Том 1. Чистая магия или искра вечного пламени

Вики Декард

Том 1. Чистая магия или искра вечного пламени

Глава 1. Луна смотрит вниз

Луна сегодня слишком яркая. Слишком близкая. Как будто кто‑то подвинул её пальцем по небу и сказал: «Смотри, Найта, это всё ради тебя».

Я задираю голову, щурюсь – и всё равно она слепит. Серебристый диск висит прямо над центральным шпилем Храма Лунного города, и оттуда тянется вниз нить света, растворяясь в городском мареве. Внизу – крыши, дым от очагов, редкие светлячки рун над улицами. Сверху – идеальное, холодное сияние. Посередине – я, дура, которая в очередной раз не спит.

– Ты опять торчишь на крыше, – голос Лиана звучит за спиной слишком спокойно, чтобы я поверила, что он не злится. – У тебя утренний круг через четыре часа.

– А у Луны – круг каждые сутки. И ничего, справляется, – бурчу я и не поворачиваюсь.

Ветер цепляется в тонкую ткань моего серого хламиды, загоняет холод под кожу. На высоте всегда дует сильнее, чем внизу, но именно здесь город наконец затихает. Даже магические линии – эти аккуратные сияющие жилки, что оплетают Лунный Храм и расходятся по кварталам, – кажутся тише. Будто дышат в полсилы.

– Най, серьёзно. – Шаги приближаются. – Если тебя опять увидят здесь, начнутся вопросы.

– А если не увидят, вопросов не будет, – вздыхаю я. – Успокойся. Я же не плюю на Луну.

Хотя иногда очень хочется.

Лиан встаёт рядом. Мы молчим. Он смотрит вниз, туда, где под склоном вспыхивают и гаснут руны на сторожевых башнях. Я – вверх, на светящееся пятно, которое должно символизировать «высшую благодать» и «чистоту магии». Детям это объясняют с песнями и благоговением. Мне – с таблицами рун и кровью на пальцах.

– Храм Лунного города следит за теми, кто любит высоту, – наконец говорит он. – Считается, что такие чаще всего падают.

– Я пока не падала, – усмехаюсь. – А если вдруг, Луна меня поймает. Раз уж я у неё на поводке.

Слово «поводок» повисает в воздухе. Мы оба прекрасно понимаем, о чём речь. О тонкой серебристой жилке у меня на запястье, которая вспыхивает каждый раз, когда я прикасаюсь к алтарю. О ритуалах. О крови.

Лиан косится на мой рукав, но не тянется поправить.

– Тебе напомнить, что говорила настоятельница? – он складывает руки за спиной, как образцовый служитель. Получается у него раздражающе естественно. – «Те, кто отмечен Лунной кровью, должны хранить себя». Включая сон.

– Я храню себя, – отвечаю, глядя прямо в сияющий диск. – От неё.

Он хмыкает, не найдя что возразить. Я знаю, что его это бесит: он верит. В Луну, в порядок, в Храм Лунного города. Верит, но при этом почему‑то тянется ко мне, маленькому хаосу в серой хламиде.

Где‑то внизу, – думаю я, – под этими аккуратными рунами и вылизанными лестницами, кто‑то сейчас орёт от боли под кнутом. А наверху нам расскажут, что так надо, «для баланса круга».

– Тебя сегодня опять вызывали? – спрашивает он.

– Ага. – Я невольно потираю запястье. – «Проверка стабильности потока». Третий раз за неделю. Похоже, у кого‑то на верхних уровнях мания: вдруг я внезапно взорвусь и залью всех чистой магией до смерти.

– Най…

– Ну а что? – я скосила взгляд на него. – Ты же видел эти протоколы. «Аномальное насыщение», «несоответствие стандартным показателям». Они сами не знают, что во мне не так, но очень хотят это использовать.

Лиан молчит. Это его любимый ответ, когда правда слишком близко к тому, во что он не хочет верить.

Скрипит дверь на лестницу. Мы оба вздрагиваем. На крыше официально можно быть только во время особых служб, да и то не всем. Сейчас – ночь, никаких служб. Если это патруль…

– Быстро, – шепчет Лиан, – вниз.

– Ага, щас, – бурчу я, но уже двигаюсь. Камень под босыми ступнями холодный и чуть влажный – на высоте всегда скапливается тонкий налёт ночной влаги, который так и просится, чтобы кто‑нибудь поскользнулся. Удобно, если надо списать чью‑то смерть на «несчастный случай».

