Тень забытого мира

Анастасия Незабываемая

Тень забытого мира

Глава 1. Жизнь после

Тишина в комнате Софьи была самого громкого сорта. Она не была умиротворяющей; она была густой, тяжелой, как вода в затопленной шахте, и так же давящей. Каждый звук – тиканье часов на прикроватной тумбе, отдаленный гул машины за окном, собственное дыхание – не нарушал эту тишину, а лишь подчеркивал ее, как одинокая нота в бездонном колодце.

Прошло три месяца. Девяносто два дня. Две тысячи двести восемь часов. Софья знала точную цифру. Ее мозг, отточенный годами учебы и любовью к порядку, цеплялся за эти расчеты, как за спасательный круг. Они создавали иллюзию контроля в мире, который перевернулся с ног на голову.

Она сидела за своим идеально чистым столом, глядя на экран ноутбука. Открытый документ с курсовой работой по клинической психологии был белым и пустым, как и ее сознание в последние недели. Фраза «посттравматическое стрессовое расстройство» мигала в ее голове, но не как научный термин, а как личный диагноз. Она видела сны. Каждую ночь. Не кошмары в классическом понимании, с монстрами и погонями. Хуже. Она стояла в длинном, бесконечном коридоре, стены которого были из влажной, пульсирующей плоти. С потолка капала темная, пахучая жидкость. И она слышала голос. Тихий, прерывистый шепот: «Соня… помоги…»

Голос Насти.

Софья резко встала, отодвинув стул. Он с противным скрежетом отъехал по паркету. Она подошла к окну, обняв себя за плечи. За стеклом был обычный осенний день. Серый, прохладный, с ветром, срывающим последние листья с берез. Нормальная жизнь. Та самая, которую она так отчаянно хотела вернуть.

Но нормальность оказалась хрупкой стеклянной сферой, в которую ее поместили. Она все видела, все понимала, но не могла прикоснуться. Не могла чувствовать. Еда потеряла вкус, музыка – мелодию, а смех подруг по университету звучал как запись с испорченной пластинки.

Дверь в комнату приоткрылась, и на пороге показалась мама. Ее лицо, обычно такое мягкое и доброе, было изборождено морщинами беспокойства. – Соня, ты как? – спросила она тихо, будто боялась спугнуть. – Нормально, мам. Работаю над курсовой, – ответила Софья, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Может, чаю принести? С печеньем. – Не надо, спасибо. Я не хочу.

Мама постояла еще мгновение, ее взгляд скользнул по идеальному порядку на столе, по не заправленной кровати, по темным кругам под глазами дочери. – Хорошо… – она вздохнула. – Просто… знай, что я всегда рядом. – Знаю, мам.

Дверь закрылась. Софья закрыла глаза. Она знала, что родители разрываются между жалостью к ней и страхом за нее. Они не знали, что говорить. Разговоры о будущем, об учебе, о планах – все это уперлось в непробиваемую стену того вечера. Они ходили к семейному психологу. Доктор Кузнецов, человек с мягкими руками и безразличными глазами, говорил о «стадиях принятия горя», о «необходимости выговориться». Софья говорила. Она рассказывала чистую, отрепетированную версию. «Мы гуляли. Настя отстала. Мы искали ее. Не нашли». Она не упоминала запах гниения, длинные когти, мерцающий портал и глаза Кирилла, полые, как скорлупа.

Вранье стало второй кожей. Оно защищало не только их, но и тех, кто спрашивал. Как можно было рассказать правду? «Нашу подругу забрало в другое измерение существо с игольчатыми зубами». Их бы просто закрыли.

Телефон на столе завибрировал, заставляя ее вздрогнуть. На экране горело имя: «Катя».

Софья на мгновение замерла. Разговоры с Катей стали еще одним источником напряжения. Их общее горе не сплотило их, а, наоборот, отдалило. Катя выбрала иной путь борьбы с болью – путь ярости и одержимости.

