Таш-Бёр (Ловец снов)

Ростислав Пименов

Таш-Бёр (Ловец снов)

ПРОЛОГ: – (Предисловие, которое ты пропустишь, чтобы поскорее начать, а зря.)

Мир, понимаешь ли, создан не для того, чтобы его меняли. Он создан для того, чтобы его принимали. Твёрдый – под ногами, влажный – в небе, горячий – в очаге. И боль… да, и боль – в сердце. Она тоже часть пейзажа. Как коряга на тропе или камень в ботинке. Можно, конечно, пытаться вышвырнуть её прочь, потратить всю жизнь, чтобы выковырять занозу, оставшуюся от прошлого. А можно научиться ходить и с ней. И тогда она станет не врагом, а… напоминанием. Сувениром из страны под названием «Больше-Так-Не-Будет».

Прежде чем изменить мир, его нужно принять. Весь. Со всеми осколками, трещинами и несправедливостями. Прежде чем исцелить другого – а уж тем более самого себя – нужно перестать ковыряться в старых шрамах в надежде найти под струпом живую плоть. Её там нет. Там только память. И урок.

Судьбу не обманешь, прошлое не изменишь. Попробуешь – шею свернёшь. Но урок из всего этого дерьма извлечь можно. Если, конечно, мозги на место встали, а не зациклены на одной и той же пластинке под названием «А вот если бы да кабы».

Одному твердолобому волку, шаману по имени Таш-Бёр, этот урок только предстояло усвоить. Ценой, которую он даже не мог вообразить. Но я-то знал. Я всегда знаю. Ведь я тот, кто сидит на плече у Судьбы и каркает ей прямо в ухо, когда она собирается натворить очередную глупость.

Итак, усаживайся поудобнее, студент. Пришло время для новой истории. Истории о реке, что течёт вспять, о снах, что кусаются, и о цене, которую платят те, кто пытается переписать своё прошлое с чистого листа.

ЧАСТЬ 1: РЕКА ВРЕМЕНИ И ТЕНИ БУДУЩЕГО

Глава 1: Костер, уха и затишье перед бурей твоего гонора.

Вечер в тайге был тем особенным временем, когда границы между мирами истончаются, становясь почти осязаемыми. Воздух, напоённый ароматом хвои, влажного мха и дымка, застывал в предгрозовой неге. Небо на западе пылало багрянцем, а на востоке уже поднималась фиолетовая мгла, усеянная первыми звёздами. У старой, почерневшей от времени избушки, вросшей в землю, словно седой страж, трещал костёр. Пламя лизало увесистые поленья, выбрасывая вверх снопы искр, которые медленно гасли в прохладном воздухе.

У костра, на замшелом валуне, сидел Таш-Бёр. Его тело, когда-то высохшее от горя и недуга, теперь было наполнено силой, что дремала в мышцах, готовая высвободиться в любой миг. Мышцы, налитые упругой энергией, играли под кожей, тёмной от загара и ветра. Волосы, собранные в небрежный пучок, и борода, заплетённая в несколько косичек с вплетёнными перьями и мелкими камушками, говорили о внимании к деталям – но не ради красоты, а как часть его нового естества. На нём была просторная рубаха из мягкой оленьей кожи, отороченная по краям мехом рыси, и штаны из грубого холста, заправленные в сапоги из кабаньей шкуры. На груди, поверх рубахи, висело его зеркало-толи в оправе из заячьей кожи – первый и главный его амулет.

Рядом, прислонённый к валуну, стоял его бубен. Обечайка была вырезана из лиственницы, в которую трижды била молния, – дерева, прошедшего через небесный огонь и выстоявшего. На неё была натянута плотная оленья кожа, которую Таш-Бёр добыл и обработал сам. Бубен был украшен резными символами, рассказывающими историю его пути: петляющая волчья тропа, воронье перо и три молнии, врученные небом. Пучки шерсти и мелкие костяные подвески тихо позванивали при малейшем дуновении ветра.

