Змеиный Полоцк

– Что это за зверь?

– Не зверь, – Лука наклонился через стол, понизив голос до свистящего шепота. – И не человек. Ромеи зовут их Ламиями. Или Ехиднами. Змеиные девы.

Ратибор скептически хмыкнул, но рука невольно сжала амулет под рубахой.

– Бабьи сказки, Лука. Русалки с хвостами?

– Не сказки! – в глазах старика плескался подлинный ужас. – Днем они прячутся. Выглядят как женщины, красивые, глаз не оторвать, только глаза у них… холодные. А нутром – гады ползучие. Им семя мужское нужно, чтобы род продлить, у них только девки родятся. Они охотятся на мужчин. Одурманивают. Этот запах… – Лука вздрогнул. – Это их яд. Ты дышишь им и сам к ней идешь, как телок на убой. А когда дело делается… она выпивает тебя. Не кровь, нет. Силу живую. Тепло. Душу.

Ратибор вспомнил иссушенные тела. Серые, пустые оболочки.

– А тело?

– Сохнет, – кивнул Лука, видя, что парень ему верит. – Остается труха.

Дружинник откинулся назад, упершись спиной в бревенчатую стену. Всё сходилось. Иссохшие тела, улыбки наслаждения, золото на одежде, шафранный дух. Но разум воина искал изъян в этой байке.

– Не сходится, дед, – твердо сказал Ратибор. – Это тебе не южные острова. Тут север. Осень на дворе, заморозки ночью. Змеи в норы попрятались, спят. Холоднокровные они, тепла им надо. Твоя южная гадина тут бы за ночь околела и сдохла под первым кустом.

Лука посмотрел на него долгим, тяжелым взглядом.

– Потому и жрут так часто, дурень, – мрачно ответил старик. – Чтоб не замерзнуть. Чужим жаром греются. Огонь внутри себя топят нашими жизнями.

Он снова налил себе пива, расплескивая пену по столу, но пить не стал.

– Не знаю, как она сюда попала, воевода, – Лука впервые назвал его уважительно. – В трюме ли привезли, сама ли приползла. Но если это та тварь, о которой в портовых притонах Царьграда шепчутся… ищи, где жарко. Где печи горят. На холоде ей смерть.

Ратибор встал, бросив на стол серебряную ногату.

– Где Царьград, а где мы… – пробормотал он, скорее для себя.

– У зла нет верст, сынок, – сказал Лука ему в спину. – Береги шею. Чешую мечом не взять.

Ратибор вышел на улицу. Холодный ветер ударил в лицо, но теперь он не бодрил. Дружиннику казалось, что в порывах ветра он снова слышит тот приторно-сладкий запах смерти. Сказка про южных дев казалась бредом, но лоскут с золотой пылью в кармане жег бедро.

– Где жарко… – повторил он слова старика. В Полоцке жарко было только в банях да у кузнецов.

«Глупости», – оборвал он себя. Но рука легла на рукоять меча, и пальцы побелели от напряжения. Он знал, что старик не врал про свой страх. А страх старого моряка стоил дороже любой правды.

Глава 7: Мертвый свидетель

Вечер опустился на Полоцк тяжелой, влажной шапкой. Городские улицы опустели раньше обычного – страх загнал людей в дома, заставил запереть засовы. Но были места, где жизнь кипела даже перед лицом смерти, потому что голод и нужда страшнее любых упырей.

Ратибор месил сапогами грязь в Нижнем посаде, у реки. Здесь, среди складов, дешевых корчем и бань, обитали те, чья любовь продавалась за медную монету. Если Ждан и стражник Гойко искали утех перед смертью, они искали их здесь.

Уже третий час дружинник ходил от двора к двору.

– Видела кого с Жданом?

– А со стражником? Баба была? Рыжая? Черная?