Софья приняла вызов. – Привет, – сказала она, поднося телефон к уху. – Они снова были, – голос Кати был хриплым от бессонницы или от слез. – Вчера вечером. Задавали одни и те же дурацкие вопросы.

«Они» – это были следователи. История о трех девушках, одна из которых пропала в заброшенном доме, получила огласку. Сначала – небольшие заметки в местных пабликах, потом – репортаж на региональном телеканале. На них обрушилась волна истеричного внимания: сочувствующие, любители мистификаций, блогеры, ищущие хайпа. А потом пришли и официальные лица. Полиция. Родители Насти, сломленные горем, давили на них, требуя ответов, которых у них не было.

– Что на этот раз? – спросила Софья, глядя в окно. – Что на этот раз? – передразнила ее Катя. – Да то же самое! «Вы точно не ссорились?», «Могла ли она уйти сама?», «Не было ли у нее суицидальных наклонностей?». Я уже хочу орать на них! Как они смеют? Настя никогда!..

Ее голос сорвался. Софья слышала, как на том конце провода Катя зажигает сигарету и затягивается. Она снова начала курить. Втайне от родителей.

– Успокойся, Кать. Они просто делают свою работу. – Свою работу? – Катя фыркнула. – Их работа – искать! А они что делают? Допрашивают нас, как преступников! Как будто это мы виноваты!

В этих словах прозвучал тот самый, невысказанный до конца, упрек. «Это ты виновата, Соня. Ты была голосом разума, а не удержала нас. Это ты виновата, Настя. Это ты притащила нас туда». Вина была третьей в их компании, незваной гостьей, которая сидела с ними за столом и смотрела на них пустыми глазницами.

– Мы не виноваты, – автоматически сказала Софья, уже в сотый раз повторяя эту мантру. – Мы все были согласны. – Ага, конечно, – в голосе Кати слышалась горькая усмешка. – Слушай, я нашла кое-что. В архивах городской библиотеки. Про того самого Григорьева.

Софья сжала телефон так, что костяшки пальцев побелели. – Катя, мы же договорились. Оставить это. – Договорилась ты! – огрызнулась Катя. – А я не могу! Я не могу просто сидеть и делать вид, что ничего не было! Она там одна, Соня! Ты понимаешь? ОДНА!

– Настя мертва, Катя! – выдохнула Софья, и это признание, произнесенное вслух, снова причинило острую, свежую боль. – Мы должны смириться.

– Ты сама в это не веришь! – парировала Катя. – Или веришь? Ты действительно думаешь, что то, что мы видели, – это просто… галлюцинация? Коллективный психоз?

Софья молчала. Она хотела верить именно в это. В галлюцинацию. В психоз. Это было бы проще. Проще, чем принять реальность порталов, иных миров и существ, которые хотят тебя съесть.

– Григорьев, – не отступала Катя, – был не просто сумасшедшим ученым. Он был гением. Он работал над теорией многомерности пространства еще в семидесятые. Его работы были засекречены. А потом он просто исчез. Как и его семья. Слушай, мне нужна твоя помощь. Ты лучше меня в анализе. Нужно систематизировать данные…

– Нет, Катя, – твердо сказала Софья. – Я не буду этим заниматься. И тебе не советую. Ты загонишь себя в могилу. Тебе нужна помощь, а не самобичевание.

На другом конце провода повисло тяжелое, злое молчание. – Хорошо, – наконец сказала Катя, и ее голос стал ледяным. – Значит, так. Ладно. Сиди в своей скорлупе. Я справлюсь сама.

Она положила трубку.

Софья медленно опустила телефон. Чувство вины, огромное и удушающее, накатило на нее новой волной. Она предала Катю. Предала Настю. Она пыталась забыть, а значит – стереть их из своей жизни. Она была эгоисткой. Трусихой.