Напротив, на отдельном, более низком камне, восседал Ворон. Он был чернее самой тёмной таёжной ночи, и его перья отливали синеватым стальным блеском. Клюв был слегка приоткрыт, а в глазах-бусинках из расплавленного обсидиана жила вечная смесь скепсиса, усталости и мудрости, которой не было названия.

Было тихо. Лишь потрескивание костра, далёкий крик ночной птицы и ровное, спокойное дыхание двух существ сливались с дыханием леса. Они только что закончили ужин – остатки запечённой на углях рыбы и чай из диких трав ещё стояли между ними. Тишина была настолько глубокой и умиротворённой, что, казалось, сама тайга затаила дыхание, боясь спугнуть этот хрупкий миг покоя.

Глава 2: Булочная на седьмом небе, или байки косматого пса.

Таш-Бёр лениво подбросил в костёр сухую ветку, наблюдая, как вспыхнувшие искры поползли вверх, смешиваясь со звёздами.

– На четвёртом небе сегодня видел любопытное, – бросил он, словно сообщая о том, что дрова подмокли. – Дух-хранитель одного горного перевала там… бусины перебирает. Разболтался. Говорит, скучно ему, путники редко ходят. Пришлось ему пару баек твоих рассказать: про лося-неудачника да про ту твою историю с медвежьей табуреткой… Хохотал, чуть лавину не спустил.

Ворон, чистивший клювом перо на крыле, фыркнул. Звук был похож на треск ломающейся хворостинки.

– На четвёртом? – проскрипел он, не глядя. – А на шестом небушке небось опять этот вечно всем недовольный старец Ульгень ворчал, что ты своим бубном ему медитацию нарушаешь? Уж сколько раз говорил – на седьмом небе поворачивай, там ветра попутные и народ поприветливее.

– Да был я там, – махнул рукой Таш-Бёр, с наслаждением потягиваясь. – Заскочил, пока дух дождя на пятом чай заваривал. Запросил у него пару облачков на завтра, а то сухо. Он, кстати, передавал тебе, что ты ему должен за тот прошлый раз, когда ты его «случайно» в котёл с бурей направил.

– Врёшь, пёс косматый! – Ворон наконец оторвался от чистки и уставился на него одним глазом. – Я его тогда, наоборот, от твоих первобытных попыток камлания спас! А он ещё и счёты предъявляет… Нет, ты только посмотри на этого небожителя! Сидит там на своём облаке, буркулы строит…

Таш-Бёр рассмеялся, откидывая голову. Его смех, некогда надломленный и горький, теперь звучал свободно и глубоко, как шум таёжного ручья.

– Ну, знаешь ли, для тебя это, может, и высокие материи, – сказал он, утирая выступившую от смеха слезу. – А для меня уже как в булочную сходить.

С этими словами Таш-Бёр взял в руки свой бубен. Он провёл пальцами по натянутой коже, и тихий, гулкий звук замер в воздухе.

– Э, да я уже как свои пять пальцев эти Небеса знаю! – Таш-Бёр хлопнул себя по колену. – Сперва к Суйле – сплетни послушать, потом Умай-энэ доложить, что в тайге всё спокойно, да у грозового Эрлика на седьмом по пути облако для жаровни выпросить. Он после прошлой грозы ко мне благоволит. И уже обратно. Делов-то.

– Ох, уж эти мне гонщики небесные, – Ворон покачал головой с видом старого трамвайного кондуктора, видавшего виды. – Совсем уважение к измерениям потеряли. Раньше каждый полёт был событием, рискуешь – не рискуешь, вернёшься – не вернёшься… А теперь – «булочная». Тьфу.

Он сплюнул в сторону от костра с таким видом, будто плевал на всю современную шаманскую молодёжь и её легкомысленное отношение к фундаментальным мирозданческим процессам.

