Снайпер Лия

Вечером, вырвавшись из душной коммунальной комнаты на улице Слуцкой, Алия вместе с Сапурой, своей вечной наперсницей и по совместительству тётей-ровесницей, сидела на прохладном граните набережной Невы.

– Сапура, ты только представь! МОРЕ! – тёмные глаза Алии горели неугасимым огнём. – Оно… оно ведь как наша степь, только живое, понимаешь? Дышит! И такое же бескрайнее! Я стояла на берегу и думала: вот бы стать лётчицей! Взмыть в небо и увидеть всё разом – и море, и степь, и наш Ленинград!

Сапура, всегда более осторожная и приземлённая, лишь плотнее закуталась в свою кофточку, словно от слов Алии повеяло холодом.

– Лётчицей… Жутко. Я бы ни за что не смогла.

– А я СМОГУ! – Алия вскочила на ноги. Её тонкая, как тростинка, фигурка на фоне каменных гигантов-атлантов казалась невероятно хрупкой и одновременно полной несокрушимой силы.

– После «Артека» я всё смогу!

Она ещё не знала, что главный экзамен на это «смогу» начнётся для неё всего через несколько часов.

***

22 июня. Воскресенье. Комнатушка на улице Слуцкой гудела, как растревоженный улей. Тётя Сан, супруга дяди Абубакира, измученная и бледная, качала в люльке крохотного Макса.

Младенец появился на свет всего месяц назад, а опора семьи, сам Абубакир, был далеко – на практике в Ташкенте. В одной этой комнате ютилось восемь человек, и хрупкая Сан отчаянно пыталась наладить быт.

Алия помогала по хозяйству – чистила к обеду картошку. Крупную, гладкую, без единого тёмного пятнышка. Не такую, как в том страшном тридцать третьем…

И в этот самый момент привычный вальс, льющийся из чёрной тарелки репродуктора, оборвался. Его сменил сухой, режущий ухо треск. А затем раздался голос. Чужой, ледяной, бездушный. Голос Левитана.

«Граждане и гражданки Советского Союза…»

Алия застыла. Крупная картофелина выскользнула из ослабевших пальцев и глухо стукнулась об пол.

«…без всякого объявления… германские вооружённые силы… атаковали границы…»

В комнате повисла звенящая тишина. Стало слышно, как отчаянно бьётся о стекло одинокая муха. Тётя Сан замерла, перестав качать люльку, и медленно, с непониманием и ужасом на лице, выпрямилась.

«…бомбардировке подверглись города… Житомир, Киев, Севастополь…»

ВОЙНА.

Это слово не просто ударило в уши. Оно взорвалось где-то в солнечном сплетении, мгновенно заморозив всё внутри. Память, которую девочка так долго и старательно прятала в самых тёмных уголках души, вырвалась наружу: оглушающий хлопок, чёрная, рыхлая земля и рассыпавшиеся по ней мелкие, гнилые картофелины.

– Мама… – еле слышно прошептала Сапура.

Тётя Сан, будто в бреду, метнулась к окну, вглядываясь в мирное небо, которое уже никогда не будет прежним.

У Алии не было страха. Была только ярость. Глухая, холодная, почти знакомая. Они посмели. Посмели прийти СЮДА. В её город. В её новую, с таким трудом обретённую семью.

На следующий день Ленинград преобразился. На окнах домов появились наклеенные крест-накрест бумажные ленты, на улицах – военные патрули. У военкоматов выстроились длинные, молчаливые очереди мужчин.

А ещё через день почтальон, уже в новенькой военной форме, принёс сразу две телеграммы. Из Ташкента. От Абубакира.

Тётя Сан рвала конверты дрожащими, непослушными пальцами. Дети, инстинктивно чувствуя беду, сбились в плотную кучку и затихли.

– Первая… – прошептала Сан, пробегая глазами по строчкам. – «САН СРОЧНО ВСЕМИ ДЕТЬМИ ЭВАКУАЦИЯ В КАЗАХСТАН ТЧК НЕМЕДЛЕННО ЖДУ ТЧК АБУБАКИР».

Женщина выдохнула. Спасение.

– Вторая… – она вскрыла второй бланк, адресованный другу семьи, Алексею. – «АЛЕКСЕЙ ПОМОГИ ЖЕНЕ ВЫРВАТЬСЯ ТЧК НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ ОСТАВЛЯЙ АЛИЮ ТЧК БЕРЕГИ АЛИЮ».

Тётя Сан медленно подняла глаза на племянницу. В её взгляде была нечеловеческая усталость и… почти мольба.

– Ты слышала, Лия? – голос тёти дрогнул и сорвался. – Ты всё слышала. Дядя приказал. Мы уезжаем. ВСЕ. Собирай вещи. Только самое нужное!

