Лицо в тумане

Юрий Буреве

Лицо в тумане

Пролог

Тьма пахнет черным перцем и увядающими розами. Она обволакивает, как бархат, но под ним – холод стали. Я не помню, когда впервые почувствовал этот запах, но знаю, что он преследует меня каждую ночь. Я пишу это, чтобы не забыть. Чтобы не потерять себя. Но что, если я уже потерян?

– Из дневника Лео, 3:17 утра.

Часть I. Завязка: Первый взгляд

Моя смена обычно начинается тогда, когда нормальные люди уже видят десятый сон или, наоборот, только собираются совершить ошибку, о которой пожалеют утром. Я – Лео, и я водитель ночного такси. Моя машина пахнет дешевым вишневым ароматизатором, который безуспешно пытается перебить запах чужого перегара, духов и городской пыли.

В бардачке у меня лежит блокнот. Обычный, в клетку, с потрепанной обложкой. Я записываю туда всякую ерунду: номера домов, обрывки разговоров, время. Психолог сказал бы, что это попытка контролировать хаос. Я же скажу проще: если не записывать, дни и ночи сливаются в одну серую кашу. А я не хочу исчезнуть в этой каше.

В ту ночь шел дождь. Мелкий, противный, он не смывал грязь, а только размазывал её по стеклу. Я стоял в «Золотом квадрате» – районе, где заборы выше моего роста, а тишина стоит дороже, чем моя почка. Очередной заказ. Я ждал, барабаня пальцами по рулю, и смотрел на огромные кованые ворота.

И тут вышла она.

Сначала я не понял, что именно зацепило взгляд. Просто женская фигура, закутанная в плотное темное пальто. Она спускалась по ступеням особняка, не оглядываясь. Никаких провожающих, никаких пьяных объятий на прощание. Только она и темнота.

Внезапный порыв ветра рванул полы её пальто. На долю секунды. Этого хватило.

Я перестал дышать. Под грубой тканью мелькнул силуэт – изгиб бедра, линия талии, – настолько совершенный, что показался нарисованным. Это не было пошло. Это было похоже на удар током. Словно кто-то выкрутил настройки резкости в моих глазах на максимум.

Она подошла к машине, и я услышал, как щелкнул замок задней двери.

– Доброй ночи, – мой голос прозвучал хрипло, я откашлялся. – Куда едем?

Она не ответила сразу. В салоне вдруг изменился воздух. Вишневая «вонючка» исчезла. Вместо неё пространство заполнил густой, тяжелый аромат. Пахло не духами из дьюти-фри. Пахло черным перцем, чем-то острым, тревожным, и розами. Но не свежими, с капельками росы, а теми, что уже начали увядать, теряя лепестки в вазе с застоявшейся водой. Сладковатый запах тлена и пряностей.

Я посмотрел в зеркало заднего вида. Её лицо скрывала тень от капюшона или воротника, я видел только бледный подбородок и губы.

– На окраину, – голос у неё был тихий, будто шелест сухих листьев. – Старый порт. Улица вдоль набережной, дом двенадцать.

Я удивился, но промолчал. Из этого района в такие дыры не ездят. Там только руины, бродячие псы и наркоманы, ищущие закладки.

Всю дорогу она молчала. Я то и дело косил глазами в зеркало, пытаясь поймать её взгляд, разглядеть черты лица, но каждый раз видел лишь темноту и чувствовал этот запах. Он проникал под кожу, оседал на языке. От него кружилась голова, как от глотка крепкого алкоголя на голодный желудок.

Мы приехали. Дом двенадцать был, пожалуй, единственным, у которого еще сохранилась крыша, хотя выглядел он так, будто его бомбили. Гнилые доски, выбитые окна, чернота провалов.

– Здесь? – переспросил я, чувствуя себя идиотом.

– Да.