Мы ныряем в тень у лестницы. Я слышу, как по ступеням поднимается кто‑то тяжёлый, в латах. Ритмичный стук металла о камень, короткий свист вдоха. Стражник. Возможно, один из тех, кто днём стоит в залах с выученно пустым взглядом, а ночью… Ночью они мыслят живее, чем кажется.

Я чувствую, как Лиан напрягается рядом, но он даже сейчас держится прямо. Служитель Храма Лунного города, всё как по писаному. Я – сжимаюсь, стараясь раствориться в тени. В темноте серебристая жилка у меня на запястье будто светится ярче, и мне кажется, что её видно на ползала.

Если они меня сейчас поймают наверху, будет выговор, нотации, возможно, ограничение передвижений. Никаких ночных лестниц, никаких самовольных выходов. А вместе с ними – никакого дыхания.

Стражник выходит на крышу, проходит мимо, даже не глядя в нашу сторону. У него на груди – руна наблюдения, мерцающая тускло‑синим. Он кидает ленивый взгляд на Луну, сплёвывает через зубы и ворчит:

– Опять сияет, сука.

Я едва не фыркаю от неожиданности. Святое‑святое, ага.

Когда шаги удаляются, Лиан выдыхает.

– Видишь, – шепчет он, – я же говорил. Опасно.

– Опасно – жить, – отзываюсь тихо. – Но раз уж мы этим занимаемся, пусть хоть вид будет нормальный.

Спать я всё равно не иду. Вернее, иду, но не туда, куда положено.

Моя «комната» – это узкая келья с койкой, столом и руной оберега на двери. Окна нет, есть лишь узкая щель под потолком, через которую днём протискивается полоска света. Ночью оттуда тянет холодом и чужим дыханием Лунного Храма. Иногда мне кажется, что здание живое. Оно смотрит. Шепчет. Подслушивает.

Я скидываю хламиду на кровать, остаюсь в тонкой рубашке, навожу на пальце маленькую искру – привычное упражнение ещё со времён детской подготовки. Искра вспыхивает слишком ярко, белёсым, почти лунным светом. Нормальные ученики вызывают мягкое голубоватое свечение. Я – нет.

– Чистая, мать её, магия, – бормочу. – Ну и что вы с ней хотите делать, а?

Ответа, ясное дело, нет. Только лёгкое покалывание в венах, будто кто‑то гладит кровь изнутри.

Когда меня привезли сюда, я думала, что это – подарок. Почёт. Шанс. Быть отмеченной Лунной кровью – значит, быть кем‑то. Не просто одной из тысяч девчонок внизу, таскающих воду и слушающих проповеди. А потом начались анализы, ритуалы, странные взгляды старших жрецов. Они смотрели на меня не как на человека. Как на инструмент. На сосуд.

Если сосуд треснет – его выбросят. Или разберут, чтобы посмотреть, почему треснул.

Я только успеваю лечь, как руна на двери мягко вспыхивает. Кто‑то провёл снаружи ключом‑символом, и защита послушно разомкнулась.

– Войдите, – выдыхаю и сползаю с кровати, снова натягивая хламиду.

Входит настоятельница.

Она всегда появляется так: тихо, без стука, будто сам Лунный Храм выдыхает её из своих стен. Высокая, сухая, в тёмно‑сером, почти чёрном одеянии. Волосы у неё серебряные не от возраста – от ритуалов. Говорят, тех, кто достаточно долго служит в верхних кругах, Луна выжигает до кости. Взгляд у неё – как у клинка.

– Найта, – произносит она моё имя, как диагноз. – Ты снова не спишь.

Не спрашивает. Констатирует.

– Не спалось, госпожа, – опускаю голову. Слова «госпожа Настоятельница» застревают в горле. Она терпит сокращение. Возможно, считает это моим «маленьким бунтом, который надо переждать».

– Лиан сообщил, что видел тебя на крыше.

Сука, – думаю я, но тут же отбрасываю. Лиан спас меня от стражника, и вообще‑то, если бы он не сказал, кто‑нибудь другой сказал бы. Здесь стены доносят лучше людей.

– Мне нужно было… – я на секунду запинаюсь, и в голове всплывает дурацкое слово «подышать». – Мне нужно было привести мысли в порядок.

В уголке её губ что‑то едва заметно дёргается.

– Мысли в порядок приводят в молитвенном зале, – спокойно отвечает она. – Но я пришла не об этом.