Алия молчала. Взгляд был прикован к неровным карандашным буквам на телеграфном бланке. «Береги Алию». Дядя Абубакир, её спаситель, её второй отец, снова пытался её уберечь. Как тогда, в выжженной солнцем степи.

– Лия! Ты что, не слышишь меня?! – тётя Сан была на грани истерики. – Война! С неба будет сыпаться огненный ад! Будет голод! Как в тридцать третьем!

Это было запретное слово. Точка невозврата.

– Я видела тот голод, тётя Сан, – тихо, но с такой сталью в голосе, что все в комнате замолчали, произнесла шестнадцатилетняя Алия. – Настоящий. Здесь не голод. Здесь – враги. Это совсем другое.

– Да что ты можешь понимать, девчонка! – разрыдалась Сан. – Ты… ты поедешь! Я дяде клялась! Он… он с ума сойдёт, если с тобой что-то случится…

– Я должна идти в детский дом, – Алия решительно взяла свою косынку. – Нас, комсомольцев, собирают. Будем дежурить на крышах. Тушить «зажигалки».

– КАКИЕ «ЗАЖИГАЛКИ»?! – тётя вцепилась в её руку мёртвой хваткой. – Ты о Максе подумай! О детях! Ты… ты мне нужна! Помочь!

Алия обвела взглядом перепуганную Сапуру, сбившихся в кучу двоюродных братьев и сестёр. Посмотрела на бледное, залитое слезами лицо тёти, с которой они делили эти восемь квадратных метров жизни. И на мгновение в её душе поднялся тот самый, липкий детский ужас: остаться одной. Снова.

– Я приду вечером, – девушка осторожно высвободила руку. – Вещи соберём. Все вместе.

Но, шагнув за порог, на гулкую лестницу, она уже твёрдо знала: она не уедет. Она шла по своему городу. По Невскому. И это был уже не тот беззаботный, залитый солнцем проспект. Он был строг, нахмурен и собран. Он готовился к бою. И Алия вдруг отчётливо поняла, что она – часть этого боя.

Этот город принял её, безродную сироту. Дал ей имя. Дал школу. Подарил лучшую в мире поездку в «Артек». Как можно его бросить сейчас, в самый страшный час? Предать?

Вокзал. Всё смешалось в один сплошной гул: дым, пар, истошные крики, детский плач. Тысячи людей превратились в единый, паникующий поток серого цвета. Солдаты, марширующие под звуки «Священной войны», двигались в одну сторону. Беженцы – с узлами, детьми, стариками – в другую.

Семья Молдагуловых отчаянно пробивалась к составу с теплушками. Тётя Сан, белая как полотно, прижимала к груди спящего Макса. Сапура тянула за руки двух хнычущих малышей.

– Наш! Вот он! Седьмой вагон! – кричала тётя, перекрывая рёв паровозного гудка. – Алия! Вещи! Подавай вещи!

Алия застыла на перроне. Рядом с ней стоял её единственный маленький узелок.

– Лия! Чего застыла? Залезай! Живее! – Сапура уже подсаживала в вагон детей.

Алия не двигалась. Сердце колотилось где-то в горле. Она смотрела на этот хаос, на этот исход. И не была его частью.

– Тётя Сан… – голос прозвучал глухо.

– ЧТО?! – тётя обернулась, её глаза были безумными от страха и отчаяния.

– Тётя Сан… я… – Алия сделала глубокий вдох и подняла на тётю тот самый, недетский, твёрдый, как степная земля, взгляд. – Я остаюсь.

– Ч-что? – женщина не расслышала или не поверила.

– Я ОСТАЮСЬ, ТЁТЯ, – повторила Алия громче, чеканя каждое слово. – Я не поеду.

На одно короткое мгновение вокруг них воцарилась тишина. Казалось, даже паровоз замолчал, прислушиваясь.

– Ты… – тётя Сан медленно опустила руку с младенцем. – Ты в своём уме? Ты… ты знаешь, что дядя… Он же велел…

– Я нужна здесь, – упрямо повторила Алия. – Мой детский дом. Мой класс. Мы дежурим. Я – комсомолка. Я – староста.

– СТАРОСТА?! – тётя вдруг страшно, срывающимся смехом рассмеялась. – Ты – ребёнок! Глупый, упрямый ребёнок! Кто тебя тут защитит?!

– Я сама, – тихо, но с такой силой, что тётя отшатнулась, ответила девушка. – И других защищать буду. Как смогу.

Она сделала шаг к вагону и протянула свой узелок.

– Вот. Возьмите. Это мой паёк из детского дома и чистое бельё. Вам в дороге нужнее будет. Детям.