В ответ – только испуганные глаза и мотание головой. Прачки, служанки, портовые девки – все молчали. Одни боялись, что их обвинят в колдовстве, другие просто не хотели связываться с княжеским человеком.

– Да не было никого! – кричала кривая банщица. – Один он шёл, Ждан твой! Пьяный был, шатался, сам с собой говорил да в камыши полез!

Ратибор стискивал зубы. Этого не могло быть. Мужчина не спускает штаны перед пустым местом, чтобы умереть с улыбкой на губах.

Он уже собирался повернуть к детинцу, злой и уставший, когда у забора, за грудой гнилых бочек, заметил скорчившуюся фигурку. Девка, совсем молодая, куталась в драную шаль, дрожа не столько от холода, сколько от чего-то, что было внутри неё.

Ратибор узнал её – Малуша, сирота, что кормилась у причала, помогая чистить рыбу, а по ночам "грела" одиноких плотогонов.

– Малуша, – окликнул он.

Девка вздрогнула так, словно её ударили хлыстом, и вжалась в забор. Глаза у неё были огромные, черные от расширенных зрачков.

– Не бей, господин! Я ничего не брала!

– Не буду бить. Говорить надо.

Ратибор присел на корточки, чтобы быть с ней вровень.

– Гойко-стражника знаешь?

Малуша мелко закивала, кусая губы.

– Видела его вчера? Ночью? Перед тем, как… нашли его?

Девка зажмурилась и обхватила себя руками за плечи.

– Видела. Он у костра грелся. А потом… потом встал. Словно позвал его кто.

– Кто позвал? Баба? Ты видела бабу?

Малуша открыла глаза. В них плескался такой липкий, первобытный ужас, что Ратибор невольно оглянулся через плечо.

– Не баба это была, господин, – прошептала она едва слышно. – То есть, одета как баба. Плащ длинный, богатый. Но…

– Что "но"? Говори!

– Она не шла. Она текла.

Ратибор нахмурился:

– Как это?

– Я из-за угла смотрела. Гойко пошел за ней в тьму, как теленок на веревке. Шлем бросил, копье… А она впереди. Плавно так двигалась, как вода в реке. Плечи не шелохнутся, голова прямо, а сама вперед летит. Будто у неё под подолом и ног-то нет.

Малуша сглотнула, и слеза прочертила дорожку по грязной щеке.

– И следов она не оставляла, господин.

– Врешь, – отрезал Ратибор. – Грязь кругом по щиколотку. Вчера дождь был.

– Вот те крест! – девка перекрестилась грязной пятерней. – Гойко идет – чавкает, следы глубокие, тяжелые. А она… по жиже шла, а грязь даже не промялась. Будто туман по земле стелется.

Ратибор почувствовал, как холодок пробежал по спине. Не зверь, не человек. "Как вода текла". "Где печи горят". Слова старика в корчме сплетались с бредом перепуганной девки в страшный узор.

– Лицо видела?

– Нет. В капюшоне она была. Только… – Малуша замялась.

– Ну?

– Когда они мимо проходили… пахнуло от них. Сладко так. Вкусно. У меня аж голова закружилась, захотелось тоже за ними пойти, посмотреть…

– Чем пахло? – резко спросил Ратибор, уже зная ответ.

– Не знаю… Как кулич пасхальный. Как цветы заморские. Шафран, вот. Я его раз на торгу нюхала.

Ратибор выпрямился, бросив девке монету. Она схватила её, но даже не посмотрела – её трясло.

– Иди домой, Малуша. И запрись.

– Она вернется, господин? – прошептала она в спину дружиннику. – Та, что без ног?

Ратибор не ответил. Он смотрел в темный переулок, куда уводили невидимые следы. "Не оставляла следов".

Змее не нужно поднимать ноги. Она скользит. А если она огромная… то её вес распределяется по земле иначе, чем у человека.

Или это была лишь магия, морок, чтобы скрыть, кто – или что – на самом деле вело стражника на убой.

