от Темзы, куда сбрасывали все отходы. Вода стала настолько ядовитой, что парламентарии завешивали окна мокрыми простынями.
В бедных кварталах холера и тиф уносили жизни так же привычно, как совсем недавно ковид.
И всё же даже в этой тьме люди находили силы смотреть вперёд. Первые законы против детского труда. Первые шаги к санитарии – тонкие ростки, пробившиеся сквозь камень.
Прошло два века. Но когда я иду по современным кварталам Азии, Африки или Южной Америки, передо мной оживает та же картина: Перенаселённые улицы. Бесконечные смены. Ядовитый воздух, который люди принимают за норму.
Разница лишь в том, что над заводами теперь не угольный дым, а химические выбросы.
Не хлопчатобумажные станки, а серверные – ряды компьютеров пожирают энергию электростанций.
Не угольные шахты, а литиевые рудники, где дети добывают металл для батарей наших смартфонов.
Я видел этих детей. Их пальцы, чёрные от пыли, напоминали строки из тех английских газет. Казалось, бумага ожила – только теперь в тропическом пекле.
И всё же где-то рядом всегда появлялась другая картина: Девочка, бегущая босиком по пыльной дороге с букетом сорняков, который для неё был дороже роз. Или парнишка, который, вытирая чёрные руки, всё равно умудрялся улыбаться.
Эти лица – как живые фонари, которые не дают миру окончательно провалиться во тьму.
Уроки прошлого до сих пор висят в воздухе, как тот самый дым, который человечество так и не развеяло. История повторяется: мы снова строим новые миры и разрушаем старые.
И я думаю об этом каждый раз, когда смотрю в ночное небо. Космос кажется будущим, но и туда мы несём тень – тёмную, как океанская глубина, где прячется кит.
Космос как зеркало
Дневник. Атлантика. Ночь прозрачная и гулкая. Ветер стих, и Сириус стоит на воде, будто лодка забыла, что должна идти. Я лежу на палубе и смотрю на звёзды. Они висят так близко, что кажется – протяни руку, и соберёшь пригоршню света.
Я думаю о Гагарине. О том, как его голос впервые прозвучал с орбиты в 1961-м.
Для миллионов людей это было не просто «Поехали» – это был выдох целой планеты. Мы впервые увидели себя со стороны: Маленький голубой шар в бездне. Хрупкий, как стекло.
Тогда казалось: всё изменится. Мы поймём, что границы условны, а наш дом – общий. Но космос оказался зеркалом. Он отразил нас такими, какие мы есть. Казалось, впереди новое начало.
Но туда сразу ушли старые привычки: те же болты, что валяются у заводских ворот, та же небрежность, что пачкает берега.
Вместо будущего – след от вчерашнего хаоса.
О «синдроме Кесслера» я впервые прочёл в старом National Geographic. Там писали: если не изменить курс, мы сами запрем себя на планете. Вокруг Земли кружат тысячи тонн металла – обломки ракет, мёртвые спутники, болты, панели.
Каждое столкновение рождает сотни новых осколков. Один болт, летящий со скоростью пули, способен пробить корпус корабля.
Мы мечтали о космосе как о новом океане, а превратили его в свалку.
Я смотрю на гладь Атлантики и думаю: орбита и море похожи. Стоит оставить на палубе щепку – и волна подхватит её, унесёт в никуда. Так же и там, над Землёй: каждый обломок становится угрозой.
И однажды я понял это буквально. Ночью, недалеко от Канар, Сириус налетел на что-то в темноте. Глухой удар – будто сердце океана стукнуло в корпус. Лодка вздрогнула, снасти зазвенели, я выскочил с фонарём. В жёлтом круге света качался обломок пластикового контейнера, обросший водорослями, с торчащей арматурой.
Один край пробил обшивку под ватерлинией – и в трюм рванула вода. Сначала я услышал её звук – быстрый, уверенный, как шипение змеи. Потом почувствовал холод у ног.
Паника схватила за горло, но времени не было. Я черпал воду ведром, бил по помпе, затыкал дыру всем, что попадалось под руку: обрывком фанеры, мокрой курткой, даже ковриком.
Руки дрожали, губы сводило солью, а в голове крутилась одна мысль: если промедлю – Сириус уйдёт на дно вместе со мной.
К утру корпус держался. Я сидел выжатый, с разбитыми костяшками пальцев, и смотрел, как море уносит тот контейнер в темноту.
Но не только тьма уходила с ним – в тот же рассвет над горизонтом выплыл отряд дельфинов.
Они проплывали рядом, будто проверяли, кто у нас в гостях, и своим всплеском посылали мне маленький морской смех. Я рассмеялся в ответ – глупо и честно – и вдруг понял: мир умеет подшучивать над нами даже тогда, когда мы едва держимся на плаву.
И, может быть, именно поэтому для меня так важно, что мы наконец начали двигаться в правильном направлении и с очисткой океанов, и с очисткой орбиты.
