Колесо Года: Ковен

Maks Brink

Колесо Года: Ковен

Пролог

Элайя стояла у высокого окна, где рядом висел старинный астролябий отсчитывающий звездное время. За мутным, словно слеза на глазу стеклу простиралось владение "Черного Холма". Деревья, теснившиеся вокруг поместья, сплетали свои костлявые ветви в подобие готического собора, навевая мысли о вечном погребении. В густом воздухе смешались призрачные ароматы лаванды и трупная сладость гнили, словно в саду, где цветы питались останками забытых душ. Ей едва исполнилось девять, но в ее голове жили слова, которым не место в детском лексиконе. "Lux in tenebris lucet", "Sanguis est vita", "Porta aperietur". Мать начала обучать ее латыни с трех лет. Не ради скучных школьных уроков, а для мрачных, запретных ритуалов.

– Повтори, – звучал ее голос, холодный, как лунный свет, отраженный от черного камня алтаря в подвале. Он обжигал, словно ледяной ветер. – «Nox invitat».

– Нокс инвитат, – шептала Элайя, пальчики трепетали, перелистывая страницы Книги Теней – зловещего тома в переплете, походившем скорее на человеческую кожу, нежели на пергамент. Запах прогорклого страха сочился из пожелтевших страниц.

– Верно, – кивала мать, в чьих глазах плескался мертвенный блеск звезд. – Тьма приглашает. И ты должна быть готова ответить… должна распахнуть ей объятия, как невеста – жениху. В этом и есть наша непреложная мощь, сокрытая, словно сокровище в сердцевине векового дуба. Когда тебе исполнится девятнадцать, ты освятишь страницы Родовой Книги Теней своим именем, подобно тому, как в полночь распускается цветок папоротника, являя миру миг ускользающей красоты. Как когда-то сделала я, твоя тетя, бабка, и сонм ушедших в тень предков, чьи имена шепчут древние ветра: "Memento mori, но память вечна".

В отличие от матери, отец пичкал её знаниями иного калибра – не словесной эквилибристикой, а жёсткой, неприкрытой реальностью действий! На заднем дворе, где каменные плиты хранили тихие секреты, он превращал её в живую статую "воина".

– Спина – струна! Колени – пружины! Руки… руки – смертоносные бритвы!

– Да на кой ляд мне это сдалось? – ворчала она, чувствуя, как деревянный клинок тянет к земле и пот заливает глаза.

– Потому что однажды мир захочет тебя укусить! – отвечал он, и в его глазах вспыхивали золотые искры – взгляд хищника, знающего вкус крови. – И тогда, поверь мне, даже я не смогу прилететь на белом коне! Спасение – в тебе!

Он возвышался над ней, словно скала, на руках – карта шрамов: ожоги, словно поцелуи дракона, и порезы – летопись кровавых битв. На груди пылала татуировка – перевёрнутый полумесяц, заключённый в круг – словно тайный шифр, выжженный на самой плоти.Он молчал о его происхождении, как партизан, хранящий свои явки и пароли. Лишь хрипло бросал:

– Это печать. Наша козырная карта! Она будет оберегать нас… пока у неё есть порох в пороховницах!

Самайн. 31 октября

Ночь Самайна обрушилась, не запятнав себя закатом. Солнце решило сыграть в прятки по-взрослому, исчезнув с небосвода, будто его вырезали гигантскими ножницами! В семейном поместье Морганов не просто горели свечи, а истекали "кровью"– чёрные, восковые, зловеще медленные. На столе, как заправский злодей из триллера, красовался ритуальный нож с рукоятью из оленьего рога, а рядом – чаша, полная жидкости, подозрительно похожей на кровь, но, к счастью, без этого мерзкого металлического запаха.

Мать облачилась в белое платье, от которого веяло скорее погребальными песнопениями, чем радостью. Отец – в чёрный плащ, с капюшоном, который полностью скрывал его лицо – наверное, чтобы не пришлось отвечать на вопросы типа: "Дорогой, а где брови?".

