Невыдуманные истории, рассказанные журналистом из глубинки

Сергей Иващенко

Невыдуманные истории, рассказанные журналистом из глубинки

Глава 1

ЭТО БЫЛИ ЛИЧНОСТИ

В 2018 году позвонил мне мой товарищ Михаил Петрович Кивилев и в свойственной ему шутливой манере поинтересовался: «Выпивать когда будем по поводу юбилея?»

– Какого? У тебя уже прошел, у меня – впереди…

– А сто лет газеты, где мы с тобой пописывали…

Точно. Ведь «День республики», а в прошлом «Ленинское знамя» была основана в 1918

году.

«Ленинское знамя» была первой в моей жизни газетой, в которую я попал не без труда, так как образование у меня было филологическое, и первый год после окончания университета я работал в Черкесском педучилище. А журналистом всегда хотел быть. И тут оказалось, что моя родственница работает уборщицей в «Ленинском знамени». Не ахти какие связи, но все же…

Она поговорила с тогдашним редактором Сергеем Васильевичем Костиным, и он принял меня. Послушал, пораспрашивал, кто таков и откуда, и предложил написать пару заметок о жизни педучилища.

Когда я принес их, он прочитал и одобрительно хмыкнул. Так я стал внештатным корреспондентом. Потом меня взяли в редакцию корректором, где я проработал год. А потом ( о, счастье!) приняли младшим корреспондентом в отдел культуры к Светлане Федоровне Телешко. Моему счастью не было предела. Журналисты редакции казались мне небожителями. С каким восхищением наблюдал я за Сергеем Петровичем

Никулиным, который тогда был заместителем ответственного секретаря газеты! Он часто заходил в корректорскую и передавал курьеру так называемые оригиналы – печатные

тексты, которые потом относились в типографию, где на линотипах набирались уже газетные строчки. Они отливались из сплава, который, кажется, назывался гарт.

Линотипистки, как на печатной машинке, набирают текст, а металлические строчки падают в специальный контейнер. А вся типография наполняется приятным звоном от падающих пластинок. На всю жизнь осталось это первое впечатление от процесса «делания газеты».

Заходя в корректорскую, Сергей Петрович любил побалагурить и делал это замечательно, как истинный московский интеллигент. А он и был москвичом, по каким-то причинам попавшим в наш медвежий, пусть и южный, угол. Сергей Петрович знал множество стихов русских поэтов, иногда позволял себе почитать наизусть. Я тоже любитель русской литературы и тоже знал и знаю кое-что наизусть. Но куда мне до Сергея Петровича!

Выйдя на пенсию, Сергей Петрович стал активно писать рассказы и повести. У него вышло несколько сборников. Замечательные рассказы. Я когда прочитал подаренную мне автором книгу ( к своему стыду забыл название сборника), был поражен. Вот этот человекздоровается со мной за руку, запросто по-отцовски беседует, а ведь он большой писатель!

Счастье, что довелось знать такого человека. Светлая память Сергею Петровичу, фронтовику, настоящему русскому интеллигенту.

А Михаил Абрамович Витензон – тоже уникальная личность. Ни разу не читал ни одной его статьи, так как он был ответственным секретарем газеты и писать ему было некогда. Но знаю, что он писал стихи, на его тексты было написано несколько песен известным тогда композитором Асланом Дауровым. Ответственным секретарем Витензон был

великолепным. Чертит ли он макет газеты, размечает ли гонорары, или еще что-то делает из огромных секретарских обязанностей и … мычит. Мгу-мгу- мгы.... и ни одного слова. Подойдет, бывало, к корректору, смотрит на правку в полосе и вдруг тык пальцем в строку. Вот ошибка.. А смотрит-то он на полосу, перевернутую. Как он умудрялся это делать?

Однажды на мой день рождения решили мы слегка выпить в нашем кабинете. По понятным причинам всех не позовешь. Решили и Витензона в этот раз обойти вниманием. А он ходит по коридору туда-сюда, мычит. Миша Кивилев говорит:

– У Витензона нюх на это дело. Мы только подумаем выпить, а он уже знает.

– Да, закрыл я дверь на замок, – говорю.

И вдруг деверь открывается и заходит Михаил Абрамович:

– О, друзья мои, по какому поводу выпиваем?

Пришлось налить. Сделали это от души. Как он дверь замкнутую открыл?

Однажды на день рождения Михаила Абрамовича редакционный художник Николай Иванович Курило, по совместительству писавший панегирики к дням рождения, выдал такой опус.

Песня – зона Витензона.

Он поет «Шмеля полет».

А не будет Витензона,

Кто тогда нам запоет?

Вот и нет давно Витензона, а песню его, думаю, все, кто ныне здравствуют, помнят. Светлая ему память.

Низкий поклон и светлая память многим замечательным людям, с кем пришлось работать.

Николаю Алексеевичу Мосиенко, которого считаю своим учителем, Сергею Васильевичу Костину, Виктору Ивановичу Бельскому, Анне Федоровне Бельской, нашему завхозу Кондратьевичу и многим другим прекрасным людям. Хорошо, что бывают юбилеи. Это повод вспомнить хорошее. А его, конечно же, было больше, чем плохого.