Она протянула купюру через плечо. Её пальцы случайно коснулись моей руки. Они были ледяными. Не просто холодными с улицы, а мертвенно-ледяными. Меня передернуло, но не от отвращения, а от странной, болезненной вспышки тепла, которая побежала от места прикосновения прямо к затылку.

Дверь хлопнула. Она вышла и растворилась в темноте руин, даже не включив фонарик на телефоне.

Я должен был уехать. Развернуться и забыть. Но я стоял там еще минут десять, вдыхая остатки её запаха, вцепившись в руль до побелевших костяшек.

В ту ночь я больше не смог работать.

Это началось на следующий день. Или, вернее, следующую ночь. Я снова приехал в тот же район, хотя заказов не было. Я просто кружил по улицам, как хищник или как идиот, сам не зная, чего ищу.

Примерно в 3:15 утра я увидел её снова. Другой дом, другой квартал, но тот же район богачей. Она выходила из ворот виллы известного адвоката. Та же походка – плавная, будто она не ступает по асфальту, а плывет над ним. Тот же запах перца и мертвых роз, который ударил в нос, как только она села в машину.

И тот же адрес. Развалины.

С этого момента моя жизнь превратилась в ожидание. Я стал одержим.

Днем я спал урывками, зашторив окна одеялами, чтобы ни один луч солнца не напоминал мне о реальности. А ночью я жил. Мой график подстроился под неё. Я знал: между тремя и четырьмя часами утра она появится. Всегда из нового дома. Всегда от нового мужчины.

В перерывах между заказами, когда город затихал перед рассветом, я парковался в каком-нибудь темном переулке и откидывал спинку кресла. Мне нужно было закрыть глаза хотя бы на пятнадцать минут.

И тогда приходили сны.

Они были короткими, рваными, как вспышки стробоскопа. В них ничего не происходило. Я просто видел её. Она стояла ко мне спиной, и ветер играл с её волосами. Или я видел её руку, лежащую на бархатной обивке старинного кресла. Или чувствовал тот запах, только в сто раз сильнее, так что начинало першить в горле.

В этих снах не было секса. Было что-то другое – тягучее, темное желание просто быть рядом. Прикоснуться. Развернуть её к себе. Увидеть лицо.

В одном из снов я почти сделал это. Я протянул руку, коснулся её плеча, она начала поворачиваться…

Стук в стекло.

Я дернулся, просыпаясь, сердце колотилось где-то в горле. В окно стучал какой-то пьяный парень, махал телефоном.

– Такси? Шеф, свободен?

Я вытер холодный пот со лба. Руки дрожали. Я посмотрел на часы. 02:45.

Пора.

Я завел мотор. Мне нужно было ехать в центр. Сегодня она выйдет оттуда. Я не знал, откуда у меня эта уверенность, но я чувствовал это так же ясно, как голод. Я достал свой блокнот и быстро, корявым почерком набросал: «Четвертая ночь. Запах стал сильнее. Кажется, я начинаю слышать её голос, даже когда молчу».

Я нажал на газ. Город пролетал мимо размытыми огнями, но мне было плевать на город. Я ехал за ней.

Я вырулил на набережную и притормозил. Центр в этот час был похож на вымерший музей под открытым небом. Фасады старинных зданий подсвечивались прожекторами, но свет этот был мертвым, бутафорским. Ни души. Только мокрый асфальт да отражение фонарей в лужах, растянутых вдоль тротуара, как ртутные следы.

Я припарковался в тени арки, откуда был виден вход в один из тех клубов, куда не пускают без галстука или шестизначной суммы на счету. Я заглушил двигатель. Тишина навалилась сразу, густая, почти осязаемая. Я не стал включать радио. Мне не нужен был фон. Мне нужно было слушать тишину, вслушиваться в нее, как в море, надеясь уловить шум приближающихся шагов.