– Сегодня та самая ночь, – прошептала мать, с видом прорицательницы с недельной головной болью. – Граница… Между жизнью и смертью. Светом и тьмой. Между нами… и ими!

– Кем еще? – пропищала Элайя, сжимая свою драгоценную Книгу Теней, как будто там были ответы на все вопросы вселенной.

– Тем, кто терпеливо ждёт за Вуалью, – мрачно ответил отец. – Тем, кого мы, если честно, уже порядком устали сдерживать.

И тут началось… Ритуал, от которого содрогались даже комары за окном! Круг из соли и пепла – прямо как на уроке химии, только с более зловещим подтекстом. Четыре факела, олицетворяющие времена года – видимо, чтобы никто не забыл, что после зимы всегда приходит весна (ну, или ядерная зима, как повезёт). И слова… Слова, от которых воздух завибрировал, словно струна на скрипке Страдивари, на которой играет одержимый демон!

«Мы стоим на пороге!

Мы – стражи! (Ну да, почти как в "Стражах Галактики", только без енота).

Мы – хранители!

Да будет баланс!

Да будет тишина!»

А тишина, кажется, решила взять отпуск на Марсе!

Сначала замолкли птицы. Наверное, испугались. Потом замер ветер. Видимо, подумал, что дуть в такой обстановке – моветон. А потом… Свечи начали меркнуть, будто их задували призрачные хулиганы! И из угла комнаты вылезла Она… Тьма! Не просто темнота, а Тьма с большой буквы "Т". Живая, пульсирующая, с характером! Она стекала по стенам, как смола, растекалась по полу, как моторное масло, и поднималась вверх, как дым из забытого утюга. И в центре всего этого хаоса начало формироваться… Нечто.

Фигура. Высокая с рогами, как у оленя, вырезанными из коры и костей. С руками, длинными, как корни столетнего дуба, и пальцами, оканчивающимися когтями, способными открыть консервную банку легким движением пальца. С лицом, которого не было. Только два глаза, светящихся как два ядерных реактора: один – золотой, другой – чёрный, с трещиной, как на старой бабушкиной вазе.

– Он пришёл, – пролепетала мать, готовая провалиться сквозь землю.

– Нет, дорогая, – философски заметил отец. – Он всегда был здесь. Просто слегка опаздывал.

Фигура уставилась на Элайю.

– Ты Моя! – произнёс голос, от которого задрожали стены. Не один голос, а хор из тысячи голосов, слитых в один жуткий микс. – Ты – моё перерождение! Когда ты вырастешь… Я войду. И мир узнает своё имя!

– Убирайся к чертям собачьим! – взревел отец, кидаясь в атаку.

Кинжал, тот самый, которым он учил орудовать Элайю, сверкнул в его руке. Как молния, он вонзил его в грудь твари.

И… ничего?

Клинок провалился в нечто, податливое, как болотная жижа. Ни капли крови! Только мертвенная тень, будто живая змея, обвилась вокруг руки отца, вгрызлась в кожу, словно голодный паразит.

– НЕТ! – отчаянно завопила мать.

Отца согнуло в жуткой, нечеловеческой дуге. Глаза его вылетели из орбит, словно перезревшие ягоды, готовые лопнуть от малейшего прикосновения. Рот разверзся в безмолвном крике, но вместо звука оттуда вырвался чернильно-чёрный язык, словно спрут, обвил свою собственную шею и задушил хозяина. А потом… Апокалипсис в отдельно взятом теле! Не от удара! Нет! Тело разорвало изнутри с такой силой, что руки отлетели в стороны, как сломанные ветки в ураган. Голова, отделившись от туловища, с глухим стуком упала на пол, но глаза… продолжали смотреть! Смотреть с ужасом на то, что было сокрыто от обычных смертных! Грудная клетка раскрылась, словно кошмарный цветок, и из неё полезли мерзкие, склизкие корни, впивающиеся в пол, будто голодные пиявки!