– А что? Удобно, – пожал плечами Таш-Бёр, наливая себе ещё чаю из старого котелка. – И быстро. Успеваю и по мирам петлять, и уху к ужину свежую поймать. Эффективность, брат.

– Эффективность… – передразнил его Ворон. – Скоро по шаманским путёвкам на южные небеса отдыхать начнёте летать, эффективные. С богами Йоруба в гольф играть. Дожили…

Он тяжело вздохнул, словно на его пернатые плечи свалилась тяжесть тысячелетий, прожитых среди нерадивых учеников. Но в прищуренных глазах его читалась та самая, едва уловимая нота – нечто среднее между ворчанием и скупой гордостью. Его волчонок рос. И пусть методы его были порой дики для консервативного вороньего вкуса, результат был налицо. У костра сидел не сломленный горем человек, а сильный, уверенный в себе шаман, для которого путешествие между мирами стало частью быта. И в этом, как ни ворчи, была его, Ворона, заслуга.

Глава 3: Пылинка в течении, или Первый урок для твердолобого волчонка.

– Что, доволен собой? – Ворон язвительно наблюдал, как Таш-Бёр заканчивает третий круг вокруг костра, всё ещё находясь под впечатлением от своих путешествий. – Покоритель небес, повелитель облаков… Может, уже и к звёздам напрямую на чай собрался?

Таш-Бёр остановился, упёршись руками в бока. Его глаза блестели от возбуждения и некоторой доли самодовольства.

– А что? Разве не круто? Ещё пару месяцев назад я с диктофоном за призраками бегал, а теперь… – он широко взмахнул рукой, очерчивая всю тайгу и небо над ней, – теперь мне и бубна достаточно, чтобы увидеть то, о чём люди в своих лабораториях и не мечтают!

Ворон тяжело вздохнул, и в этом вздохе звучала вся тяжесть тысячелетнего терпения.

– Ох, юнец… – проскрипел он, качая головой. – Ты думаешь, твои небеса – это предел? Что петлять между мирами – это и есть высшее шаманское искусство?

Он замолчал, давая словам проникнуть в сознание Таш-Бёра. Пламя костра вдруг затрещало громче, отбрасывая причудливые тени на его перья.

– Есть кое-что и покруче, – продолжил Ворон, и его голос приобрёл необычную серьёзность. – Река… Течёт с самого Начала. Не между мирами – она и есть основа, на которой все миры держатся.

Таш-Бёр замер, его самодовольная улыбка медленно сползала с лица.

– Река? – переспросил он, садясь обратно на камень. – Какая река?

– Река Времени, – произнёс Ворон, и слова прозвучали как сакральный заговор. – Не та, о которой в сказках слышал. Настоящая. Её течение – это само Время, а берега – мир Зазеркалья, где сны и грёзы сплетаются в причудливые узоры.

Он повернул голову, и его блестящие глаза-бусинки пристально уставились на Таш-Бёра.

– И чтобы к ней подступиться, твоих «булочных» камланий недостаточно. Тут нужен… иной подход. Не петлять, а перестать быть пылинкой в её течении. Не галдеть, а молча позволить времени течь сквозь тебя.

– И… как? – тихо спросил Таш-Бёр, полностью забыв о своей недавней самоуверенности.

– Не-е-ет, – Ворон мотнул головой, возвращаясь к своей обычной манере. – Рано тебе, пёс косматый. Не дорос ещё. Сначала научись по девяти небесам ходить, не спотыкаясь о собственное эго.

– Но ты же должен мне рассказать! – Таш-Бёр снова подался вперёд, его пальцы непроизвольно сжались. – Хотя бы в общих чертах! Как выглядит эта река? Что нужно делать?

Ворон отвернулся, делая вид, что его внезапно заинтересовала какая-то муха у костра.

– Забыл. Старость, склероз. Да и нечего тебе там делать – скучно это. Течение, вода, время… Ни тебе духов интересных, ни приключений.