И я их услышал. Не сразу. Сначала до меня донесся запах. Он пробился сквозь закрытые стекла, словно у него была своя физическая форма. Черный перец щекотал ноздри, заставляя чихать. А под ним – тот самый сладковатый, гнилостный шлейф увядших роз. Сердце заколотилось, сжимаясь в груди как перезрелый плод.

Она вышла из темноты аллеи, что вела от служебного входа. Не от парадной двери. Всегда черный ход. Всегда одна. Пальто было наглухо застегнуто, а воротник поднят так высоко, что скрывал все, кроме пряди темных волн, выбившейся на щеку. Она не оглядывалась, не проверяла телефон. Она просто шла, и ее походка была все тем же гипнотическим движением – будто земля под ее ногами сама мягко подкатывалась вперед.

Я уже не удивлялся, когда она села в мою машину. Она просто открыла дверь и оказалась на заднем сиденье, как будто так и было задумано. Как будто я был частью ее маршрута, такой же неотъемлемой, как тротуар или фонарный столб.

– Пятое авеню, – сказала она, прежде чем я успел открыть рот. Голос – тот же шелест сухих лепестков.

Я кивнул и тронулся с места. На этот раз я не смотрел в зеркало. Я боялся. Боялся, что в этот раз тень от капюшона не скроет ее лица. Или, наоборот, что я снова ничего не увижу. Оба варианта пугали одинаково сильно.

Мы ехали молча. Дождь перестал, и город за окном плыл, как кадры немого кино. Я чувствовал каждый ее вдох за своей спиной. Воздух в салоне сгущался, становился тягучим, как сироп. Запах опьянял. В висках стучало. Я ловил себя на том, что мои пальцы судорожно сжимают руль, будто я веду машину по обледенелому серпантину, а не по пустому ночному городу.

Мне захотелось заговорить. Спросить что-нибудь. Простое, дурацкое и обыденное. «Холодно сегодня?» или «Давно в городе?». Просто чтобы разорвать это гнетущее молчание, чтобы услышать человеческий голос, даже ее призрачный шепот. Но горло было сжато спазмом. Я был нем, как рыба.

Внезапно она пошевелилась. Не резко, а плавно, как змея. Я мельком увидел в зеркале, как ее рука в темной перчатке скользнула по обивке сиденья.

– Ты не спишь, – сказала она. Не вопрос. Констатация.

Я сглотнул ком в горле.

– Ночью работаю. Спать некогда.

– Не в этом дело. Ты не спишь по-настоящему. Даже когда закрываешь глаза.

От этих слов по спине побежали мурашки. Она говорила о моих снах. Она знала. Это было невозможно, но я был в этом уверен. Она видела те обрывки видений, что преследовали меня в переулках перед рассветом.

Я не нашелся что ответить. Мы уже подъезжали к Старому порту. Заброшенные склады выстроились вдоль дороги, как черные гнилые зубы. Я свернул на Улицу Вяза и подкатил к тому самому дому номер двенадцать.

Она вышла, оставив на сиденье купюру. Снова ледяное прикосновение. Снова та же странная волна жара, прокатившаяся по руке. Я сидел и смотрел, как она исчезает в черном провале дверного проема.

И тут меня осенило. Я не могу просто ждать. Я не вынесу еще одной ночи в этой подвешенной пытке ожидания. Мне нужно посмотреть. Увидеть, куда она идет. Что она там делает.

Сердце заколотилось с новой силой, теперь уже от страха и дикого, неконтролируемого любопытства. Я выключил фары, заглушил двигатель и вылез из машины. Холодный ночной воздух обжег легкие. Я двинулся к развалинам, стараясь ступать как можно тише.

Дверь висела на одной петле. Из-за нее тянуло запахом плесени, влажного кирпича и чего-то еще… чего-то металлического, что я не мог опознать. Я замер на пороге, прислушиваясь. Ни звука. Только шум крови в ушах.

Я шагнул внутрь.

