Скрытая сила

– А почему его до сих пор не убрали? – осведомился Виллим. Он успел прийти в себя и теперь рассматривал арахнида, торопливо вспоминая всё, что знал об этих боевых инрийских тварях. – Бои когда ещё закончились – что же, он тут с тех пор так и валяется?

Сёмка пожал плечами.

– Видать, руки не дошли. Их тут знаешь, сколько валяется? Ремер говорил – они только за первый день боёв штук пять сожгли, а потом и вовсе счёт потеряли. С арахнидом главное – не попасть под плевок кислотной пены. Эта едкая дрянь вмиг разъедает мясо до костей, и даже панцергренадерские доспехи из выдубленной кожи не очень-то помогают – а ведь они вот такой толщины!

И он продемонстрировал собеседнику два пальца, разведённые примерно на дюйм.

– А вам… тебе приходилось иметь с ними дело? – спросил Виллим, рассматривая шипастые жвала. Между ними торчала пара костяных трубок – надо полагать, те самые кислотные метателеи.

– А как же! – кивнул Сёмка. – Правда, не в городе, а в чистом поле, а это совсем другое дело. Кислотная пена, конечно, та ещё дрянь, но плюются они ею недалеко, всего футов на сотню, а «громовые трубы» прицельно бьют втрое дальше. Тут, главное перебить погонщиков. Они сидят на спинных панцирях, прикрытые только с боков, и если их оттуда снять, то дальше с арахнидом справиться совсем легко – твари они тупые, теряются, начинают топтаться на месте и палить во все стороны. Могут и по своим врезать …

Следующего арахнида они увидели, пройдя половину квартала – многоногое, похожее на паука-переростка создание застряло в узком проулке между домами да так там и осталось, придавленное куском обрушенной стены.

– А правда, что арахнидами управляли студенты? – Виллим привстал на цыпочки, стараясь рассмотреть спину чудовища, где выступы панциря образовывали нечто вроде сидений, прикрытых по бокам хитиновыми пластинами. В пластинах зияли дыры с неровными краями – результаты работы митральез, о которых упомянул его спутник. – Я-то думал, они только своим хозяевам подчиняются…

– Чистая правда. – Сёмка уверенно кивнул. – Я сам, правда, не видел, но Ремер рассказывал, что на тех, что вылезли из Латинского Квартала, действительно сидели люди. Самих тварей переправили в город по подземным тоннелям – их тут полным- полно, особенно под зданием Гросс-Ложи. Оно стоит на месте старой инрийской крепости, вот синелицые и воспользовались тайными ходами. Самих-то синелицых тут почти не было, они появились уже потом – пришли с моря на своих плавучих островах и высадились в районе порта. Вот где была мясорубка!

– Твой отец тут тоже был во время мятежа?

– Нет, Ново-Онежские драгуны стояли тогда на Севере, в отражении Вторжения не участвовали, на Побережье их перебросили позже, когда начались бои за Столицу. А вот Ремеру пришлось повоевать здесь, в Туманной гавани с самого первого дня. У меня есть карточки – хочешь, покажу? Заодно отдохнём, идти-то ещё о-го-го сколько!

Он присел на каменную скамейку, приткнувшуюся к краю тротуара, приглашающе похлопал рядом с собой и, положив на колени свой чемодан, щёлкнул блестящими замочками.

Крышка распахнулась, и на свет появилась тонкая пачка фотографических карточек. На верхней улыбался бородатый широколицый мужчина в офицерской фуражке, с погонами ротмистра и нарукавным шевроном, на котором скалил зубы бурый медведь. Ещё один хозяин тайги (так, кажется этого зверя называют на русском Севере?) красовался на лобовом бронелисте шагохода – из его верхнего люка и выглядывал запечатлённый на снимке человек. На заднем плане вырисовывался горный хребет, у подножия которого чернели какие-то развалины.

– Отец. – сказал Сёмка. Виллим и сам догадался – в форме носа и скул изображённого на фотографии явственно улавливалось несомненное сходство с собеседником.

– Снято в разгар наступления на Столицу. – продолжал тот. – А это «Карачун», так он назвал свой шагоход. Хорошая была машина…

– Почему была? – спросил Виллим. – Сожгли, что ли?