Ворон замолчал, уставившись в огонь, словно в его прыгающих языках пытался разглядеть что-то давно забытое. Таш-Бёр не спускал с него глаз, всем существом чувствуя, что за этой паузой скрывается нечто большее, чем очередная шаманская байка.

– Ну же…? – не выдержал он наконец. – Как она выглядит, эта река? И что за камлание нужно, чтобы к ней выйти?

– Как выглядит? – Ворон медленно повернул к нему голову. – По-разному. Для кого-то – как поток расплавленного серебра под чёрным небом. Для кого-то – как туман, в котором мерцают отражения всех когда-либо горевших свечей. А для иного дурака – и как обычная лесная речушка, только камни на дне – это сгустки времён, а рыба – не пойманные моменты. – Он каркнул коротко и сухо. – А камлание… Нет, студент. Это не для тебя. Не дорос ты ещё. Рано.

– Рано? – Таш-Бёр подался вперёд, его глаза загорелись азартом исследователя. – Я по девяти небесам петляю как по собственному огороду! Что значит «рано»?

– То и значит, что рано! – взъерошил перья Ворон. – Твои небеса – это как детские качели по сравнению с этим. Река Времени – это не ещё одно измерение, куда можно заскочить «за облаком». Это – кровеносная система мироздания. Ошибешься в ритме – и тебя выбросит либо в тупиковую ветвь, откуда нет возврата, либо в петлю бесконечно повторяющегося вчера. А то и вовсе – размажет по годам, как масло по хлебу. И собирать тебя, кусок за куском, по разным эпохам – мне, старику, охота?

– Но ты же знаешь, как это делать! – не унимался Таш-Бёр. – Научи! Я всё сделаю как надо! Скажи, что нужно?

Ворон тяжело вздохнул, и этот вздох был полон такой вековой усталости, что казалось, он вот-вот рассыплется в прах прямо на камне.

– Ох, нужда-нуждевна… Настоял, упрямец волчий. Ладно. Слушай, да запоминай. Если, конечно, твои мозги, привыкшие к «булочным», способны на это.

Ворон выпрямился, и его поза стала неестественно строгой. Даже пламя костра словно притихло, внимая его словам.

– Во-первых, – начал он, и его голос потерял привычную хрипотцу, обретая металлическую чёткость, – забудь о своём бубне. Здесь он бесполезен. Звук удара по натянутой коже слишком груб, он разорвёт тонкую плёнку, не дав тебе зацепиться.

Таш-Бёр невольно взглянул на свой богато украшенный бубен,прислонённый к камню.

– Во-вторых, – продолжал Ворон, – ритм должен быть не внешним, а внутренним. Ты должен найти его в себе. Вспомни, как бьётся твоё сердце, когда ты затаиваешься на охоте. Запомни этот стук. А теперь замедли его. Вдвое. Втрое. Пока он не совпадёт с тиканьем самых старых часов в самом древнем мире. Пока ты не услышишь, как время течёт в жилах у камня под твоей ногой.

Он сделал паузу, давая словам улечься.

– Третье: тебе понадобится проводник, – продолжил Ворон. – Не я, – тут же отрезал он. – Мне там делать нечего. Тебе нужна паутина. Не простая – найди паучиху, что плетёт свою сеть на границе трёх миров. Уговори её дать тебе одну-единственную паутинку. Это будет твоя путеводная нить.

– Паутина? – недоверчиво переспросил Таш-Бёр.

– Да, паутина! – раздражённо каркнул Ворон. – А ты думал, всё как в твоих «пекарнях» – взял бубен, потряс головой, и готово? Нет, тут всё серьёзнее.

Таш-Бёр слушал, не дыша, мысленно отмечая каждую деталь.