Темнота была абсолютной. Я достал телефон, чтобы включить фонарик, но экран был мертв. Села батарейка. В самый неподходящий момент. Я попятился, натыкаясь пятками на обломки кирпичей, и вдруг почувствовал, как по коже пробежал ледяной ветерок. Он исходил не с улицы. Он шел из глубины дома.

И с ним приплыл тот самый запах. Перца и роз. Только теперь он был невыносимо густым, почти физически висящим в воздухе. Он обволакивал, проникал в нос, в рот, в легкие. В нем была сладость разложения и острота чего-то древнего, забытого.

Я стоял в полной темноте, в центре заброшенного здания, и понимал, что я не один. Она была здесь. Где-то совсем рядом. И она знала, что я здесь.

«Уходи», – прошептал во мне внутренний голос, голос инстинкта самосохранения. Но ноги не слушались. Они были прикованы к месту этой невидимой силой, этим запахом, этой тьмой.

И тогда впереди, в кромешной черноте, что-то шевельнулось. Медленно. Целенаправленно. Я не видел, но чувствовал это движение кожей, каждым волоском на затылке. Я зажмурился, пытаясь отогнать накативший ужас, и в этот момент услышал звук.

Тихий, едва различимый. Похожий на звон тонкого хрустального бокала.

Когда я снова открыл глаза, я увидел свет. Не яркий, не слепящий. Тусклый, мерцающий, как свет свечи, отраженный в воде. Он плясал в глубине коридора, отбрасывая на стены причудливые, изломанные тени.

И я пошел на него. Я не мог иначе. Это было сильнее страха, сильнее разума. Каждый шаг давался с трудом, будто я шел по густому меду. Запах становился все гуще, голова кружилась, в глазах темнело.

Я дошел до конца коридора и заглянул в открытый проем.

Комната. Пустая, если не считать старого кресла с бархатной обивкой, выцветшей от времени и сырости. И в этом кресле сидела она. Сидела ко мне спиной.

Я застыл на пороге, не в силах пошевелиться. Я ждал, что она повернется. Что я, наконец, увижу ее лицо. Но она не двигалась.

А потом ее голос прозвучал прямо у меня в голове, тихий и безжалостно четкий.

«Ты готов увидеть?»

Я не успел ничего ответить. Свет погас. Запах исчез. Я остался стоять в абсолютной, гробовой тишине и темноте, понимая только одно: обратного пути нет. Дверь, в которую я вошел, захлопнулась. И ключ был не у меня.

– Эй? – позвал я. Голос дрогнул и сорвался, утонув в вате темноты.

Никто не ответил.

Я стоял, растопырив пальцы, боясь сделать шаг. Глаза, привыкшие к городским сумеркам, здесь были бесполезны. Здесь была не просто ночь, а густой, чернильный мрак, какой бывает только в подвалах или заколоченных склепах.

Первым делом я потянулся вперед, туда, где секунду назад видел её силуэт в кресле. Мне нужно было убедиться. Дотронуться. Если она там – всё в порядке. Если это шутка, игра богатой скучающей стервы – плевать, я стерплю.

Я сделал два шаркающих шага. Мое колено ударилось о деревянную ножку. Я зашипел от боли, наклонился и выбросил руку вперед, ожидая ощутить ткань пальто, тепло плеча, волосы…

Моя ладонь легла на пыльный, шершавый бархат.

Пусто.

Я ощупал спинку, подлокотники, сиденье. Никого. Ткань была холодной и сухой. На ней не осталось ни тепла человеческого тела, ни малейшего намека на то, что здесь кто-то сидел мгновение назад. Словно кресло пустовало лет десять.

– Это не смешно, – прошептал я в пустоту. – Я знаю, что ты здесь. Я видел свет.

Тишина в ответ была такой плотной, что у меня заложило уши. И запах… запах изменился. Пряный перец исчез. Осталась только гнилая сладость увядших цветов, к которой теперь примешивался тяжелый дух сырой штукатурки и крысиного помета.