– Не… – Сёмка отрицательно мотнул головой. – Он возглавил фланговую атаку через заболоченную низинку, ну и угодил в грязевую яму. Увяз по самую рубку, а тут сверху «виверны», стали поливать огнестуднем… Времени вытаскивать шагоход не было, пришлось перебраться на другую машину и уже на ней выводить роту из-под удара. А потом и вовсе не до того стало – инри откатились назад, драгуны за два дня продвинулись вёрст на двадцать, а «Карачун» так и остался в трясине. Отец посылал за ним механиков с гусеничным дампфвагеном – двое суток провозились, но так и не вытащили. Сняли всё, что можно, наверное, так до сих пор там торчит…

Запечатлённая на снимке боевая машина мало напоминала агрегат, который они видели на привокзальной площади. Угловатая, склёпанная из броневых листов рубка, украшенная чёрным имперским орлом, зубчатый диск пилы в левой конечности, револьверная пушка – в правой, закреплённая поверх предплечья руки-манипулятора. Виллим представил, как её снаряды дырявят хитин панцирей, как в один взмах располовинивают его бешено вращающиеся зубья циркулярной пилы – и подумал, что готов отдать всё, чтобы хоть ненадолго оказаться в рубке, за рычагами этой грозной машины, увидеть в смотровой щели боевых инрийских монстров, вдохнуть угольную копоть, пороховую гарь, ощутить кислотную вонь едкой пены налипшей на броню…

…впрочем, это ещё успеется – ведь именно за этим он и направляется сейчас в Академию, верно?..

Массивные стальные опоры «Карачуна» были по-птичьи выгнуты коленями назад – в отличие от человекообразных «ног» полицейского агрегата. Юноша определил, что машина относится к классу штурмовых шагоходов, составляющих основную ударную мощь сухопутных сил Империи.

– А это Ремер и его бойцы. – Семён протянул ещё две карточки. На верхней был изображён усатый черноволосый мужчина в панцергренадерской броне, с паровым ранцем мех- анцуга за спиной и воинственно вскинутым ручным огнемётом. Снимок был сделан на фоне дымящихся руин с увязшим в них арахнидом – точь-в-точь как те, мимо которых они недавно проходили. – Снято где-то здесь, в первые дни мятежа…

Виллим кивнул и стал рассматривать следующий снимок. Неведомый фотограф снял подчинённых зауряд-прапорщика марширующими вдоль ряда домов с островерхими крышами – после недолгих колебаний молодой человек узнал в них один из переулков, которые они миновали несколько минут назад.

– А что это они в масках? – спросил он. – Разве мятежники применяли в городе боевые газы?

– А я знаю? – Сёмка пожал плечами. – Может, наслушались о тех, кто задохнулся в Оврагах? Ремер лишний раз рисковать не будет, если велел надеть газовые маски, значит, к тому были причины. Переулки тут узкие, и когда заработали огнемёты, всё заволокло дымом – а тут ещё и кислотные пары, наверняка дышать стало нечем…

Виллим хотел сказать, что солдаты, запечатлённые на снимке, ещё не успели вступить в бой. В самом деле: амуниция и мундиры в полном порядке, без дыр, без следов сажи, грязи и копоти, да и шагают подозрительно ровными рядами – словно на плацу маршируют, а не собираются вот-вот вступить в бой. И карточка самого Ремера подозрительно походит на постановочную – слишком уж молодецки зауряд-прапорщик позирует на фоне дохлого арахнида, вряд ли в разгар боёв он стал бы отвлекаться на подобную ерунду… Но смолчал – в конце концов, не ему судить о том, что творится на войне, о которой он до сих пор только читал в газетах, или слышал от тех, кому пришлось побывать на поле боя…

От размышлений его отвлёк звонкий голос.

– Эй, студенты, пахитос не желаете? Лучшие, столичные, можно россыпью, можно сразу пачку! Спички тоже имеются, и бумага, и трубочный табак!

Виллим поднял голову. Перед ними стоял подросток весьма необычного вида. Одетый в брезентовый плащ и мешковатые штаны со множеством карманов, он стоял на забавных приспособлениях, прикреплённых к ногам – нечто вроде ходуль, сделанных из выгнутых дугой металлических полос. Физиономия улыбающаяся, довольная; причёску лучше всего описывало словосочетание «воронье гнездо». На боку у паренька висела на ремне плоская деревянная коробка – надо полагать с перечисленным товаром. От ходуль пахитосника исходил несильный, но неприятный запах то ли перестоявшейся помойки, то ли скисшего мясного бульона. Виллим, поморщившись, вопросительно глянул на спутника. Тот отрицательно мотнул головой.