– И наконец, состояние ума. – Ворон сделал паузу, вглядываясь в лицо Таш-Бёра. – Ты не должен хотеть попасть в Прошлое или в Будущее. Ты не должен хотеть ничего. Ты должен стать пустым сосудом, готовым принять в себя само Время. Ты должен отпустить. Всё. Страх, надежду, ярость… даже память. Стать чистым листом. И только тогда река позволит тебе ступить на свой берег. Любая привязанность, любое желание – и река вышвырнет тебя, как щепку.

Он закончил рассказ, и его фигура снова стала похожа на сгорбленного старого ворона.

– Вот и всё «нехитрое» камлание. Всё ещё хочешь попробовать, «покоритель Небес»? – в его голос снова вернулась привычная язвительность, но теперь в ней сквозила тревога.

Глава 4: Визит вежливости к барышне с восемью глазами и дурным вкусом в подарках.

Наступила тишина, нарушаемая лишь потрескиванием догорающих поленьев. Слова Ворона повисли в воздухе, словно тягучий дым, наполненный древними тайнами и предостережениями.

Таш-Бёр не двигался, уставившись в огонь, но его разум был далеко отсюда. Он не видел уже ни углей, ни звёзд над головой – перед его внутренним взором текла Река. Та самая. Серебряная, туманная, обычная и невероятная одновременно.

Желание увидеть её, прикоснуться к самой ткани времени, стало в нём физическим, почти болезненным. Оно горело в груди жарче костра, заставляя сердце биться чаще вопреки всем наставлениям о замедлении ритма. Любопытство, та самая искра, что когда-то привела его в тайгу, теперь разгоралась в новый, ослепительный пожар.

«Размажет по годам…» – эхом отозвалось в памяти. Но даже эта угроза не могла остановить его. Напротив, она лишь подливала масла в огонь, добавляя опасному предприятию вкус настоящего приключения.

Он медленно поднялся с камня, его движения были отрешёнными и плавными.

– Ладно, – тихо сказал он, больше самому себе, чем Ворону. – Пойду спать. Завтра… завтра начинается охота.

Ворон, уже устроившийся на своём ночном насесте у стены избушки, лишь хрипло крякнул, но ничего не ответил. В его молчании читалось и понимание, и та самая, знакомая тревога за своего упрямого ученика.

Таш-Бёр скрылся в тёмном проёме двери. Лёжа на жёсткой лежанке, он ещё долго вглядывался в потолок, мысленно повторяя инструкции Ворона. «Замедлить сердце… Паутина… Стать пустым…» Сны этой ночи были беспокойными и обрывистыми, полными образов текущей воды и шёпота времён. Но когда первые лучи солнца пробились сквозь щели в стене, он проснулся с абсолютно ясной и твёрдой целью. Сегодня он найдёт паучиху. Сегодня он сделает первый шаг к Реке.

Утро застало Таш-Бёра уже на ногах. Пока он разводил небольшой костёр, чтобы подогреть остатки вчерашней ухи, из избушки выплыл Ворон.

– Ну что, охотник за призраками? – проскрипел он, усаживаясь на привычный валун. – Не передумал? Не хочешь лучше за булочками с маком слетать? Безопаснее будет.

– Не передумал, – твёрдо ответил Таш-Бёр, даже не оборачиваясь. – Сегодня иду за паутиной.

– Ох, беда… – Ворон тяжело вздохнул. – Ладно, раз решил – пошли. Только запомни: на перекрёстке трёх миров не трясись как осиновый лист. И языком не ляпай лишнего. Паучихи – дамы обидчивые.

Путь занял несколько часов. Они шли вглубь тайги, туда, где старые карты заканчивались, а тропы терялись среди буреломов и каменных россыпей. Воздух с каждой сотней шагов становился гуще, звучнее. Птицы замолкали, и даже ветер стихал, словно затаив дыхание. Наконец, они вышли на странную поляну. Она была треугольной формы, и каждая её сторона выглядела иначе: одна утопала в густом, почти синем тумане, от второй веяло сухим жаром пустыни, а у третьей лежал искрящийся иней.