В море уже ходят суда, собирающие пластиковые острова. Волонтёры на берегах сортируют мешки мусора под ритм прибоя. За траулерами тянутся сети, вытаскивающие из воды тонны мусора.
На причале в одной из африканских деревень я видел, как подростки собирали бутылки, перевязывали их верёвками и делали из них удочки для детей. Простой пластик становился игрушкой и ремеслом одновременно.
В космосе инженеры проектируют «орбитальные пылесосы» и системы, превращающие обломки в топливо.
Впервые речь идёт не о том, как лететь быстрее, а о том, как убрать за собой.
Мы гордимся телескопами, что видят галактики за миллионы световых лет. Миссиями, что исследуют Марс. Спутниками, благодаря которым я пишу эти строки для тебя, качаясь посреди Атлантики.
Но, может быть, главное, что подарил нам космос, – это зеркало.
И когда я снова смотрю в небо с палубы, мне ясно: Оно показывает, что Земля – единственный дом, и другого у нас нет.
А ещё – что у нас есть руки, чтобы убирать, и умы, чтобы придумать, как это сделать.
Если кто-то спросит меня, зачем я всё ещё выхожу в море, я отвечу просто: Потому что иногда, глядя на звёзды и на своих соседей-дельфинов, я хочу верить – мы всё-таки понимаем цену этого дома.
Достижения и разрушения
В Париже я как-то поставил палатку прямо в парке у железнодорожной станции. Вечером всё казалось романтикой: фонари, шум поездов вдали, запах свежей травы. Я забрался в спальник и на минуту вообразил себя поэтом-скитальцем – почти как Хемингуэй, только с китайским фонариком.
Разбудили меня хлопки. Я высунул голову и увидел группу туристов, собравшихся вокруг. Они фотографировались на фоне палатки, будто это новая уличная инсталляция.
– А вы часть перформанса? – спросила девушка на английском. Я сонно пробормотал: – Да. Называется «бедный, но свободный». Они засмеялись и ушли. А я остался лежать и думал: в другое время человек вроде меня был бы просто бродягой, а сегодня – арт-объект, который тут же улетает в соцсети.
Может быть, и это тоже прогресс: умение превращать странника в историю, а историю – в улыбку.
Мы живём в мире, где чудо стало привычным. Мы управляем ветром и солнцем, соединяем миллиарды людей в невидимую сеть, лечим болезни, ещё недавно звучавшие как приговор. Нейросети пишут картины и музыку, будто у них тоже есть душа.
Всё это похоже на шаг к нашему собственному «обожествлению».
Дневник. Париж. Ночью я слушал поезда. Они приходят и уходят, как мечты, которые ускользают, пока я держусь за землю.
В Латинской Америке я сидел на кривом деревянном крыльце вместе с рыбаком по имени Мигель. Он раскладывал на коленях фотографии: море, полное рыбы, улыбающиеся дети, лодки, вернувшиеся с уловом. Потом – новые снимки: пустые сети, серые лица соседей, море без блеска. – Смотри, – сказал он. — Это было до аварии.
Он говорил про Deepwater Horizon – взрыв, который в 2010-м выплеснул миллионы баррелей нефти. Она накрыла всё: птиц, рыбу, его деревню, его прошлое. Мигель развёл руками – и в пустоте его ладоней я увидел цену прогресса, который приходит как хищник – всегда берёт больше, чем отдаёт.
А однажды я встретил женщину возле аптеки с облупленной вывеской. Мы сидели на ступеньках, солнце плавило пыль. Она сказала почти шёпотом: – Знаешь, когда ребёнок умирает не от болезни, а от цены на таблетки… это самое страшное.
Её глаза были сухими. Слёзы закончились.
Там, где фармацевтические компании считают прибыль в долларах, смерть превращается в бухгалтерию.
И даже дома я вижу другую сторону прогресса. Мой племянник часами сидит в телефоне. Его смех искренний, когда он делится мемами с друзьями. Но за этим смехом я замечаю другое: экран стал его главным источником эмоций, а внимание – самым дорогим товаром.
Невидимая сеть держит его крепче, чем цепи когда-то держали рабов. Только иллюзия свободы теперь с надкушенным яблоком не из Эдема, а из магазина электроники.
Так во всём. Искусственный интеллект может быть врачом, учителем, спасателем. Но в руках военных он уже проектирует оружие, которое убивает быстрее и точнее любого солдата.
Технология – это отражение. Оно не доброе и не злое. Оно просто отражает того, кто смотрит в него.
Мигель видел в море жизнь – корпорации увидели нефть. Эфиопская мать видела в таблетках шанс – фармацевты увидели рынок. Мой племянник видит в телефоне радость – корпорации видят потребителя.
Каждый раз, когда я думаю об этом, во мне звучит один и тот же вопрос: Всё, что мы создаём, станет инструментом созидания или оружием разрушения?
Никогда прежде выбор человечества не был таким острым. И никогда цена ошибки не была такой высокой. Ведь технологии сами по себе нейтральны. Для меня они всегда были всего лишь инструментом.