– Не, я тоже не курю, отец запрещает. А ты, малый, не знаешь ли такого Томаша Кременецкого?

Вопрос был адресован юному разносчику. Тот весело осклабился в ответ.

– Кто же его не знает! Правда, сейчас Томаша в городе нет. Инри, чтоб им на том свете икалось, вырезали всю его семью, и он подался сначала к косинерам, в горы, а потом, говорят, прибился к казачьей части. Наши, как узнали, поначалу не поверили, но потом оказалось, что всё правда – воюет, и даже дослужился до капрала!

Виллим понимающе кивнул. Ему рассказывали, что «косинерами» называют потомков польских переселенцев, развернувших в отрогах Опалового Хребта настоящую партизанскую войну против захватчиков. Пахитосник, судя по акценту, тоже был из поляков и, подобно прочим своим землякам, унаследовал от предков со Старой Земли стойкую нелюбовь к казакам.

– Не до капрала, а до фельдфебеля. – сказал Сёмка. – Он у меня во взводе был, моим заместителем. И ещё один бывший пахитоскник, Янек Махульский, тоже Туманной Гавани. Оба воевали – дай бог каждому, хотя и пшеки…

– По-вашему, поляки сплошь слабаки и трусы? – возмущённо вскинулся мальчишка. – Да у нас, если хотите знать, наши…

Он осёкся, не закончив гневную тираду.

– Так вы, пан студент, из «кузнечиков»? – теперь в его голосе звучало неподдельное уважение. – Рассказывают – ваши крепко наподдали синерожим нелюдям на подступах к Столице!

– Было дело. – согласился Сёмка. – Правда и без потерь не обошлось. Только в моём взводе семеро раненых и трое погибших. А от Густава Йоргенса – был у нас такой, с Китового Архипелага, – так и вовсе одни косточки остались, и те кислотой изъеденные. Попал под плевок арахнида, страшное дело…

– Ясно… – пахитосник поправил ремень своего лотка на плече и сделал шаг назад. Из-за прицепленных к ногам «прыгунцов» он получился вдвое длиннее, чем у самого высокорослого человека. – Раз вы, пан студент, и правда, из «кузнечиков», да ещё знаете Томаша с Янеком – любой пахитосник в Туманной Гавани вам друг! Ежели понадобится помощь – спросите на углу Тополиной Зденека, меня тут всякий знает.

Он весело осклабился.

– А курить, шановний пан, советую начать. Отца, конечно, надо слушать, но какой же вы жолнеж, коли не курите? А я для вас всегда наилучшие папиросы раздобуду и трубочный табак, только скажите!..

И, взмахнув на прощанье рукой, огромными прыжками унёсся вдаль по переулку.

III

Виллим стоял, опершись на перила балкона. Город лежал перед ним – с четвёртого этажа жилого корпуса (его, как сообщил служитель, разводивший новичков по выделенным им спальням, именовали Дормиторием) просматривался внутренний дворик с фонтаном, часть Латинского Квартала с примыкающими к окружающей его стене городскими переулками (теми самыми, где бравый зауряд-прапорщик Ремер и его бойцы встретили первую волну арахнидов городские переулки), да высился на горизонте зубчатый гребень Опалового Хребта. Если перегнуться через ограждение и, вывернув шею, посмотреть влево, то можно увидеть выглядывающую из-за стены Дормитория угрюмую, сложенную из грубо отёсанных каменных блоков башню Гросс-Ложи. Там, как сообщил всё тот же служитель, у них будут проходить занятия по Алхимии и ТриЭс. Виллим в который уже раз подумал, что будет, если его способностей окажется недостаточно? Семёну-то хорошо, ему, по его же собственным словам, дал рекомендацию учёный магистр, владевший премудростями этого таинственного искусства не хуже инри, – но его-то, Виллима практика во владении им до сих пор сводилась лишь к робким попыткам воспользоваться «контактным слизнем»! Офицеры из отцовского окружения все до одного умевшие пользоваться этим приспособлением, охотно демонстрировали юноше свои способности, объясняя заодно, что офицеру, в особенности, штабному или пилоту, без них не сделать и шага. Юноша пару раз попробовал прилепить на лоб зеленоватую полупрозрачную блямбу и даже ухитрялся, сосредотачиваясь до предела, добиться того, чтобы картинка на круглой стеклянной пластине отзывалась на его мысленные приказы. Но – хватит ли этого, чтобы одолеть академический курс ТриЭс? Вот разочарование- то будет, если нет…

А кое-кто, пожалуй, обрадуется – например тот же камер- юнкер барон фон Тринкеншух, полагавший подобные занятия неподобающими для отпрыска аристократического семейства. Другое дело – верховая езда, фехтование и, в особенности, придворный этикет, премудрости которого он старательно вбивал в многострадальную виллимову голову.