Теперь у него был свидетель. Свидетель того, что убийца не ходит по земле, как все люди.

Глава 8: Знахарка

Дом Велены стоял на самом краю посада, там, где человечье жилье уступало место молчаливой стене елового леса. Дырявый тын, в который были вплетены конские черепа – не для красоты, а для оберега, – скалился в сумерках белыми зубами.

Ратибор не любил бывать здесь. От избы несло горькой полынью, мышами и чем-то кислым, вроде броженого теста. Но идти больше было некуда: волхвы, служившие князю, молились Перуну и Велесу, а Велена знала то, что боги обычно игнорируют – темную, земную сторону жизни.

Он не стучал. Толкнул дверь, пригибаясь под низким косяком. Внутри было душно. В центре земляного пола тлел очаг, дым от которого уходил в отверстие в крыше, но большая часть его висела под потолком сизым облаком.

– Пришел всё-таки, – голос старухи прозвучал из угла, где в тенях сушились пучки трав, похожие на подвешенных вниз головой летучих мышей.

Велена вышла к огню. Она была стара, как болотная коряга, но двигалась бесшумно. Глаза её, выцветшие, почти белые, видели больше, чем глаза молодого воина.

– Смертью от тебя пахнет, Ратибор. Сладкой смертью.

Дружинник молча достал из-за пазухи свернутый лоскут с золотистой пылью.

– Что это, бабка?

Он развернул ткань. В свете углей пыльца блеснула тускло и зловеще. Запах шафрана тут же вступил в бой с запахом полыни, и Ратибору показалось, что воздух в избе стал тяжелее.

Велена не отшатнулась, как старик в корчме. Она вытянула костлявую руку, и её длинный ноготь, черный от земли, подцепил крупинку золота.

Она не стала нюхать. Она бросила пыльцу в огонь.

Очаг ответил мгновенно. Пламя, только что оранжевое и сонное, вдруг выбросило язык ядовито-зеленого цвета. Дрова зашипели, словно на них плеснули водой, но звук был похож скорее на рассерженный змеиный свист. Зеленый дым поднялся к потолку, скручиваясь в спираль.

Ратибор схватился за меч, отшатываясь.

– Что за бесовщина?!

Велена смотрела на огонь, не моргая. Лицо её, освещенное зеленым сполохом, казалось маской идола.

– Это не бес, – прошамкала она. – Бес – дух бесплотный. А это – жизнь. Плоть.

– Чья плоть?

– Того, кто меняет кожу.

Она повернулась к Ратибору. В её взгляде не было страха, только холодное, древнее понимание, от которого дружиннику стало не по себе.

– Это не зверь лесной, сынок. Зверь убивает, чтобы сытым быть. Это не человек. Человек убивает от злобы или за золото. А это… это старое. Древнее, чем наш лес. Оно живое, теплое, но кровь у него другая. Холодная. Оно жаждет тепла, потому что своего нет.

– Как убить это? – спросил Ратибор. – Мечом? Огнем?

– Как убить то, что не ходит, а течет? То, что смотрит тебе в глаза, а ты видишь не убийцу, а любимую?

Велена подошла к сундуку, окованному железом, и, покопавшись в тряпье, достала что-то маленькое, на шнурке из воловьей жилы.

– Держи.

Это был амулет. Куриная лапка, высохшая, черная, перевязанная пучком серебристой травы – одолень-травы, собранной в ночь на Купалу. И еще в ней был вплетен зуб. Острый, хищный зуб щуки.

– Это что?

– Отвод, – сказала Велена. – Та пыльца, что ты принес… Это не просто след. Это яд для ума. Вдыхаешь – и воля твоя тает, как воск. Ноги сами идут, руки сами пояс развязывают. Эта тварь берет не силой, она берет мороком.

Она насильно сунула амулет ему в ладонь. Когти куриной лапки царапнули кожу.