Она делает жест, и я послушно подхожу ближе. Настоятельница берёт мою руку – её пальцы холодны, сухи и тяжелее, чем кажутся, будто они не из плоти, а из камня.

Серебристая жилка на моём запястье вспыхивает. Лёгкий укол в висках, гул в груди. Она будто настраивает невидимую струну внутри меня.

– Поток нестабилен, – говорит она, и мне хочется закатить глаза: спасибо, капитан. – Завтра утром ты снова пройдёшь проверку.

– Завтра уже проходила, – вырывается у меня. Молодец, Найта, скажи ещё, как тебе всё заебало.

Её взгляд становится на долю секунды тяжелее.

– Ещё одну, – повторяет она ровно. – Твои показатели меняются от цикла к циклу. Лунный Храм не может позволить себе неожиданностей.

«Храм», конечно. Не ты лично, не Совет. Удобно прятаться за словом.

– Да, госпожа, – выдавливаю я.

Она не отпускает мою руку. Большим пальцем чуть сдавливает кожу над жилкой, и в этот момент магия внутри меня вспыхивает ярче. Будто кто‑то распахнул окно в метель.

Я сжимаю зубы, чтобы не застонать. Болезненно – не физически, а как если бы тебе в грудь заливали кипяток и одновременно ледяную воду.

Настоятельница смотрит внимательно, почти жадно.

– Видишь? – её голос становится тише, но от этого неприятнее. – Вот она. Чистая аэтарная нить. Без примесей. Ты – редкий дар, Найта. Такого не было… очень давно.

«Дар». Я бы предпочла быть обычным куском мяса из низов, честное слово.

Она наконец отпускает. Магия, вздыбившись, постепенно успокаивается, откатывается в привычный ровный фон. Внутри остаётся мерзкое послевкусие – как после того, как тебя лизнуло что‑то, чему доверять нельзя.

– Храм Лунного города делает всё возможное, чтобы ты не растратила себя попусту, – говорит она. – Твоя кровь – не только твоя. Она принадлежит кругу.

И, разумеется, вам, сидящим высоко и решающим, кого ею поливать, – думаю я, но вслух лишь киваю.

– Отдыхай, – добавляет она. – Тебе понадобится сила.

И уходит так же тихо, как пришла. Руна на двери снова вспыхивает и гаснет, замыкая защиту. Келья становится теснее. Воздух – гуще.

Я смотрю на своё запястье. Жилка ещё тлеет слабым светом, как остывающий уголь.

– «Твоя кровь – не только твоя», – передразниваю я. – Ну конечно. А чья же ещё?

Ответа опять нет. Лунный Храм молчит. Луна за стенами сияет ровно и безжалостно.

Я забираюсь обратно на кровать, закидываю руку за голову. Под ладонью – шершавый камень. Храм везде. Куда ни дотронься – он.

Засыпаю я с упрямым ощущением: где‑то там, под лунным светом, мир гораздо больше, чем стены Лунного Храма. И рано или поздно кто‑то из нас – я или он – эти стены треснет.

Я пока ещё не знаю его имени. Не знаю, что его тоже притащит сюда Луна. Не знаю, что однажды наша кровь смешается в круге так, что весь город охуеет от вспышки.

Пока что я просто девчонка в каменной коробке, у которой слишком много магии в венах и слишком мало воздуха в келье.

Но даже этого, кажется, Храму Лунного города уже достаточно, чтобы начать на меня охоту.

Глава 2. Тот, кого тащат вверх

Говорят, Лунный город сверху похож на чашу, наполненную светом.

Снизу он похож на пасть.

Дэйр стоит у обочины дороги и смотрит, как над горизонтом медленно вылезает серебристый купол: отражённый свет Луны стекает по защитным рунам, делает стены города гладкими, как кость. Над воротами – знак: круг с вертикальной чертой. Символ Храма Лунного города. Символ порядка, благодати и прочей херни, которой кормят тех, кто ещё верит.

– Не пялься так, – бурчит рядом староста. – Ещё подумают, что ты из тех, кто мечтает туда попасть.

– А я не мечтаю? – Дэйр косится на него. – Ты же сам всё утро шипел, какой это «почёт для деревни».

Староста кривится так, словно надкусил незрелый фрукт.

– Почёт – это когда тебя спрашивают, хочешь ты или нет, – отвечает он. – А когда к нам спускается курьер Лунного Храма с бумажкой и говорит «этот поедет», это уже не почёт. Это – как есть.