Позади, за приоткрытой балконной дверью, что-то грохнуло – видимо, упал на пол один из толстенных томов, извлечённых из дорожного кофра парнем, занимавшим кровать с права от той, что досталась Виллиму. Раздался взрыв смеха, посыпались язвительные советы, заскрипели по каменному полу передвигаемые кровати. Всего в спальне их было десять, по числу обитателей, и на одной из них Виллим с удовольствием вытянулся, едва успев поставить чемодан. Им с Сёмкой повезло – они прибыли раньше остальных и заняли места у широкого, в половину стены, витражного окна, и теперь прочие обитатели спальни препирались, передвигая тяжеленные дубовые кровати в попытках расставить их поудобнее. В общем хоре явственно различался голос Семёна обещавшего разбить нос всякому, кто покусится на их места. Судя по ответным репликам соседи оценили уверенный тон и крепкое телосложение бывшего взводного «попрыгунчиков», и более попыток не предпринимали.

Виллим в который раз подумал, что ему повезло с новым знакомым. По дороге сюда они решили, что будут держаться вместе, и юноша вспомнил тогда отцовские наставления, полученные перед самым отъездом. «Учись подбирать верных людей… – говорил он. – Прихлебателей и льстецов возле тебя всегда будет достаточно, а вот по-настоящему надёжных, готовых служить не за страх, не за корысть, а только потому, что будут считать тебя другом и предводителем – таких надо уметь не только выбирать, но и растить. И лучше всего искать их среди выходцев из простонародья, далёких от интриг, заговоров и прочей недостойной возни, которыми, увы, полна жизнь таких, как мы с тобой, сын…»

Возможно, подумал юноша, он поторопился с выбором – а может и наоборот, первый порыв как раз оказался верным. В любом случае – это лишь первый его день в Академии, и будет ещё время пересмотреть своё решение. Но ему почему-то казалось, что делать это не потребуется, и их двоих – сына драгунского ротмистра из Новой Онеги и единственного законного отпрыска самой аристократической фамилии КайзерРайха – ожидает немало того, что им суждено преодолеть вместе. И он, Виллим фон Мёверс (именно это имя значилось на табличке, прикрученной к двери спальни) не позавидует тому, кто рискнёт встать у них на пути. А таких, можно не сомневаться, найдётся много – и людей, и инри и мало ли ещё кого…

Так что – прочь сомнения! Время для них ещё придёт, не может не прийти, жизнь есть жизнь. А пока свежеиспечённый студент Имперской Академии облокотился на чугунный парапет балкона и стал заново прокручивать в голове события этого долгого – и, между прочим, ещё не закончившегося! – дня.

****

– Мальчишки-пшеки в Туманной Гавани всегда были пахитосниками. – говорил Семён, шагая по мостовой. Виллим, навьюченный увесистым, неудобным чемоданом, едва за ним поспевал, гадая, как это спутник ухитряется не замечать собственной поклажи. – И всегда на прыгунцах. Оттого они и в "кузнечики" так охотно шли – привычны к такому способу передвижения и чрезвычайно ловко им пользуются. У нас, в Новой Онеге эти штуки у многих были, а в Туманной Гавани, если кто рисковал появиться с ними на улице – мог тут же получить по физиономии. Пахитосники очень ревностно к этому относились, как и к своему праву торговать пахитосами и прочим курительным товаром… Так что другие мальчишки- разносчики либо бегали по городу на своих двоих, либо катались на чём-то ещё. Газетчики, к примеру, часто на лисопетах разъезжают, одноколёсных или двухколёсных. Вон, как этот…

Он кивнул на парнишку, размахивающего тонкой пачкой газет, сидя верхом на единственном большом колесе. Колесо приводилось в движение парой педалей, и газетчик лихо нёсся на нём, подпрыгивая на булыжниках мостовой. Блестящие спицы стреляли по сторонам солнечными зайчиками, и Виллим невольно зажмурился, когда один из них угодил ему в глаз.