Она подошла к зеркалу, висевшему на стене. Девушка, смотревшая на нее оттуда, была бледной и чужой. Глаза запали, в них не было прежнего огня, интереса к жизни. Она подняла руку и дотронулась до своего отражения. Холодное стекло.

И в этот момент ей показалось. Всего на долю секунды. Не ее собственное лицо смотрело на нее из зеркала. Другое. Загорелое, исхудавшее, с сухими, потрескавшимися губами и глазами, в которых горел огонь нечеловеческой воли. С глазами Насти.

Софья отшатнулась от зеркала, сердце заколотилось в груди. Она зажмурилась, потом снова посмотрела. В зеркале была только она, бледная и испуганная.

«Галлюцинация, – строго сказала она себе. – Недостаток сна. Нервы».

Но дрожь в руках не унималась.

Катя бросила телефон на диван. Он отскочил и упал на пол. Ей было все равно. – Сиди в своей скорлупе… – прошипела она, глядя в стену. – Идеальная Софья. Всегда знает, как правильно.

Она прошлась по комнате, нервно затягиваясь сигаретой. Комната была завалена распечатками, старыми книгами, картами города. Здесь, в своем личном хаосе, она чувствовала себя ближе к разгадке. Это был ее способ борьбы. Пока она искала, она чувствовала, что делает что-то полезное. Что она не бросила Настю.

Она подошла к доске, висевшей на стене. Это был ее командный центр. В центре – фотография Насти, улыбающейся, с сияющими глазами. Та, что была сделана в прошлом году на дне рождения Софьи. От фотографии расходились нити – физические и виртуальные.

Распечатки из архивов газет: «Таинственное исчезновение семьи Григорьевых (1982)». «Академик Григорьев: гений или безумец?». Выдержки из научных журналов с сложными математическими формулами, которые она не понимала, но интуитивно чувствовала их связь.

Распечатки с форумов по паранормальным явлениям. Любители мистики давно интересовались домом Григорьева. Катя выписывала все упоминания о «светящихся шарах», «странных звуках», «пропажах людей». Большинство были явным бредом, но некоторые детали… некоторые детали совпадали.

И самое главное – карта. Подробный план дома Григорьева, который она с риском для жизни скопировала из муниципального архива архитектуры. Она отмечала на ней места, где они были, и те, куда не успели попасть. Особенно одну комнату на первом этаже. Ту самую, у двери с нарисованным глазом. Комнату, в которую Кирилл сказал «нельзя».

««Якорь»», —прошептала Катя, водя пальцем по контуру этой комнаты. Слово пришло к ней из ниоткуда, во сне. Оно звучало настойчиво и важно.

Ее телефон завибрировал. Незнакомый номер. Катя нахмурилась. Кто это? Журналист? Полиция? Она скептически приняла вызов. – Алло?

Поначалу в трубке была только тишина. Такая же густая, как в доме Григорьева. Потом – слабый, прерывистый шепот. Мужской голос. Она едва разобрала слова. – Девочки… вы… в опасности… Оно… не отпускает…

Катя замерла. Это был… Кирилл? – Кирилл? Это вы? Где вы? Что происходит?

Но связь прервалась. В трубке зазвучали короткие гудки.

Катя смотрела на телефон, не в силах пошевелиться. Сердце бешено колотилось. Он был жив. И он предупреждал их. Значит, они были правы. Все было по-настоящему.

Она снова посмотрела на доску, на улыбающееся лицо Насти. И на свою собственную дрожащую руку.

«Оно не отпускает».

Она поняла, что Софья, со своим желанием забыть, была не права. Забыть было невозможно. Дом не отпускал их. Он тянулся к ним своими черными щупальцами, просачивался в их жизнь через трещины в реальности. Через сны Софьи. Через зеркала. Через телефонные звонки.

Война не закончилась. Она просто перешла в другую фазу. И если они не начнут действовать, то тьма из того дома поглотит и их, как поглотила Настю.