– Носи у сердца. Не снимай даже в бане. Пока он на тебе – морок не возьмет тебя сразу. Будет жечь, будет чесаться, но разум сбережешь. А без разума ты против неё – что телок на бойне.

– Против кого «неё»? – Ратибор шагнул к ней, хватая за сухое предплечье. – Ты знаешь, кто это! Назови имя! Старик в корчме болтал про змее-дев…

Велена вдруг оскалилась, показав редкие желтые зубы. Она вырвала руку с неожиданной силой.

– Имен не называй! – шикнула она. – Имя – это зов. Назовешь всуе – она услышит. Скажу лишь одно: ищи там, где лгут глазам. Ищи красоту, за которой гниль прячется. И не верь ничему, что увидишь, если почуешь этот сладкий дух.

Ратибор сжал амулет в кулаке. Он был теплым, почти горячим.

– Значит, живое… – повторил он. – Значит, смертное.

– Всё, что живет, может сдохнуть, – кивнула Велена, и зеленый огонь в очаге погас, оставив избу в привычном полумраке. – Но поспеши, дружинник. Скоро холод ударит. А чем холоднее на улице, тем злее она будет искать тепло. Сегодня троих взяла. Завтра возьмет десятерых.

Ратибор поклонился знахарке и вышел в ночь. Ветер ударил в лицо, но теперь он не казался просто ветром. Каждый шорох в темноте казался скольжением огромного тела, а каждый запах прелой листвы чудился запахом шафрана. Он повесил амулет на шею. Мертвая куриная лапка холодила грудь, но страх немного отступил. Теперь он знал: он охотится не на призрак. Он охотится на плоть, и эту плоть можно проткнуть железом.

Глава 9: Немой свидетель

Когда Ратибор вернулся к Тихой заводи, день уже клонился к закату. Кроваво-красное солнце, проглядывающее сквозь разрывы в тучах, красило воду в цвет ржавчины.

Толпа давно разошлась. Осталась лишь примятая трава, сломанные камыши да грязное месиво у кромки воды, где бабы полоскали белье, а мужики вытаскивали тело несчастного Зоряна. Земля здесь была истоптана сотней ног – лапти, сапоги, босые пятки. Читать следы в такой грязи было всё равно что искать иголку в стоге сена.

Но Ратибор был не просто воином, он был охотником. А охотник знает: зверь, даже самый хитрый, не подходит к водопою по людской тропе.

Он отошел шагов на тридцать в сторону, туда, где ивняк нависал над водой плотной стеной, создавая глубокую тень. Здесь было тихо. Мошкара звенела над ухом, да где-то в чаще ухал выпь.

Ратибор опустился на одно колено, внимательно осматривая песок. Сначала ничего необычного – только следы выдры да лапки кулика. Но потом, у самой кромки воды, там, где берег полого уходил в ил, он заметил странность.

Это не были следы лап. И не человеческие шаги.

Вдоль берега тянулась длинная, непрерывная борозда. Широкая, в две ладони. Казалось, кто-то волок здесь тяжелое, мокрое бревно. Или толстый корабельный канат.

Ратибор потрогал край следа. Песок был вдавлен глубоко и плотно спрессован.

– Тяжелая… – прошептал он.

Что бы ни оставило этот след, оно весило больше взрослого мужика. Если бы это тащили мешок с зерном, были бы следы ног того, кто тащит. Но рядом с бороздой песок был девственно чист. Ни отпечатка каблука, ни следа босой ноги.

Существо двигалось само. Ползло.

Борозда выходила из воды, делала петлю вокруг старой коряги и уходила вверх по склону, в сторону редкого леска. Движения были плавными, тягучими. Никаких резких рывков, характерных для раненого зверя или пьяного человека.

Ратибор пошел по следу, держа руку на рукояти меча. Борозда была ровной, словно желоб.

– Как вода текла, – всплыли в памяти слова девки Малуши.