«Этот» – это он. Ле’Келле младший. Слишком сильный для деревенских светлячков, слишком злой, чтобы смирно кивать на проповеди.

Луна, сука, не любит тех, кто задаёт вопросы. Лунный Храм – тем более.

Повозка скрипит, когда её разворачивают мордой к городу. Доски кривые, колёса перевязаны верёвками, но на дверцах – свеже выжженные руны допуска. Значит, довезут. Как груз. Как живую посылку.

Курьер в сером, с металлическим знаком Храма на груди, листает бумаги, не поднимая глаз.

– Ле’Келле Дэйр, – бормочет он. – Год рождения… кровь… показатели… да, аномалия подтверждена.

Дэйр чувствует, как у него внутри всё сжимается, хотя он давно знал, что дело идёт к этому. С того самого дня, когда у него на руках вспыхнули первые белые, а не голубые искры, и жрец при деревенском алтаре чуть не выронил чашу.

– Я не аномалия, – говорит он ровно.

Курьер поднимает взгляд. Серые глаза, серое лицо, серый голос.

– Для нас – да, – отвечает. – Для Храма Лунного города – возможно, дар. Узнаем.

Он отходит в сторону, показывая на повозку.

– Поднимайся.

Староста шумно выдыхает, мнётся, потом всё‑таки, чертыхнувшись, кладёт ладонь Дэйру на плечо.

– Глупостей не делай, – бурчит он. – Если их рассердишь, они прижмут деревню. Ты знаешь.

Дэйр знает. И именно это знание больше всего раздражает.

– Я поеду, – говорит он. – Но не потому, что они решили.

Староста смотрит непонимающе.

Потому что если я останусь, вы будете смотреть на меня, как на ходячую бомбу, – думает Дэйр. А там, наверху, у меня хотя бы будет шанс вбить кому‑нибудь в морду.

Он запрыгивает в повозку. Внутри – голые доски и цепи у стен, на всякий случай. Для тех, кто передумает по дороге. Ему не предлагают сесть – и ладно. Он и не собирался.

Дверь с глухим стуком закрывают. Снаружи кто‑то проводит по металлу символом допуска, и руны на дверцах вспыхивают. Запирают. Отрезают.

Повозка дёргается, трогается с места.

В щель между досками видно, как их деревня – низкие дома, покосившийся алтарь, щербатый каменный круг на площади – медленно остаётся позади. Люди не машут руками, не кричат. Просто смотрят. Кто‑то крестится лунным знаком, кто‑то отворачивается.

«Его забрали в город. Повезло парню».

«Не повезло деревне».

Сколько он себя помнит, Храм Лунного города был чем‑то вроде погоды: существует, влияет, но не спорит. Никто не спрашивает, хочет ли дождь идти. Никто не спрашивает, хочет ли Храм брать твою кровь.

Дорога поднимается вверх, и с каждым поворотом Лунный город растёт на горизонте. Стены становятся выше, руны ярче. Луна над ним висит, как надменно поднятая голова.

Чем ближе, тем сильнее начинает зудеть где‑то под кожей. Магия.

– Тоже, блядь, реагирует, – шепчет Дэйр, сжимая кулаки.

Он помнит, как жрец в деревне шептал: «дар». Помнит, как ночью мать тихо плакала на кухне, шепча: «заберут – не вернут». Помнит отца, который говорил: «если будешь дерзить, они не просто заберут, они сделают хуже».

Посмотрим, кто кому сделает хуже, – думает он и усмехается сам себе.

Внутри Лунного города пахнет камнем, гарью и магией. Такой плотной, что ею можно дышать, как туманом.

Повозку пропускают через ворота. Руны на арке вспыхивают, сканируя всё, что въезжает. Дэйр чувствует краткий, резкий укол в груди – будто его сердце на секунду сжали чьей‑то чужой рукой. Проверка.

– Чисто, – доносится голос стражника. – Аномалия подтверждена.

«Чисто» и «аномалия» в одном предложении. Красота.

Повозка ещё какое‑то время катится по каменным улицам. Шум усиливается: голоса, крики торговцев, лай собак, стук шагов. Лунный город живой, шумный – и при этом над всем этим висит ощущение натянутой струны. Будто весь этот хаос держат в кулаке.

Наконец повозка останавливается. Дверь открывают. В лицо бьёт свет – не солнечный, лунный, отражённый от белого камня двора.