– Я заметил, тут вообще очень много газетчиков. – сказал он. – Пока шли по городу – хорошо, если двоих встретили, а тут чуть не на каждом шагу, и пешие, и такие вот, ездоки…

– Так ведь латинский Квартал! – весело отозвался попутчик. – Сплошь студенты да профессора, народ читающий. Да и не все тут газетчики. Видишь, вон тот, в мантии – непременно раздаёт листовки Ратдерштудентенгемайншафтена, или агитирует. Известное дело, студенты, вечно они чем-нибудь недовольны!

Действительно, стоявший на углу тощий, неопрятного вида парень в чёрной потрёпанной мантии размахивал над головой пачкой листков и что-то выкрикивал. Прохожие, те, что помоложе и тоже в мантиях, подходили и брали листки, не оставляя, как заметил Виллим, платы.

– Ратдер… штудентенгемайншафтен? – он с трудом выговорил незнакомое слово – Что-то связанное с обществами? Это, что ли, корпорации студенческие, цветные шапочки, которые дуэли устраивают?

– Надеюсь, здесь эта дурость под запретом. – хмыкнул Семён. – Академия готовит будущих офицеров, не хватало им ещё друг друга резать! Хотя, конечно, всякое может быть, идиотов хватает…

Виллим поморщился – ему не понравилось отношение собеседника к столь почтенной традиции. Юноша знал, что дуэли на эспадронах практиковались во всех престижных учебных заведениях КайзерРайха, и многие в окружении отца щеголяли шмиссами, шрамами на лицах, полученными во время этих поединков. Впрочем, смертельных исходов в мензурах – так назывались эти дуэли – как правило не случалось, и насчёт «резать друг друга» Семён преувеличивал. Оно и понятно – в студенческие корпорации (те самые цветные шапочки), устраивавшие эти мероприятия, а заодно, и буйные попойки, доставлявшие немало неудобств горожанам и полиции,) принимали, как правило, студентов аристократического происхождения да отпрысков богатых семейств. Тех, кто кроме фамильных гербов и длиннющих родословных, способен выложить немалые суммы в качестве ежемесячных взносов – а ни то, ни другое уж точно не относилось к сыну скромного драгунского ротмистра.

– А Ратдерштудентенгемайншафтен – это совет студенческих общин. – продолжал Сёмка, не заметивший недовольства спутника. – Они всякой ерундой занимаются, вроде благоустройства общежитий да склок из-за графиков занятий. Да ты подойди, спроси, он объяснит…

Виллиму ничего не оставалось, как последовать совету – в конце концов, сам напросился. Выяснилось, что раздаваемые листки в самом деле призывали студентов и профессоров поддержать инициативу совета по поводу устройства общей трапезной. Неряшливый агитатор (Виллим брезгливо косился на его сальные, сосульками, волосы) разъяснил, что раз уж студентам обоего пола можно находиться в одной учебной аудитории – что мешает им вместе принимать пищу? Говорил он путано, взахлёб, то и дело упоминая незнакомые имена, и Виллим вздохнул с облегчением, когда они, наконец, избавились от назойливого собеседника.

– Не знал, что в Академию берут девушек. – заметил он, пряча в карман смятый листок (придворное воспитание не позволяло швырнуть его на тщательно выметенную мостовую). В Воздухоплавательном Корпусе их нет, да и в других военных училищах тоже…

– Ну, Академия – место особенное. – заметил Семён. – Туда берут прежде всего, за способности к ТриЭс, а они у девушек встречаются ничуть не реже, чем у парней. Из них готовят специалистов по связи – встречал я таких, со штабными нашивками… Говорили, что скоро и пилоты женского пола будут, но до этого пока ещё не дошло.

Виллим хотел ответить, что и хорошо, что не дошло. В конце концов, есть же приличия – девушкам место в гостиных, музыкальных салонах и бальных залах, а отнюдь не на мостиках воздушных кораблей и в кокпитах флапперов. Но не успел – Семён остановился перед широкой, с мраморными ступенями, лестницей, ведущей к обрамлённому колоннадой дверям на фасаде большого здания.