Но вода не оставляет канав в твердом грунте.

След миновал песчаную отмель, прополз по глинистому участку, примяв молодую поросль лопухов. Стебли были не сломаны, а вдавлены в землю, расплющены чудовищным прессом.

И вдруг всё оборвалось.

Ратибор остановился, не веря глазам.

Посреди поляны, где земля была все еще мягкой, борозда просто исчезла. Она не сужалась, не растворялась. Она заканчивалась ровным полукруглым отпечатком, словно то, что ползло, внезапно вознеслось на небеса.

Дружинник обошел поляну кругом. Ничего. Дальше трава стояла стеной, не примятая ни ветром, ни живой ногой. Никаких деревьев рядом, на которые можно было бы вскарабкаться.

Существо, весом в несколько пудов, растворилось в воздухе.

– Крылья? – предположил Ратибор, глядя в сумеречное небо.

Но если бы у твари были крылья, чтобы поднять такой вес, от взмаха остались бы следы – прибитая пыль, разлетевшиеся листья. Здесь же – тишина и покой.

Он вернулся к концу следа и присел, касаясь пальцами края вмятины. В нос ударил едва уловимый, но уже знакомый запах. Сладкий, приторный, перебивающий гнилой дух болота. Аромат мускуса.

Тварь была здесь. Она вышла из воды, проползла три десятка шагов, выжидая или наблюдая за Зоряном… а потом исчезла, словно её и не было.

«Оно меняет форму», – подумал Ратибор, и от этой мысли ладони стали влажными. Ведунья Велена говорила, что это «плоть, меняющая кожу».

Если оно может быть тяжелым, как бревно, оставляя такие борозды, а через миг стать легким, как пух, или вообще принять облик человека, который ушел отсюда на двух ногах (но чьих следов он не мог различить в общей массе)… то как ловить такое зло?

Ратибор поднялся, чувствуя себя неуютно в наступающей тьме. Немым свидетелем был только этот след, уходящий в никуда. И этот след говорил: твой враг не подвластен законам природы, по которым живут звери и люди. Твой враг играет по другим правилам.

Глава 10: Ложные обвинения

На княжеском дворе было тесно и шумно. Но это был не шум праздника или торга, а злобный ропот, похожий на рычание голодной стаи. Толпа купцов, ремесленников и просто зевак жалась к ступеням гридницы, требуя ответа. И ответа кровавого.

Когда Ратибор пробился через оцепление, он увидел в центре двора врытый столб и кучу хвороста. А рядом, на коленях в грязи, стоял человек, окруженный стражей.

Это был Гриня Моль – местный дурачок и травник-самоучка. Тихий, безобидный мужичонка, который вечно пах прелой листвой и разговаривал с грибами. Сейчас Гриня трясся мелкой дрожью, размазывая по лицу сопли и слезы, а его редкая бородёнка прыгала от страха.

Князь вышел на крыльцо. Одет он был богато, в куньей шапке, но лицо его было чернее тучи. Рядом стоял тот самый тиун, что кричал в леднике.

– Люди Полоцка! – зычно начал тиун. – Князь слышит ваш страх! Зло, что губит наших мужей, поймано! Вот он – чародей, что воду в реке портить удумал, напустив мор на людей!

Толпа взревела: «На костер!», «Смерть отравителю!».

Гриня заскулил, втягивая голову в плечи:

– Не я, батюшка-князь! Я только корешки копал! От поноса корешки, от золотухи… Не морил я никого!

– Молчать! – рявкнул тиун, пинком повалив травника в грязь. – У него в суме нашли болиголов и вороний глаз! Отрава! Этой дрянью он мужей и извел!

Ратибор почувствовал, как внутри закипает ярость. Это было проще всего: схватить первого попавшегося убогого, сжечь его на потеху черни и сказать, что дело сделано. А тем временем настоящая тварь будет смеяться в темноте.