Элайя не закричала. Нет! Страх сковал её, превратил в ледяную статую. Кровь, казалось, обратилась в лёд в её жилах. Она стояла, как вкопанная, прижимая к груди древнюю книгу, словно последнюю надежду, последний щит.

– Беги! – пронзительно закричала мать. – БЕГИ, ЭЛАЙЯ! БЕГИ, КАК ЧЁРТ ОТ ЛАДАНА!

Она ринулась к дочери. Молитва, сорвавшаяся с её губ, зажглась на страницах книги огненными письменами:

– «Claudo portas! Cludo oculos mundi! Non videbis eam!»

Воздух взорвался давлением такой силы, что волосы встали дыбом! Тень отшатнулась, словно получив удар в челюсть. Но это была лишь передышка. И вот он – удар! Но не кулаком, не когтем. Тенью! Хлесткой, как адский кнут, она рассекла воздух! Мать разорвало пополам – не физически, а магически! Тело осталось целым, но душа вырвалась из него, как пар из кипящего чайника, и впиталась в стены дома. Она упала, глаза закрылись, но в последний миг она успела послать дочери взгляд! Взгляд, полный безумной любви и первобытного ужаса!

– Беги… – прошептала она еле слышно. – …пока Он окончательно не выбрал тебя…

И тишина. Гнетущая, зловещая тишина. Только дыхание тени! Глубокое, древнее, как сердцебиение самой земли. Оно надвигалось на Элайю медленно, неотвратимо. Каждый шаг – как грохот молота по наковальне. Пол дрожал, словно земля готовилась проглотить их всех. Стены трещали, словно вот-вот готовы были рассыпаться в прах.

– Ты Моя, – прошипел голос, от которого кровь застыла в жилах. – Ты всегда была Моя. Ты – Его дверь! Ты – Его имя! Ты – Его мать… и его дочь!

Тень склонилась над ней. Её черные щупальца, словно лианы, обвились вокруг её ног, поднимаясь все выше и выше. К её сердцу. К её голове.

– Не бойся, дитя моё, – прошептал он, словно змея искушающая Еву. – Ты не умрешь. Ты… родишься заново.

И вдруг – молния! Ослепительная вспышка света, словно удар кулака, отбросила тень назад, разрывая её, как ветхую ткань. Тень взвыла, как раненый зверь, и бесследно исчезла. Остались только тела. Отец – разорванный в клочья. Мать – бледная, словно воск, с закрытыми глазами. И девочка. Стоящая посреди окровавленного круга, с древней книгой в руках и с новым шрамом на тыльной стороне ладони, которого раньше не было. За окном вернулось солнце. Но оно не грело. Оно смотрело. Наблюдало. Выжидало. Элайя не пошевелилась. Не заплакала. Не закричала. Она знала. Чувствовала всем своим существом. Это не конец. Это только начало. Он вернется. И она будет ждать. До самого конца. И однажды… она откроет эту чертову дверь.

Через три дня после Самайна дом был пуст. Будто здесь и не было никогда жизни. Никто не знал, что произошло. Полиция, прибывшая на место преступления, обнаружила лишь следы крови, но не тел. Только книгу, лежащую посреди адского круга, с одной открытой страницей. А на странице… новое пророчество, написанное кровью, сочившейся прямо из бумаги.

«Когда Луна родится в огне,

и дочь Лета прольёт кровь на алтарь,

Отец вспомнит своё имя.

Колесо сломается.

И мир узнает: они не спасали его.

Они держали его в рабстве.

И Его имя – Ар’Кайон».

В лесу, у подножия Чёрного Холма, выросло дерево, где раньше не было ничего. На стволе этого дерева – лицо, вырезанное словно корнями. Лицо, полное муки и… ожидания.

Г