Она подняла с пола телефон и снова набрала номер Софьи. Тот ответила не сразу. – Соня, – сказала Катя, и в ее голосе не было прежней злости, только холодная, стальная решимость. – Ты должна приехать. Сейчас же. Со мной что-то произошло. Он звонил.

– Кто? – испуганно спросила Софья. – Кирилл. Он сказал, что мы в опасности.

На другом конце провода повисло молчание. Катя знала, что ее подруга борется сама с собой. Страх против долга. Разум против веры.

– Хорошо, – наконец сдалась Софья. Ее голос был безжизненным. – Я еду.

Катя положила трубку и подошла к окну. Начинался дождь. Капли стекали по стеклу, как слезы. Она смотрела на мокрый асфальт, на спешащих прохожих, на огни города. Обычный мир. Но она знала, что под этой тонкой пленкой нормальности скрывается другая реальность. Реальность ужаса. И они с Софьей, хотели они того или нет, были ее частью.

Их кошмар только начинался.

Глава 2. Эхо в стекле

Дождь усиливался, превращаясь в сплошную стену воды, которая с силой била в окна квартиры Кати. Ветер выл в щелях рамы, словно живой и недовольный. В комнате царил хаос, который за последние месяцы стал для Кати естественной средой обитания. Словно внешний беспорядок отражал состояние ее души – клубок страха, ярости и одержимости.

Софья стояла посреди комнаты, снимая промокшее пальто. Ее взгляд скользнул по заваленному бумагами столу, по доске с фотографиями и схемами, и наконец остановился на Кате. Та сидела на полу, поджав ноги, и смотрела на нее с вызовом. В ее глазах горел тот самый огонь, который когда-то делал ее такой живой и неутомимой, но теперь это был огонь самосожжения.

– Ну? – спросила Софья, стараясь говорить спокойно. – Что случилось?

– Я же сказала. Звонил Кирилл.

– И что именно он сказал?

– Сказал, что мы в опасности. Что «Оно» не отпускает. Голос был… странный. Прерывистый. Словно он говорил из-под воды. Или… из другого конца тоннеля.

Софья вздохнула, подошла к столу и с тоской посмотрела на разбросанные бумаги. Ее аккуратной, упорядоченной натуре все это казалось безумием.

– Катя, это мог быть кто угодно. Розыгрыш. Больной розыгрыш какого-нибудь ублюдка, который прочитал про нас в газетах.

– Нет! – Катя резко встала. – Это был он. Я ПОЧУВСТВОВАЛА. Ты же сама говорила, что в том доме все чувства обострены до предела. Вот и сейчас… я просто ЗНАЮ.

Она подошла к своей доске и ткнула пальцем в фотографию Насти.

– Она жива, Соня. Я в этом уверена. И Кирилл пытается нам помочь. Мы не можем просто сидеть сложа руки!

– А что мы можем сделать? – голос Софьи дрогнул. – Снова пойти туда? В этот… этот ад? Ты хочешь, чтобы мы все там остались?

– Я хочу знать правду! – крикнула Катя. – Хочу понять, что произошло! А ты… ты просто хочешь заткнуть уши и закрыть глаза! Как страус!

– Я хочу ЖИТЬ, Катя! – вскрикнула Софья, и в ее голосе впервые зазвучали срывающиеся нотки истерии. – Я хочу, чтобы ты жила! Я не переживу, если с тобой что-то случится! Я не переживу еще одну…

Она не договорила, сжав кулаки. Слезы подступали к горлу, но она сглотнула их. Плакать было нельзя. Слезы были роскошью, которую она не могла себе позволить. Они вели к слабости, а слабость – к смерти.

Катя смотрела на нее, и гнев в ее глазах понемногу угас, сменившись чем-то похожим на жалость.

– Соня… – она сделала шаг вперед. – Мы уже мертвы. С того самого вечера. Мы просто ходим, говорим, улыбаемся. Но внутри… внутри мы пустые. И мы будем такими до конца своих дней, если не попытаемся все исправить.