– Выходи, – говорит тот же серый курьер.

Дэйр спрыгивает на землю. Ноги немного подкашиваются после тряски, но он выпрямляется. Перед ним – широкий двор, окружённый высокими стенами. В глубине, над всеми строениями, поднимается шпиль Лунного Храма. Оттуда тянутся вниз те самые сияющие жилки, которые он видел издалека: магические линии, уходящие в дома, в улицы, даже в мостовую под его ногами.

Он чувствует, как внутри что‑то отвечает. Его собственная магия дёргается, как зверь, почуявший родственный запах. Непривычный, но знакомый.

– Ле’Келле Дэйр? – женский голос, холодный и усталый.

Он поворачивается. Перед ним стоит женщина в тёмно‑сером, с серебристой прядью в чёрных волосах. На груди – знак Лунного Храма, чуть иной, чем у курьера. Выше ранг.

– Я, – коротко отвечает он.

– Я – Эллен, куратор низовых наборов, – представляется она. – Отныне ты находишься под юрисдикцией Храма Лунного города. Твоя сила будет изучена и направлена на благо круга.

– А если не захочет направляться? – вылетает у него раньше, чем он успевает прикусить язык.

Рядом кто‑то из стражников крякает, но Эллен лишь чуть приподнимает бровь.

– Сила не спрашивает, чего она хочет, – спокойно говорит она. – Её спрашивают, на что она способна.

«И сколько боли выдержит тот, у кого она в крови», – добавляет он про себя.

– Пойдём, – Эллен разворачивается. – Тебя ждут первые измерения.

Он идёт за ней через двор. С каждой ступенью, с каждым шагом вверх зуд под кожей усиливается. Лунный Храм тянет. Как будто в его стенах натянуты те же нити, что и в его жилах.

Где‑то наверху, он чувствует, кто‑то уже связан с этим всем гораздо плотнее. Как будто по общей магической ткани проходит чужой ритм. Не Храма. Живой. Нервный.

Он ещё не знает, что это – она. Что в келье под самой Лонной плитой сейчас спит девчонка с чистой аэтарной нитью в крови и с таким же, как у него, упрямым «не хочу» внутри.

Пока что он просто парень из деревни, которого тянут вверх в пасть города, и который очень плохо умеет молчать, когда ему говорят «дар».

На пороге здания с тяжёлой дверью, украшенной рунами контроля, Эллен оборачивается.

– Последний раз спрашиваю, – говорит она. – Есть ли у тебя вопросы до начала процедур?

Он смотрит ей прямо в глаза.

– Да, – отвечает. – Если я вам не подойду – вы меня убьёте или просто выкинете назад?

В её взгляде на миг мелькает что‑то вроде уважения. Или сожаления. Трудно сказать.

– В любом случае, – произносит Эллен, – ты не вернёшься прежним.

Она открывает дверь. Изнутри пахнет холодом, металлом и тем же самым – магией, только более густой, вязкой. Как кровь.

Дэйр усмехается уголком рта.

– Пошли, – шепчет он сам себе. – Посмотрим, Лунный город, кто из нас треснет первым.

И делает шаг внутрь.

Глава 3. Первая встреча Найты и Дэйра

Найту зовут в зал «для помощи в калибровке» – её магию используют как эталон. Она злится, но идти должна.

В зал приводят Дэйра, официально как «объект», и её заставляют держать круг/руну, пока его измеряют.

При контакте их магий:

срабатывает связь, у Найты – вспышка видения/ощущения «чужого леса, холмов, серебристых ветвей»;

у Дэйра – резонанс с тем, что бабка когда‑то описывала в пророчестве: «Лунная кровь, которая не принадлежит Храму».

Они обмениваются первым острым диалогом – с её стороны недоверие и ирония, с его – злость, попытка держаться дерзко.

Храмовники сами чувствуют, что «что‑то странное произошло», и решают пока не афишировать, но уже ставят на них обаятельный жирный крестик в протоколах.

Найта.

Зовут меня в лабораторный зал, как всегда – не спрашивая.

– Найта, – говорит молодой жрец у дверей, и в его голосе сквозит и уважение, и откровенный интерес, как будто я не человек, а диковинный зверёк. – Старшие просят помочь с калибровкой.

«Старшие». Эти никогда сами не опускаются до комнат, где пахнет металлом и страхом.