Ратибор растолкал стражников и вышел вперед, встав между Гриней и князем.

– Дозволь слово молвить, князь! – крикнул он, перекрывая гул толпы.

Воевода Мстислав, стоявший за спиной князя, предостерегающе нахмурился, но князь поднял руку, останавливая стражу, уже готовую схватить наглеца.

– Говори, Ратибор. Нашел убийцу?

– Не он это, князь! – Ратибор указал на сжавшегося в комок Гриню. – Посмотри на него. У него сил не хватит курицу задушить, не то что троих здоровых мужиков одолеть. Стражник Гойко коня на скаку останавливал. А этот его повалил?

– Он травил их! – визгнул из толпы толстый купец. – Ядом!

– Ядом? – Ратибор повернулся к толпе. – От яда нутро горит, от яда человек блюет, пеной исходит, раздувается! А наши мертвецы – сухие, как щепки. Нет в нашем лесу такой травы, чтоб из человека воду за миг выпивала, да улыбку на лице оставляла! Это не отрава. Это сила, какой у Грини нет и быть не может.

Князь сузил глаза:

– Ты защищаешь его, дружинник? Может, вы заодно?

– Я защищаю правду, князь! – твердо ответил Ратибор, глядя правителю в глаза. – Если мы сейчас сожжем невинного, мы не просто кровь прольем зря. Мы успокоимся. Мы решим, что зло наказано. Стража уснет на постах, купцы поедут без охраны. И тогда тварь ударит снова. И крови будет больше. И кровь эта будет на нас.

Тишина повисла над двором. Люди начали переглядываться. Аргументы дружинника были просты и били в цель.

– Я видел следы у реки, князь, – понизив голос, добавил Ратибор так, чтобы слышали только на крыльце. – Там ползло нечто тяжелое, как груженая телега. Гриня весит меньше мешка с отрубями. Если казним его – настоящему убийце только услужим.

Князь молчал, раздумывая. Ему нужна была жертва, чтобы успокоить город. Но он был не дурак. Если казнишь травника, а завтра найдут новый труп – народный гнев снесет уже княжеские ворота.

– Хорошо, – процедил князь сквозь зубы. – Слова твои крепки, Ратибор. Но страх в городе еще крепче.

Он шагнул вперед, обращаясь к людям:

– Суд откладывается! Допросим татя с пристрастием, проверим слова его! В темницу его!

Стражники подхватили рыдающего Гриню и поволокли в подклеть. Толпа недовольно заворчала, но расходиться начала – зрелища не дали, но обещали позже.

Князь жестом подозвал Ратибора. Когда дружинник поднялся на ступени, лицо правителя было жестким, как гранит.

– Ты спас смерда, – тихо сказал он. – Но ты загнал в угол меня. Я дал тебе время. Его больше нет.

– Мне нужно найти логово, князь. Я знаю, что это не человек.

– Три дня, – отрезал князь. – Я дам тебе три дня, Ратибор. Через три дня, на закате, либо ты принесешь мне голову настоящего убийцы, либо Гриня пойдет на костер. А ты встанешь рядом с ним. За то, что покрывал зло и смущал народ.

– Три дня, – повторил Ратибор.

– Ступай. И молись своим богам, чтобы ты был прав. Потому что моя милость кончилась.

Ратибор поклонился и быстро спустился во двор. Спину жег тяжелый взгляд воеводы Мстислава. Три дня. Это было ничтожно мало, чтобы найти то, что умеет исчезать. Но достаточно, чтобы самому стать покойником.

Глава 11: Охота

Ночь укутала берег Полоты саваном. Не было ни луны, ни звезд – небо затянуло плотным, свинцовым сукном, и лишь редкие просветы позволяли угадать, где верх, а где низ.

Ратибор лежал в густых зарослях ивняка, по пояс укрытый палой листвой и жесткой осокой. Холод сырой земли пробирал через кафтан, кольчуга леденила плечи, но шевелиться было нельзя. Охота на хищника требует терпения камня.