Но однажды я увидел это наглядно – не в книгах и разговорах, а в звонком ударе молота по раскалённому металлу.
Меч в руках человечества
В Марокко я однажды сидел на базаре и наблюдал за кузнецом. Его лавка выглядела так, будто застряла во времени: раскалённый металл, запах угля, звон молота. Рядом столпились мальчишки, заворожённо глядя, как из безликой заготовки рождалось лезвие.
Кузнец выковал нож, поднял его к свету и сказал: — Этим можно нарезать хлеб. А можно – перерезать горло. Всё решает рука, которая держит.
Эта фраза врезалась в меня сильнее, чем стук молота.
С тех пор, когда я думаю о технологиях, перед глазами всё ещё стоит его кузня.
В руках мастера сталь превращается в инструмент. В руках тирана – в оружие.
Так же и с технологиями: они не рождены добром или злом – они лишь продолжение руки, что владеет ими.
Возьми искусственный интеллект. Один врач показал мне снимок и сказал: – Этот алгоритм заметил опухоль там, где я её даже не видел. Если бы не машина, пациент уже не жил бы. В его глазах смешивались радость и смирение. ИИ уже сегодня помогает находить рак кожи точнее, чем опытные дерматологи.
Но тот же интеллект может превратиться в сеть тотальной слежки. В Китае я шёл по улице и чувствовал на себе десятки невидимых взглядов камер. Ты улыбаешься, идёшь, думаешь, что свободен – а каждый шаг уже оцифрован.
Машина не знает жалости. Она знает только задачу.
Я поймал себя на мысли: если я сейчас чихну – где-то на сервере это сохранится как «подозрительная активность». А если улыбнусь слишком широко – наверняка сочтут за политический протест. Это тонкий лёд…
Тот же холодный алгоритм, что на одних улицах превращает жизнь в зону контроля, в другой сфере становится нитью, ведущей к чудесам.
В одной марине я разговорился с мужчиной, который сидел на скамейке у пирса и смотрел, как его сын гоняется за голубями. Мы болтали о лодках, о погоде, о цене на топливо – обычные мелочи. И вдруг он замолчал. Потом тихо сказал: – Знаешь, я никогда не думал, что услышу от сына: «Папа, я тебя вижу».
Мальчик родился почти слепым. Несколько лет назад врачи провели экспериментальную терапию, отредактировали ДНК – и теперь он впервые видел мир: море, небо, лицо отца.
Я сидел рядом и просто слушал. В голове звучал бабушкин голос: – Не давай советов. Просто слушай.
И в тот миг я понял: иногда слушать – значит быть свидетелем чуда. Мужчина говорил, а его глаза блестели от слёз.
Этот блеск говорил больше, чем любые слова.
Но рядом с этой надеждой поднимается мрачный горизонт: мир, где «совершенные дети» станут товаром для богатых, а остальные будут считаться второсортными. Я однажды пошутил за столом с попутчиками: — Ну что, будем заказывать детей по каталогу? Кто-то добавил: — Главное, чтобы возврат был бесплатным.
Мы говорили и смеялись, но каждый понимал: технологии ведут нас туда, где грань между чудом и абсурдом становится всё тоньше.
Одним из таких чудес стали цифровые платформы. Они обещали связать миллиарды людей. И действительно – я сам переписываюсь с близкими через океаны, строю проекты с людьми, которых никогда не встречал лично. Это чудо. Но оно же легко оборачивается иллюзией.
Разговор с юношей: – У меня в соцсетях две тысячи друзей. – А с кем ты можешь поговорить посреди ночи, когда тебе плохо? – спросил я.
Он замолчал.
Миллионы контактов – и ни одного плеча рядом.
Дневник. Турция. На рынке я попросил кофе у старика. Он подал чашку, но с таким видом, будто проверял: друг я или враг. Когда я сделал первый глоток и улыбнулся, он улыбнулся в ответ.
В пути я видел это много раз. Люди встречаются настороженно, словно каждый держит меч. Но стоит улыбнуться, разделить хлеб, налить кофе или просто сесть рядом у костра – и клинок превращается в ложку. Это и есть…
Дорога в будущее
Скажу прямо: эта глава не о том, что мир обречён. Она – о том, что у нас впереди редкий шанс. Никогда раньше у людей не было столько знаний и инструментов. Никогда мы не были так близко к пониманию простого, но самого главного: планета – наш общий дом. И запасного у нас нет.
Я начал писать эту книгу, потому что видел то, о чём больше не могу молчать. И знаю: мы можем сменить курс.
Старый порядок больше не работает. Эта многовековая глыба, которую мы тащим на своей спине, должна наконец упасть.
Законы бесконечной гонки «возьми больше, беги дальше» – ведут нас в тупик. Мы видим это каждый день: реки, которые пересохли; города, где стены растут быстрее деревьев; лица, где пустота вытесняет улыбку.