Паника, холодная и липкая, начала подниматься от желудка к горлу. Я развернулся на каблуках, потеряв ориентацию. Где дверь? Где тот проем, через который я вошел?

Я двинулся назад, выставив руки перед собой, как слепой. Через три шага пальцы уткнулись в стену. Обои под ними лопались и осыпались бумажной трухой. Я пошел вдоль стены, ощупывая каждый сантиметр. Стена, стена, угол, снова стена…

Двери не было.

Я остановился, дыша тяжело и хрипло, как загнанная собака. Это невозможно. Я же только что вошел сюда. Проход был прямо за спиной. Я начал шарить руками быстрее, царапая штукатурку, сдирая ногти. Гладкая, влажная поверхность. Ни косяка, ни ручки, ни пустоты.

Комната превратилась в каменный мешок.

– Выпусти меня! – заорал я, и собственный крик ударил по перепонкам, отразившись от стен. – Слышишь?! Хватит!

Вместо ответа дом вздохнул. Где-то наверху скрипнула половица. Потом еще одна. Звук был тяжелый, медленный, будто кто-то огромный переступал с ноги на ногу прямо над моей головой. А потом звук переместился. Он был уже не наверху, а за стеной. Слева.

Там, где секунду назад была сплошная стена, вдруг потянуло сквозняком. Тонкая струйка ледяного воздуха коснулась потной шеи.

Я кинулся туда. Рука нащупала холодный металл. Ручка. Старая, латунная, в форме львиной головы. Я клянусь, её там не было минуту назад. Я рванул её на себя.

Дверь поддалась с противным визгом несмазанных петель.

Я вывалился в коридор. Но это был не тот коридор, по которому я пришел. Тот был коротким и прямым, ведущим к выходу. Этот тянулся бесконечно в обе стороны, тонущий в серой мути. Откуда-то пробивался слабый, грязный свет – может быть, луна через дыры в крыше, а может, глаза меня обманывали.

– Где ты?! – крикнул я, бросаясь вперед.

Я бежал, спотыкаясь о кучи мусора. Стены коридора были увешаны картинами, но я не мог разобрать изображений – они казались темными пятнами, похожими на дыры в реальности.

Справа показалась дверь. Я толкнул её плечом.

Пустота. Просто провал вниз, в подвал, откуда пахнуло стоялой водой. Я едва успел затормозить, вцепившись в косяк, чтобы не улететь в черную жижу внизу.

Я захлопнул дверь и побежал дальше. Страх превратился в животный ужас. Я больше не хотел её видеть. Я не хотел знать, кто она. Я хотел обратно в свое такси, в свой вонючий салон с вишневым ароматизатором, под безопасный свет уличных фонарей.

Вторая дверь. Я дернул ручку. Заперто. Я начал колотить по ней кулаками, выбивая щепки.

– Открой! Открой, сука!

Из-за двери послышался шорох. Будто сухая листва трется о пол. А потом тихий смешок. Женский. Но он звучал не кокетливо, а механически, как запись на заезженной пластинке.

Я отшатнулся, попятился и побежал дальше, не разбирая дороги. Коридор начал искривляться. Пол под ногами стал наклонным, стены сужались, давили на плечи. Мне казалось, что дом сжимается, как горло при удушье.

Я открывал дверь за дверью.

В одной была кирпичная кладка.

В другой – комната, полная старых детских кукол, сваленных в кучу. Их стеклянные глаза блестели в темноте, и мне показалось, что все они смотрят на меня.

В третьей стоял густой туман, и из него доносился звук работающего двигателя моего такси. Я рванулся туда, но туман был плотным, как стена, и пах гарью. Я закашлялся и вывалился обратно в коридор.

Я сходил с ума. Я понимал это ясно, с какой-то ледяной отчетливостью. Это не галлюцинация от недосыпа. Это ловушка. Я муха, которая залетела в банку, и крышку уже закрутили.