– Что исправить? «Настя мертва!» —снова сказала Софья, но на этот раз это прозвучало как отчаянная мольба, как попытка убедить саму себя.

– А если нет? – тихо спросила Катя. – А если она там, в том месте, борется за жизнь? Ждет нас? И мы… мы здесь, пьем чай и делаем вид, что все в порядке?

Она подошла к столу и взяла пачку распечаток.

– Вот, смотри. Я не просто так копала. Григорьев… он был не сумасшедшим. Он был гением. Смотри.

Она протянула Софье несколько листков. Та нехотя взяла их. Это были сканы старых, пожелтевших страниц из научного журнала 1978 года. Статья называлась «Теоретические аспекты пространственно-временных флуктуаций в локальных полях». Автор – профессор Аркадий Григорьев.

Софья пробежала глазами по тексту. Сложные математические формулы, термины вроде «многомерный резонанс», «энергетические узлы», «стабильные аномальные зоны». Все это было для нее китайской грамотой. Но одно предложение в заключении зацепило ее внимание:

«…при определенных условиях, энергетический потенциал локальной аномалии может достигать критической массы, создавая стабильный разрыв в пространственно-временном континууме, или, как я его называю, "Якорь".»

– Якорь… – прошептала Софья. – Ты говорила это слово.

– Оно само пришло мне в голову, – кивнула Катя. – Как будто кто-то вложил. Смотри дальше.

Она дала Софье другую распечатку – выдержку из старой городской газеты за 1982 год.

«ТАИНСТВЕННОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ. Пропала вся семья академика Григорьева.»

В статье сообщалось, что Аркадий Григорьев, его жена и десятилетняя дочь бесследно исчезли из своего дома. Дом был опечатан, обыск не дал результатов. Личные дневники и научные работы Григорьева также пропали. Дело было закрыто за отсутствием улик.

– Они не пропали, – мрачно сказала Катя. – Они ушли. Туда. Или… их забрали.

Софья молчала, листая страницы. Ее рациональный ум отчаянно сопротивлялся, но факты, как шипы, впивались в броню ее отрицания. Слишком много совпадений. Слишком много деталей, которые сходились.

– А вот это, – Катя протянула ей еще один листок, – я нашла на одном паранормальном форуме. Сообщение от пятилетней давности. Парень писал, что проник в дом Григорьева и видел там «светящуюся дыру в стене, за которой было красное небо». Его, конечно, засмеяли. Но он подробно описал ту самую комнату. Комнату с дверью, на которой нарисован глаз.

Софья почувствовала, как по спине побежали мурашки. Она вспомнила ту дверь. Вспомнила холод, исходивший от нее. Вспомнила слова Кирилла: «Туда нельзя».

– Что ты предлагаешь? – тихо спросила она.

– Мы должны поговорить с кем-то, кто знает больше. С кем-то, кто был там. Не только мы.

– Кирилл? Но мы не знаем, где он.

– Не только он, – Катя отвела взгляд. Ее пальцы нервно забарабанили по столу. – Есть одна девушка. Та самая… Алина Кравцова.

Софья замерла. Алина Кравцова. Девушка, которая, по легенде, вернулась из дома Григорьева и умерла через две недели.

– Она же мертва, – сказала Софья, но уже без прежней уверенности.

– Да. Официально. Но… – Катя заколебалась. – Я рыла глубже. Есть слухи. Что ее не похоронили. Что тело забрали какие-то люди в штатском. А ее мать… ее мать куда-то переехала сразу после похорон. Я нашла ее старый адрес. Она живет в соседнем городе. В доме престарелых «Рассвет».

Софья смотрела на Катю с растущим ужасом. Та проделала титаническую работу. Опасную работу.

– Ты хочешь поехать к ней? К матери Алины?

– Да. Сегодня. Сейчас. Пока у меня не закончилась решимость.

– Это безумие! Она, наверное, даже не в себе! Что ты хочешь от нее услышать?

