Духи, сделаны с любовью

Дмитрий Новиков

Духи, сделаны с любовью

Духи, сделаны с ЛЮБОВЬЮ

Слухи о маэстро Джаспере Вейне не просто опережали его – они создавали вокруг него мифологию, столь же сложную и многослойную, как и его знаменитые парфюмы. В салонах Парижа шептались, что его духи «Серенада полуночи» не просто свели с ума жену британского посла, а заставили её бросить мужа, детей и состояние, чтобы провести остаток дней в заштатном монастыре, где она день и ночь переписывала одно и то же любовное письмо, пропитанное слезами и жасмином. Рассказывали, что после одного вдоха аромата «Запретный плод» старая герцогиня де Ланже не просто вышла замуж за своего двадцатилетнего кучера, но и добровольно подарила ему всё своё состояние, а сама удалилась в чердачную комнату, где проводила дни, вдыхая с платка последние капли рокового флакона.

Для Лоры Эванс, двадцатидвухлетней дочери скромного, но уважаемого торговца пряностями с набережной Сены, маэстро Вейн был недосягаемым божеством, чье имя она произносила про себя, как мантру. Её отец, честный и набожный человек, многие годы поставлял в мастерскую Вейна отборную ванилью с Мадагаскара, цейлонскую корицу и кардамон с Малабарского берега. Лора с детства помогала отцу в лавке, и её странный, почти сверхъестественный дар – не просто острое обоняние, а способность «слышать» историю и эмоцию в запахе – стал семейной легендой. Она могла по аромату платка определить не только духи, которыми пользовалась его хозяйка, но и её настроение, состояние здоровья и даже тайные желания. Именно этот дар заставил её, дрожащими руками, передать с отцом маленький, ничем не примечательный флакончик с собственным творением – ароматом «Утренняя роса», в котором ей, как ей казалось, удалось поймать не просто запах мокрой после дождя листвы, а самую его душу – холодноватую, чистую, полную обещаний и надежд.

Ответ пришёл ровно через неделю. Конверт был из плотной, цвета слоновой кости бумаги, а сургучная печать с оттиском стилизованной буквы «W» пахла смесью ладана и чего-то горького, почти лекарственного.

–Мадемуазель Эванс, – гласило письмо, написанное убористым, изящным почерком, который казался отголоском другого, более утонченного века. – Ваш «рос» – это не подражание природе, а сама природа, заключённая в стекло. Это не композиция, а одухотворённая материя. Талант, подобный Вашему, не должен тлеть в лавке пряностей, как алмаз в угольной шахте. Если Вам интересно, я предлагаю Вам место моего личного ассистента и протеже. С почтением, Джаспер Вейн.

Сердце Лоры замерло, а затем забилось с такой бешеной силой, что она едва не уронила хрупкий листок. Это было невозможно. Немыслимо. Женщина в святая святых, в мастерской Вейна? Это противоречило всем неписаным правилам парижского общества и логике самого мироздания. Но это был её шанс. Единственный. Луч света в её скромное, предсказуемое существование.

Мастерская маэстро располагалась в старинном особняке XVII века на одной из самых тихих и тёмных улочек Марэ. Переступив его порог, Лора почувствовала, как её охватывает странное ощущение – будто она вошла не в здание, а в живой организм. Воздух здесь был иным – густым, бархатистым, насыщенным тысячами ароматов, которые не конфликтовали, а сливались в причудливую, вечно меняющуюся симфонию. Здесь пахло старым деревом палисандра, пчелиным воском, пылью с вековых кожаных фолиантов и, конечно, духами – не как в парфюмерной лавке, а как в храме, где каждый аромат был молитвой.

Вейн встретил её сам в полумраке просторного кабинета. Он был моложе, чем она представляла по слухам – лет тридцати пяти, не больше. Его волосы цвета воронова крыла были уложены с небрежной элегантностью, а лицо с тонкими, почти женственными чертами казалось высеченным из мрамора.

Но больше всего её поразили его глаза – тёплого, глубокого каре, в которых, однако, таилась странная, ледяная глубина, словно на дне их плескалась вода из вечно холодного источника. Его рукопожатие было твёрдым, а пальцы – длинными, тонкими и удивительно чувствительными на вид, пальцами виртуоза или хирурга.

– Лора, – произнёс он, и её имя в его устах прозвучало как самая сладкая и пронзительная нота иланг-иланга. – Наконец-то. Я чувствовал ваше приближение. Воздух в доме изменился за час до вашего прихода.

Он стал для неё не просто учителем, а проводником в мир, о котором она лишь читала в романах. Он учил её не химии, а высшей алхимии чувств.

–Запах, дорогая моя, – говорил он, медленно переливая масло нероли из хрустальной колбы в колбу, – это не просто молекулы, танцующие в воздухе. Это эмоция, застывшая во времени. Воспоминание, пойманное в ловушку. Душа предмета или человека. Наша задача – не создать приятную композицию, а поймать ветер, заключить молнию в стеклянную тюрьму и заставить её петь нашу песню.

Лора ловила каждое его слово, каждый взгляд, каждый жест. Она влюблялась. Сначала в его гений, в его бездонные знания, в его умение говорить о запахах, как о живых существах. Потом – в его манеры, в его голос, низкий и бархатный, в то, как он проводил рукой по горлышку флакона, прежде чем его открыть, словно лаская его. Её любовь была тихой, почтительной, но от того не менее сильной и всепоглощающей. Она стала замечать, что и другие смотрят на него с тем же восторженным, слегка безумным блеском в глазах – знатные дамы, посещавшие мастерскую с тайными визитами, молодые художники и поэты, искавшие его покровительства, даже некоторые мужчины из высшего света. Этот блеск был всегда одинаковым – смесью обожания, надежды и животного страха.