– У вас там все приборы сломались? – спрашиваю я, но иду. Выбор примерно как у мухи в паутине.

Коридоры Лунного Храма тянутся один за другим, белый камень, руны под плитами, ровный свет. Чем ближе к лабораторному крылу, тем прохладнее воздух и тише шаги. Здесь не любят лишний шум. Шум – это эмоции, а эмоции мешают смотреть на людей как на образцы.

Дверь зала открывается с тихим шипением, руны на косяках вспыхивают, скользя по мне, проверяют метки доступа. Пропускают.

Внутри – знакомый набор: круглый зал, в центре – гравированный круг с рунами контроля, по краям – столы с инструментами, кристаллы, перья, протоколы. У дальней стены – бассейн с бледно светящейся водой для «очищения поля». Пахнет железом, травами и чем‑то ещё – едва уловимым, чужим.

И этим «чужим» пахнет не зал. Пахнет тот, кто стоит в круге спиной ко мне.

– Аномалия низового происхождения, – говорит кому‑то справа сухой голос. Я узнаю интонацию лабораторного жреца Миронэ. – Показатели нестабильные, но мощные. Нужна привязка к эталонной нити.

Эталонная нить – это я.

– Встаньте, пожалуйста, сюда, – Миронэ даже не смотрит в мою сторону, указывая на второй, меньший круг, вписанный в первый.

Я встаю, куда велят. Под босыми ступнями прохладный камень, руны чуть подрагивают, узнавая мою кровь. Серебристая жилка на запястье замирает, ждёт.

Парень в центре поворачивается.

Он выше меня на голову, плечи под грубой, явно деревенской рубахой, волосы тёмные, растрёпанные, как будто ему плевать на храмовые ножницы. На лице – синяк под скулой, не успел сойти. Глаза… слишком яркие для «простого деревенского парня». Светло‑карие, с какой‑то золотой искрой внутри. Взгляд – как у зверя, которого загнали, но он ещё не решил, кого цапнуть первым.

Он смотрит на меня так, будто я – одна из тех, кто его сюда притащил.

Честно? Я бы тоже так смотрела на себя.

– Это и есть ваш эталон? – спрашивает он, даже не пытаясь смягчить тон. Голос хрипловатый, чуть надломленный от дороги или крика – не знаю.

– Это и есть чистая аэтарная нить, – Миронэ произносит почти торжественно, как на проповеди. – Найта, отмеченная Лунной кровью.

Вот только не говори это при мне, пожалуйста, – думаю я, но молчу.

Парень чуть дёргается при слове «чистая». В его взгляде на миг мелькает что‑то… странное. Узнавание? Невозможно. Мы не знакомы. Я бы запомнила такого.

– Связь будет односторонняя, – продолжает Миронэ. – Никаких активных проявлений. Вы, – это уже ко мне, – просто держите поток. Он – не сопротивляется.

– А если он захочет? – тихо спрашиваю.

– Он не захочет, – уверенно отвечает жрец, как человек, который никогда не имел дела с настоящими живыми людьми. – Мы начинаем.

Он кивает помощнику. Тот активирует руны.

Камень под ногами теплеет. Серебристая жилка на моём запястье вспыхивает мягким светом, и я чувствую, как магия поднимается изнутри – послушная, но ворчливая, как кошка, которую опять берут на руки. Я держу её близко к коже, не давая развернуться по залу. Мне не привыкать.

Парень во внутреннем круге вздрагивает. По его рукам пробегают тусклые всполохи – не того лунного света, к которому мы привыкли, а иного, чуть зеленоватого, с золотистыми искрами. Не храмовый стандарт. Лесной, дикий.

Чёрт, – думаю я. – Вот это они нашли.

В этот момент наши потоки касаются.

Не физически – нет. Просто где‑то в воздухе, между кругами, две нити – моя и его – задевают друг друга.

Миронэ что‑то бормочет о «выравнивании по частоте», помощники записывают цифры, но их голоса уносятся на задний план. Потому что в голову вбивается нечто другое.

На миг я не в зале. Перед глазами – тёмные силуэты деревьев, серебряные прожилки коры, как руны, вытянутые ввысь. Ветер несёт запах сырой земли и старых камней. Над всем этим – та же Луна, но другая: не над городом, а над холмами. И голос. Женский, низкий, шершавый, с акцентом, который я никогда не слышала:

«Когда Лунная кровь коснётся крови дальних холмов, круг треснет. Или мир – или Храм».