– Ну, вот мы и пришли! – сказал он, расстёгивая чемодан и извлекая оттуда чёрную мантию – от её слежавшихся жестяных складок тянуло чем-то едким – пылью, химическими реактивами, пылью и почему-то машинным маслом. – Вот она, Академия!

****

– Слушай, а почему у него клюва нет? Тоже следы боёв?

Приятель пожал плечами.

– А я знаю? Вообще-то, непохоже. Тогда было бы ещё что- нибудь – выбоины от пуль, перья выщерблены, сколы всякие… А тут – обе статуи целёхоньки, и колонны на фасаде тоже, только клюва нет. Словно нарочно отбили!

Они стояли у подножия парадной лестницы и разглядывали одну из украшающих её статуй. Статуи изображали имперских орлов – раскинувших крылья, с топорщащимися перьями и грозными, загнутыми вниз клювами. Один из этих клювов – вернее, его отсутствие – и вызвал у будущих студентов недоумение.

– Так его нарочно и отбили! – раздалось за спиной. Виллим обернулся – говорил парень в чёрной студенческой мантии, складками свисающей до самых ботинок. На вид ему было на пару лет больше чем им.

– Вы, похоже, тут впервые? Новички? – парень кивнул на чемоданы. – Иначе знали бы, что клюв Хмельного Орла – это местная достопримечательность. Когда открывали новое здание Академии Натурфилософии – дело было давно, лет за пятнадцать до Вторжения, – то студенты стали обливать статуи орлов шипучим вином, а один из них попытался разбить бутылку о клюв орла. Но не вышло, вернее, вышло, но не то. Бутылка была из толстого стекла, и раскололась не она, а камень. Шутнику натурально дали по шее, а клюв быстренько приделали – новый, временный, из гипса. Согласитесь, нехорошо, если главный имперский символ у парадного входа главного учебного заведения всего города будет стоять в таком виде!

Сёмка хмыкнул – как показалось, Виллиму, одобрительно.

– Заменить-то его заменили, – продолжал студент, – Но наутро клюва снова не было, собутыльники обиженного студента постарались. Клюв заменили снова, и, как вы, полагаю, догадываетесь, на следующее утро его и след простыл» И пошло- поехало: ни администрация, ни студенты сдаваться не желали, так что клюв с упорством, достойным лучшего применения, приделывали на место, а ночью его с таким же упорством откалывали!

– А охрану ставить не пробовали? – осведомился Виллим.

– Конечно, пробовали! – студент широко ухмыльнулся. – Долго пробовали, не меньше года. Только ничего из этого не вышло. Студенты считали делом своей чести, чтобы чёртов клюв не дотянул до утра – и стражников поили, и драки с ними устраивали, пока кто-нибудь прорывался к статуе с кувалдой… Однажды, как говорят, даже отстрелили клюв из штуцера, с противоположной стороны площади. В итоге администрация сдалась – Хмельной Орёл так и остался бесклювым, и это стало новой академической традицией.

– А почему «Хмельной»? – осведомился Виллим. Он представил, как камер-пажи или адъютанты проделывают такую же штуку с орлами в загородной резиденции Кайзера, и ему стало весело. Хотя нет, там этот фокус, пожалуй, не пройдёт – статуи, украшающие парадную лестницу «охотничьего домика» Вильгельма 2-го отлиты из чёрной бронзы, их хоть бутылкой, хоть пулей даже не поцарапаешь…

– Так ведь клюв ему по пьянке попортили! – студент осклабился. – Хмельной и есть, как иначе-то?

Виллим, подумав, согласно кивнул – действительно никак, название выбрано точно.

– Ладно, мне пора. – заторопился рассказчик. – А вы – не теряйтесь, сами скоро всё узнаете!

– Он кивнул собеседникам и сбежал вниз по ступенькам. Сёмка проводил его взглядом и подхватил со ступеньки чемодан.

– В самом деле, пошли! Вон, смотри, нас уже дожидаются!

И показал на пожилого служителя в мантии, стоящего на самом верху лестницы. Тот приветливо улыбнулся новоприбывшим и сделал приглашающий жест. Виллим с Сёмкой переглянулись и вслед за служителем вступили под своды Академии.

****

– Я-то думал, о мантиях и всё прочем придётся самим позаботиться… – Виллим разглядывал разложенные по постели вещи. – Собирался даже узнать адрес приличного портного, чтобы заказать себе…