Мои ноги подкашивались. Легкие горели огнем. Я остановился, прислонившись спиной к влажной стене, и сполз вниз. Сердце колотилось так, что казалось, ребра сейчас треснут.

– Что тебе нужно? – прохрипел я, закрывая лицо руками. – Я просто водитель. Я никто.

И тогда запах вернулся.

Он ударил в нос резко, как нашатырь. Перец. Розы. Тлен. Он был настолько сильным, что у меня заслезились глаза. Он исходил от последней двери в самом конце сужающегося коридора. Дверь была обычной, деревянной, с облупившейся белой краской, совершенно не подходящей этому готическому кошмару.

Я поднялся. Ноги дрожали, колени были ватными. Меня тянуло туда. Не любопытство, а безысходность. Больше идти было некуда.

Я подошел к двери. Запах просачивался сквозь щели, густой и одурманивающий. Я положил руку на ручку. Она была теплой. Живой.

Я зажмурился, ожидая увидеть её лицо, искаженное гримасой, или монстра, или собственную смерть.

И толкнул дверь от себя.

Опоры под ногами не стало.

Я ожидал пола, ожидал комнаты, но провалился в пустоту. Я закричал, взмахнув руками, пытаясь ухватиться за воздух, но инерция швырнула меня вперед.

Удар был жестким, но не смертельным. Я кубарем покатился по чему-то мокрому и холодному, сдирая кожу на ладонях, ударяясь плечами о твердую землю.

Я замер, уткнувшись лицом в землю. Пахло грязью. Мокрой травой. Дождевыми червями. И бензином. Обычным, нормальным бензином.

Я лежал, боясь пошевелиться, боясь открыть глаза и увидеть снова эти проклятые стены. Мое дыхание со свистом вырывалось из груди, смешиваясь с паром.

Где-то вдалеке просигналила машина. Звук был далеким, приглушенным, но таким обыденным, что мне захотелось заплакать.

Я перевернулся на спину и открыл глаза.

Надо мной было небо. Серое, предрассветное небо, затянутое низкими тучами. Моросил мелкий дождь.

Я приподнялся на локтях. Я лежал на газоне, заросшем сорняками, в пяти метрах от стены того самого дома номер двенадцать. Только теперь я видел его снаружи. Обычная развалина. Пустые глазницы окон, проваленная крыша, горы строительного мусора. Никаких латунных ручек, никакого бархата.

Моя машина стояла там, где я ее оставил. Двигатель был заглушен, но фары горели тусклым желтым светом, выхватывая из темноты кусок разбитого асфальта.

Я попытался встать, но ноги не держали. Я пополз к машине на четвереньках, хватаясь руками за мокрую траву, оставляя борозды в грязи. Мне нужно было убраться отсюда. Срочно. Сейчас же.

Я добрался до дома к утру и быстро заснул, не снимая одежды, прямо на диване.

Часть II. Развитие: Одержимость

Тишина в машине после её ухода стала для меня оглушительной. Она звенела в ушах, давила на виски, наполняла салон до краёв. Я сидел, вцепившись в руль, и пытался удержать в памяти хотя бы одну черту – изгиб брови, форму губ, разрез глаз. Но всё уплывало, как дым. Оставалось лишь смутное впечатление совершенства и тяжёлый, дурманящий шлейф её духов.

Именно тогда я достал с полки старую, потрёпанную тетрадь в потёртом чёрном переплёте. Раньше я вёл в ней учёт расходов, записывая траты на бензин и мелкий ремонт. Теперь её страницы должны были стать моим якорем. Первую запись я вывел с нажимом, будто вдавливая слова в бумагу навечно: «Сегодня ночью. Район вилл у парка. Чёрное пальто. Запах перца и роз. Адрес – Заречная, 42. Не помню лица».