– Вот он, перекрёсток, – прошептал Ворон, приземлившись Таш-Бёру на плечо. – Видишь ту берёзу, что на самом стыке стоит? Смотри.

На кривом стволе старой берёзы, точно на границе всех трёх измерений, висела паутина. Она была не серебряной, а переливалась всеми цветами, которые только можно и нельзя вообразить. В её центре сидела паучиха.

И тут Таш-Бёра осенило. Он смотрел не просто на ловчую сеть для мух. Он видел нечто бесконечно большее. Это была карта всех дорог – тех, что проложены людьми, духами и самой судьбой. Каждая нить в этом сияющем полотне была чьей-то Путеводной Нитью, не дающей путнику свернуть в никуда, перепутать тропу жизни с тропой забвения.

Паучиха не охотилась. Она вечно плела этот узор, чтобы ни одна дорога не потерялась, чтобы каждая вела именно туда, куда была проложена изначально.

Она была размером с ладонь, и её брюшко напоминало миниатюрную, идеально отполированную галактику.

– И что теперь? – тихо спросил Таш-Бёр, зачарованный зрелищем.

– А теперь, гений, – язвительно прошипел Ворон прямо ему в ухо, – попробуй её УГОВОРИТЬ. Только, ради всего святого, не предлагай ей мух в обмен! У неё вкус тоньше, чем у тебя понятие о такте.

Таш-Бёр медленно, стараясь не спугнуть тишину, сделал шаг вперёд. Он опустился на одно колено, глядя на паучиху. Та прекратила плести свою сияющую сеть и повернула к нему несколько пар глаз, в которых отражалась бесконечность.

– Великая ткачиха, – начал он, подбирая слова с невероятной для него осторожностью. – Мне нужна одна твоя нить… чтобы найти дорогу. Я прошу, а не требую. Что я могу предложить тебе в обмен?

Паучиха несколько мгновений смотрела на него неподвижно.Потом одно из её тонких лапок дёрнулось, указав на его грудь. На зеркало-толи.

– Она хочет посмотреть, – тут же перевёл Ворон. – Покажи ей. Только не урони, а то нам с тобой конец.

Таш-Бёр снял толи и, держа за кожаный шнур, медленно протянул его к паутине. Паучиха приблизилась к зеркальной поверхности, словно изучая своё бесконечно умноженное отражение. Она провела лапкой по краю, и в воздухе прозвенел едва слышный, хрустальный звук. Затем она развернулась, подошла к краю паутины и ловким движением отделила одну-единственную, сияющую радужным светом нить. Она была невесомой и прочней стали.

– Бери, балда, бери! – проскрипел Ворон. – Да не дёргай! Аккуратней!

Таш-Бёр осторожно принял дар, и нить сама обвилась вокруг его запястья, став едва заметным браслетом. Он кивнул паучихе в знак благодарности. Та в ответ медленно склонила голову и вернулась к своему вечному ткачеству.

Обратный путь они проделали почти в полном молчании. К вечеру, вернувшись к избушке, Таш-Бёр уже знал, что всё готово. Паутина-проводник лежала у него на запястье, знание о ритме – в сердце, а пустота… с пустотой предстояло разобраться уже у самой Реки. Всё было готово для камлания нового уровня, ранее не ведомого Петляющему Волку.

Глава 5: Первое свидание с Вечностью, или Не мочись в воду, из которой пьёшь.

Этим же вечером они стояли на краю того самого болота. Место было узнаваемым – те же чахлые сосны, склонившиеся над тёмной водой, тот же тяжёлый запах гниения и влажной земли. Но теперь для Таш-Бёра оно было не ловушкой, а порталом. Вода, едва не поглотившая его когда-то, теперь казалась тёмным зеркалом в иное измерение.

– Ну что, решил начать с экстрима? – прошипел Ворон, беспокойно перебирая лапами на скрюченной ветке. – С места, где чуть не отправился к праотцам? Романтик… Идиот.