– Правду! – в глазах Кати снова вспыхнул огонь. – Хоть какую-то часть правды! Может, она что-то знает. Может, Алина что-то сказала перед… перед смертью. Я ДОЛЖНА попытаться, Соня!

Софья понимала, что это ловушка. Катя зашла слишком далеко, чтобы остановиться. И если Софья не пойдет с ней, Катя поедет одна. А одна… одна она могла натворить чего угодно.

– Хорошо, – сдалась Софья, чувствуя, как земля уходит у нее из-под ног. – Я еду с тобой. Но только чтобы ты не наделала глупостей.

Дорога до соседнего города заняла два часа. Дождь не утихал, превращая шоссе в мокрый, блестящий туннель. Они ехали молча. Катя, сжав руль, смотрела на дорогу с мрачной решимостью. Софья смотрела в окно, пытаясь привести в порядок свои мысли. Все это казалось сюрреалистичным кошмаром.

Дом престарелых «Рассвет» оказался унылым трехэтажным зданием из серого кирпича, затерянным на окраине. Воздух в холле пах дезинфекцией, капустой и тоской. Медсестра, худая женщина с усталым лицом, проводила их в маленькую, почти голую комнату.

– Людмила Петровна Кравцова, – сказала медсестра безразличным тоном. – У нее бывают… яркие дни. Сегодня вроде неплохой. Но недолго ее тревожьте.

В комнате у окна сидела пожилая женщина. Она была худа и прозрачна, как осенняя паутина. Седая, аккуратно причесанная, она вязала что-то спицами, ее пальцы двигались медленно, но уверенно. Она подняла на них глаза. Глаза были очень светлыми, почти без цвета, и в них стояла такая глубокая, неизбывная печаль, что Софье захотелось немедленно развернуться и уйти.

– Людмила Петровна? – тихо начала Катя, подходя. – Здравствуйте. Мы… мы хотели поговорить с вами об Алине.

Пальцы женщины замерли. Она не выразила ни удивления, ни гнева.

– Об Алиночке? – ее голос был тихим и хрустальным. – О ней редко спрашивают. Все забыли.

– Мы не забыли, – сказала Катя, присаживаясь на стул рядом. – Мы хотим понять, что с ней случилось.

– С ней случилось то, что случается с теми, кто смотрит в чужие миры, – просто сказала Людмила Петровна. Она снова начала вязать. – Она была любопытной. Как и ее отец. Я всегда говорила – не лезь, куда не просят. Но она не слушала. Поехала в тот дом. А потом… вернулась.

Она замолчала, глядя в окно на струи дождя.

– Она… изменилась? – осторожно спросила Софья.

– Она была не она, – женщина покачала головой. – Тело ее. А внутри… сидела Тень. Говорила ее голосом, смотрело ее глазами. Но это была не моя девочка. Моя Алиночка осталась там. В том красном мире.

Софья и Катя переглянулись. В глазах Кати горело торжество: «Я же говорила!»

– А.… что говорила Тень? – спросила Катя.

– Говорила мало. Шептала. Просила вернуть ее. Говорила, что «Якорь» держит дверь приоткрытой. Что нужно «разрушить Сердце». А потом… потом она начала угасать. Как будто сила, державшая ее здесь, кончилась. Через две недели она… уснула и не проснулась. А те люди… те, что приходили потом… забрали ее дневник. И все ее вещи.

– Какие люди? – насторожилась Софья.

– Не знаю. В костюмах. Говорили, что из «института». Спрашивали про все. Про что она говорила, что видела. Потом дали денег и велели молчать. – Она снова посмотрела на них своими прозрачными глазами. – Вы тоже от них?

– Нет! – поспешно сказала Катя. – Мы… мы как Алина. Мы были в том доме. Наша подруга… она тоже осталась там.

Взгляд Людмилы Петровны смягчился, в нем появилось что-то похожее на понимание.