Он выбрал место в ста шагах от того омута, где нашли сына кузнеца. Логика подсказывала: зверь возвращается к удачной тропе. Но инстинкт ныл, как больной зуб, шепча, что эта тварь – не волк и не медведь. У нее другие законы.

Первые часы прошли под аккомпанемент ночной жизни реки. В камышах возились ондатры, где-то ухала сова, а хор лягушек гремел так, что закладывало уши. Это было добрым знаком: пока "болотные певуньи" кричат, рядом нет ни цапли, ни щуки, ни чего похуже.

Ратибор сжимал рукоять меча, смазанного сажей, чтобы не блестел. Глаза привыкли к темноте, различая силуэты коряг и черный блеск воды. Мысли текли вяло, путаясь с дрёмой. Три дня… Травник в подклети… Спущенные штаны мертвецов…

А потом мир изменился.

Это произошло не сразу. Сначала с реки пополз туман. Он был густым, белесым, словно кто-то вылил в черную воду бочку скисшего молока. Туман не стелился по воде, он вставал стеной, скрадывая звуки, поглощая очертания берега. Он полз к засаде Ратибора, касался лица влажными, холодными пальцами, оседал росой на усах.

Видимость упала до вытянутой руки. Ратибор моргнул, силясь проглядеть сквозь мутную пелену, но та была непроницаема.

И тут наступила тишина.

Лягушачий хор оборвался не постепенно, а разом. Словно невидимый дирижер взмахнул палочкой – и сотни глоток захлебнулись страхом. Замолчали сверчки. Затих ветер в верхушках ив. Даже вода перестала плескаться о коренья.

Полоцк, мир живых, остался где-то далеко, за спиной. Здесь, у кромки воды, воцарилась Пустота.

Ратибор почувствовал, как волосы на затылке встают дыбом. Это было не затишье перед бурей. Это была реакция всего живого на присутствие Смерти.

В груди вдруг стало горячо. Амулет ведуньи Велены – сушеная куриная лапка – словно нагрелся под рубахой, начал колоть кожу острыми когтями, вызывая зуд. Ратибор хотел было почесаться, но замер.

В тумане, там, где должна быть река, что-то было.

Звука не было. Не было плеска весел, не было чавканья сапог по грязи. Но Ратибор кожей ощущал тяжелое, давящее присутствие. Словно огромная гора медленно смещалась в пространстве.

Голова начала кружиться. Веки стали тяжелыми, накатила сладкая, тягучая усталость. Захотелось встать, выйти из укрытия, посмотреть, что там белеет во мгле… Захотелось опустить меч.

«Морок!» – прожгла мысль.

Амулет царапнул грудь сильнее, боль отрезвила. Ратибор прикусил губу до крови, прогоняя наваждение.

Он вглядывался в молочную стену до рези в глазах. Ему казалось, что он видит движение – плавное, тягучее колыхание тьмы внутри тумана. Огромный силуэт? Изгиб исполинского тела? Или просто игра воображения, испуганного разума?

– Покажись… – одними губами прошептал он. – Только покажись.

Но ничего не произошло.

Ни всплеска, ни атаки, ни горящего взгляда. Сущность прошла мимо. Или постояла, выжидая, пробуя воздух своим раздвоенным языком, и, не почуяв легкой добычи, утекла дальше.

Туман стоял еще долго, давя на плечи. Ратибор лежал, чувствуя, как деревенеют ноги. Он проиграл этот раунд. Тварь не пошла по старой тропе. Она была хитрее. Или же…

Лягушки, осмелев, неуверенно подали голос – одна, другая, и вскоре хор возобновился, хоть и не так бойко.

Тварь ушла. Но куда?

Ратибор медленно поднялся, отряхивая мокрые листья. Его трясло от напряжения и холода. Охота не удалась. Капкан остался пустым.