С этого момента моя жизнь перевернулась. Ночные смены превратились не в работу, а в охоту. Я уже не просто кружил по городу в поисках клиентов. Я выстраивал маршрут вокруг тех мест, где видел её впервые. Мой взгляд цеплялся за каждый женский силуэт, вырисовывающийся в ночи, сердце замирало на секунду и вновь обретало ритм, когда оказывалось, что это не она. Я стал изучать её график, её привычки. Она появлялась строго в промежутке между тремя и четырьмя часами ночи, всегда из другого роскошного дома, всегда из-под руки нового, уставшего от жизни мужчины. И всегда – с одним и тем же пунктом назначения.

Но просто видеть её стало мало. Мною овладело жгучее, почти болезненное любопытство. Мне нужно было понять, кто эти мужчины, что с ними происходит после. Что она с ними делает? Я начал следить.

Первый, кого я выследил, был адвокат. Я видел его фотографию в деловой хронике местной газеты – уверенный в себе человек с твёрдым взглядом. На следующее утро после её визита я подкараулил его у офиса. Он вышел из машины, и его походка была по-старчески неуверенной. Лицо, обычно собранное, теперь было обвисшим, как пустой мешок. Он шёл, глядя прямо перед собой, но взгляд его был обращён внутрь, в какую-то бездну. Я подошёл ближе, будто случайный прохожий, и уронил возле него заколку для волос – простую, тёмную, которую нашёл на сиденье после одной из её поездок.

Он наклонился, чтобы поднять её, и его пальцы вдруг задрожали. Он поднял на меня глаза, и в них на секунду вспыхнул дикий, животный огонь – смесь восторга и такого первобытного страха, что по спине у меня пробежали мурашки.

– Вы… вы знаете? – прошептал он, сжимая заколку в кулаке.

– Знаю что? – сделал я вид, что не понимаю.

Он покачал головой, и пламя в его глазах погасло так же быстро, как и вспыхнуло. Пустота вернулась.

– Ничего. Мне показалось. Я… я не помню.

С художником было иначе. Я пришёл на его выставку, куда она была приглашена. Он должен был представлять свою новую серию. Вместо этого он стоял в центре зала, безучастно глядя на свои старые работы. Его кисть, обычно такая точная и смелая, теперь водила по холсту беспомощными, рваными линиями. Я описал ему запах, который не мог забыть. Он вздрогнул, будто от удара током, и схватился за палитру, пытаясь смешать краски – алый, золотой, чёрный. Но цвета сливались в грязно-бурую массу. Он отшвырнул палитру и прошептал, глядя куда-то в пространство: «Это было… как услышать музыку сфер. Но я не могу её воспроизвести. Я не могу её удержать. Она ушла, и всё ушло вместе с ней».

Я возвращался в свою квартиру на рассвете, включал свет и открывал дневник. Строчки ложились на бумагу неровно, выдавая моё смятение. «Они не просто забывают её. С ними что-то выключают. Как будто она выпивает самую яркую часть их души, оставляя лишь пепел. Почему я до сих пор помню? Потому что я лишь водитель? Потому что я не был… так близко?» Последняя мысль вызывала странное, гремучее чувство – страх, смешанный с жгучим желанием.

Я понимал, что играю с огнём. Разум кричал, что нужно бежать, что я столкнулся с чем-то тёмным и необъяснимым, что ломает людей. Но другая, более сильная часть меня, была прикована к ней. Эта одержимость стала моим топливом, смыслом моих ночей. Я не просто хотел её видеть. Я хотел разгадать её.

И это привело меня к самому безрассудному поступку. В ту ночь, когда я высадил её у старого особняка, я не уехал. Я заглушил мотор и наблюдал, как её силуэт растворяется в темноте входной двери. Сердце колотилось где-то в горле. Я ждал минут пятнадцать, может, двадцать. Потом вышел из машины и подошёл к дому.