– Бедные девочки… – прошептала она. – Бегите. Пока не поздно. Забудьте. Или… или она найдет и вас.

– Кто? – спросила Софья, чувствуя, как холод подбирается к сердцу.

– Тень, – просто сказала старушка. – Та, что сидела в моей Алине. Она не умерла. Она вернулась туда. И она злится. Она ненавидит всех, кто из нашего мира. Она охотится. Иногда… я чувствую ее. Она смотрит на меня. Из темноты.

По спине Софьи пробежал ледяной пот. Она вспомнила свое отражение в зеркале. Глаза Насти. Полные нечеловеческой воли.

– Спасибо вам, – тихо сказала Катя, вставая. – Вы нам очень помогли.

Людмила Петровна снова уставилась в окно.

– Никто никому не может помочь, – прошептала она. – Дверь открыта. И скоро они придут. Все.

Они вышли из комнаты и пошли по длинному, пустому коридору. Давящая тишина дома престарелых сменилась давящей тишиной в их машине.

– Ты слышала? – наконец нарушила молчание Катя. Ее голос был хриплым. – «Якорь». «Разрушить Сердце». «Тень». Это не бред старой женщины, Соня. Она знает.

– Знает, – согласилась Софья, и это признание стоило ей огромных усилий. Она больше не могла отрицать. Реальность иного мира ворвалась в ее упорядоченную вселенную и смешала все карты. – Значит… Настя могла… ее тоже могла заменить Тень.

– Или она борется с ней, – возразила Катя. – Мы не знаем. Но теперь у нас есть направление. Мы должны найти этот «Якорь» и «Сердце». Мы должны закрыть дверь.

– А если та Тень… та, что была в Алине… если она сейчас в Насте? – с ужасом спросила Софья. – Что тогда? Мы должны будем… уничтожить ее?

Катя резко затормозила на красный свет. Она сжала руль так, что костяшки побелели.

– Не знаю, – честно призналась она. – Не знаю.

Они доехали до города почти без слов. Когда Катя остановила машину у дома Софьи, та уже открывала дверь.

– Соня, – позвала ее Катя. – Теперь ты в доле. До конца.

Софья кивнула, не оборачиваясь. – До конца.

Она вышла из машины и пошла к подъезду, не ощущая под ногами земли. Дождь уже прекратился, оставив после себя влажный, холодный воздух и лужи, в которых отражались фонари.

Поднимаясь в лифте, она чувствовала себя иначе. Страх никуда не делся. Он стал даже острее. Но теперь к нему добавилась странная, леденящая душу ясность. Бегство было невозможно. Игра была начата, и они были пешками на доске, правила которой не понимали.

Она вошла в квартиру. Родители уже спали. Тишина. Она прошла в свою комнату, включила свет и подошла к зеркалу.

Девушка, смотревшая на нее, была бледной и серьезной. Но это была она. Пока еще она.

– Настя, – прошептала Софья, касаясь холодного стекла. – Держись. Мы идем.

И в глубине зеркала, в самом темном углу отражавшейся комнаты, ей показалось, что что-то шевельнулось.

Глава 3. Зов из статики

Три дня. Семьдесят два часа. Софья вела счет, как заключенный в камере. Каждый час, прожитый после разговора с матерью Алины, ощущался как отдельная вечность, наполненная гнетущим ожиданием. Знание, которое они добыли, стало тяжелым камнем на шее. Оно тянуло их ко дну, в пучину паранойи и страха.

Она пыталась жить обычной жизнью. Ходила на пары, конспектировала лекции, разговаривала с однокурсниками. Но ее сознание было разделено надвое. Одна часть механически выполняла рутинные действия, другая – постоянно сканировала окружающую реальность, выискивая аномалии. Тени в углах казались ей слишком густыми, отражения в окнах – слишком задержанными на секунду. Она ловила себя на том, что прислушивается к тишине в своей комнате, пытаясь уловить в ней тот самый, влажный шепот из своих кошмаров.