Таш-Бёр не ответил. Он медленно опустился на колени у самой кромки воды, на том самом месте, где когда-то хватался за спасительную ветку. Его ладони легли на влажный мох. Он закрыл глаза, отсекая внешний мир. Никакого бубна. Никаких танцев. Только тишина и внутренний ритм.

Сначала он искал в себе стук сердца – тот самый, что сопровождал его на охоте. Но сейчас он был слишком громким, слишком человеческим. Он начал замедлять его в уме, представляя, как с каждым ударом время вокруг него растягивается. Пение птиц стало тягучим и низким, шелест листьев превратился в протяжный вздох. Он погружался в себя глубже, отыскивая тот фундаментальный ритм, что скрыт под слоями суеты.

Паутина на его запястье едва заметно заколебалась, словно почувствовав нечто. Он сосредоточился на её невесомом прикосновении, сделав её точкой отсчёта. Воспоминания, страхи, надежды – всё это он мысленно складывал в сундук и отодвигал в сторону. Он пытался стать пустым. Прозрачным. Проводником.

Тёмная вода болота перед ним начала меняться. Она не светлела, а, наоборот, становилась ещё чернее, но в этой черноте затеплились миллиарды крошечных искр, словно в её глубинах отражалось всё звёздное небо разом. Воздух загудел низким, едва слышным гулом. Казалось, само пространство вокруг них начало течь, как желе.

– Так, неплохо… для самоубийцы, – сквозь нарастающий гул донёсся голос Ворона, но он звучал уже как бы издалека. – Только не засыпай, а то проснёшься вчерашним днём. Или завтрашним. Или ни в каком. Как карта ляжет.

Таш-Бёр не открывал глаз. Он чувствовал, как граница между ним и болотом истончается. Мох под его коленями стал неосязаемым. Звуки тайги растворились в нарастающем гуле. Он больше не сидел на краю болота – он начинал плыть по его тёмной воде, которая была уже не водой, а чем-то бесконечно более древним и могущественным.

Ощущение падения длилось всего мгновение, но оно было абсолютным – будто проваливаешься сквозь дно мира. Исчез запах болота, ушёл гул, пропала тяжесть в коленях. Таш-Бёр открыл глаза.

Они стояли на берегу.

Но это был не берег болота. Под ногами струился не песок и не галька, а нечто вроде уплотнённого серебристого тумана, холодного и бархатистого на ощупь. Воздух был кристально чист, безветрен и наполнен тихим, мелодичным звоном, будто кто-то бесконечно водил пальцем по краю хрустального бокала. Небо… неба не было. Вернее, оно было, но состояло из бесчисленных переплетающихся светящихся нитей, сплетающихся в узоры, которые постоянно рождались и умирали.

А перед ними текла Река.

Она не была похожа ни на одну реку, что он видел. Её воды не были ни синими, ни зелёными. Они переливались всеми оттенками серого, серебра и тёмного янтаря, и в этой глубине мерцали, как звёзды, мириады мгновений. Одни вспыхивали и гасли – чей-то смех, падающая капля, взмах крыла. Другие плыли медленнее, как целые жизни, развёрнутые в светящихся овалах. Вода не плескалась о берег, а лишь беззвучно катила свои тягучие, сияющие волны, и от неё исходило ощущение такой древней, неумолимой мощи, что у Таш-Бёра перехватило дыхание.

– Ну, вот мы и приплыли, – раздался рядом хриплый голос. Ворон, расправив перья, сидел на комке тумана, словно на насесте. – Поздравляю, студент. Не размазало. Пока что.

Таш-Бёр не мог оторвать взгляд от Реки.

– Это… – он попытался найти слова, но их не было.

– Это оно и есть, – закончил за него Ворон. – Не впечатлился? Я же говорил – скучно. Течение, вода, время… Ни тебе духов с бубенчиками, ни призраков с историями.

Но Таш-Бёр видел, что это не так. Это было грандиознее любых духов.