Глава 2

ДОЛГ ПЛАТЕЖОМ КРАСЕН

История эта началась в далеком 1980 году. Я после окончания Львовского университета проходил военные сборы, чтобы получить лейтенантское звание. Было это в небольшом украинском городке Славуте Хмельницкой области, бывшем еврейском местечке.

Среди двух сотен курсантов нас, русскоговорящих, было не больше десятка человек. Среди них и Юра Ищненко с исторического факультета. Я его выделил из общей массы в первую очередь, как человека, говорящего по-русски, что означало уже близкого по духу. Но друзьями мы не стали, да и вообще почти не общались.

Но у Юры была еще одна примечательная особенность. Каждые выходные он брал увольнительную и уходил из казармы на сутки. Как я понял, у него были какие-то родственники в Славуте. Возвращался всегда в воскресенье к вечерней проверке в хорошем подпитии. Не бузил, ни с кем особо не разговаривал, а ходил туда-сюда по казарме, истово горланя единственную фразу из песни: «Позд-но мы с то-бой по-ня-ли…» И все. Без продолжения. За вечер он мог затянуть так раз десять.

Однажды, когда наш батальон построили на плацу у казармы, и началась проверка, Юра на свою фамилию не откликнулся.

– Курсант Ищенко! – в очередной раз произнес комбат майор Солдатов.

А в ответ – тишина.

– Курсант Ищенко!..

И тут со стороны дырки в заборе, отделявшей воинскую часть от остального мира, раздалось громкое и протяжное: «Поздно мы с тобой поняли…»

То курсант Ищенко прибыл из увольнения. Ржач стоял такой, что грачи на соседних тополях взметнулись в небо.

Вскоре я навсегда уехал с Украины, что теперь считаю самым разумным поступком в своей жизни. Но тогда, признаюсь, тосковал по вольной студенческой жизни и по красивому городу Львову. Отработав год в Черкесском педучилище, отправился в отпуск, конечно же, во Львов к друзьям, но перед этим заехал в Крым, на моря.

Иду в Симферополе по подземному переходу к железнодорожному вокзалу, и вдруг меня окликает парень. Помятенький изрядно, явно с хорошего бодуна. Я уже, было, хотел отмахнуться…

– Простите, а год назад вы не были на военных сборах в Славуте?..

Я вгляделся в лицо вопрошавшего.

– Поздно мы с тобой поняли?…

– Да, это я.

– Кажется, Юра тебя зовут?

– Д-да, прости, пожалуйста, тут такая незадача…

И Юра рассказал туманно, что приехал сюда на практику со студентами какого-то техникума, и вот гульнул. А теперь нет денег на билет, чтоб доехать автобусом до лагеря.

Не будучи трезвенником, я вошел в положение бедолаги и дал ему три советских рубля.

– Я обязательно верну.

– Ну, ну, – ухмыльнулся я по-доброму. Где ты, а где я?

Прошло полжизни. Это был, наверное, 2005 год. Я снова попал во Львов, приехал в гости к своему другу Мише Типцову, который был женат на моей однокурснице Ирине. Вышли погулять по старым улочкам Львова, по «центрам», как выражались львовяне, и русские, и украинцы. Прошлись по старинной площади Рынок, которая сильно деградировала за время украинской самостийности и напоминала стареющую, дряхлеющую европейскую дамочку, переставшую следить за собой. Но какой-то шарм еще сохранялся. Попили кофе в одной из кофеен, «кавярен» по-львовски, не забыли заглянуть и в пару рюмочных, пропустив по «полтинничку».

Боковым зрением я почувствовал, что какой- то мужичок пристроился к нам в фарватер и явно прислушивается к нашему разговору. Может, случайное совпадение? Но пока ждали зеленого сигнала на одном из светофоров, он чуть не уткнулся в мою спину. Я оглянулся.

– Простите, а в 81-м году вы не одалживали мне три рубля в подземном переходе в Симферополе?

После секундного потрясения я врубился в ситуацию, и, сделав вид, что не сильно удивлен, произнес:

– Одалживал.

Дольше уже делать умную физиономию я не мог. Мы искренне обнялись.

– Ну, ты, Юра, даешь! Через четверть века!

Надо было видеть реакцию Миши! Он только качал головой и повторял:

– Охренеть! Охренеть!

– Ну, как поживаешь, Юра?

– Да, пойдет. В историческом архиве работаю.

– А-а, мы ж проходили мимо, ты там нас и срисовал?

– Ага.

– Ну, и как работа?

– Да, не очень. Одни националисты вокруг.

Он махнул рукой. Мол, тут ничего изменить нельзя. Полез в карман и достал оттуда купюрку в пять гривен.

– Вот, возвращаю, как обещал.

– Да, брось ты. Я ж искренне дал, понимая твою ситуацию. Да, и почему пять? Я ж тебе три рубля давал, да и гривна дороже рубля.

– Проценты набежали, – улыбнулся он.

Я предложил тут же пропить эти деньги. Но Юра отказался. Сказал, что больше не пьет, язва… Я с пониманием протянул ему руку, и мы расстались навсегда.

Тут же зашли с Мишей в ближайшую забегаловку и выпили за Юрино здоровье.

Тут я ему и рассказал все подробности этой истории. Миша только головой качал. Однако!..

Уже нет на свете Миши, хорошего, доброго мужика. А что стало с Юрой я никогда не узнаю. И во Львов больше не приеду никогда.