Общественная ценность исторического знания.

Рафаэль Альтамира-и-Кревеа

Общественная ценность исторического знания.

Введение: Общественная ценность исторического знания и актуальная проблема «Черной легенды» Испании.

Рафаэль Альтамира-и-Кревеа (1866–1951) был выдающимся испанским историком, юристом, педагогом и общественным деятелем, родившимся в Аликанте. Его главный научный вклад – фундаментальный труд «История Испании и испанской культуры», который стал основным учебником и был отмечен вниманием к социально-экономической истории и жизни народа, а не только правящих классов. Как прогрессист и республиканец, он придерживался демократической концепции истории. После Гражданской войны в Испании он отказался возвращаться при режиме Франко, заявив: «Передайте Франко, что когда он восстановит демократию и свободы, я вернусь», и умер в изгнании в Мехико. Он также был судьей Гаагского трибунала, номинировался на Нобелевскую премию мира. Спустя десятилетия забвения на родине, в декабре 2024 года его прах был торжественно перезахоронен в его родном регионе Эль-Кампельо в Аликанте, что символизировало акт исторической справедливости.

Вступительная речь Рафаэля Альтамиры-и-Кревэа в Королевской Академии Истории представляет собой глубокий анализ социальной роли исторического знания. Основной тезис заключается в том, что для общественной жизни и международных отношений решающее значение имеет не столько академическая историческая наука, сколько исторические представления, укоренённые в сознании широких народных масс («человека с улицы»).

Альтамира детально рассматривает механизмы формирования этого массового знания, подчёркивая его эмоциональную природу, устойчивость к изменениям и зависимость от упрощённых форм передачи: школьных учебников, популярной литературы, фольклора, кинематографа. Именно через эти каналы, а не через учёные труды, в мире (в том числе и в самой Испании) веками распространялась и закреплялась «Черная легенда» – искажённый и предвзятый образ испанской истории, колонизации и национального характера.

Оратор констатирует, что хотя в академической среде уже идёт активная работа по научной реабилитации испанского прошлого, её результаты почти не доходят до общественного мнения. Это создаёт серьёзные практические проблемы для Испании, подрывая её международный престиж, осложняя отношения с народами Латинской Америки и искажая национальное самосознание самих испанцев.

В качестве решения Альтамира предлагает стратегическую программу, центральную роль в которой должна играть Королевская Академия Истории. Он призывает не только завершить создание авторитетного научного компендиума по истории Испании, но и активно вмешиваться в сферу образования, взяв на себя функцию экспертной оценки и одобрения учебников и популярных исторических изданий с точки зрения достоверности фактов. Цель – не пропаганда, а «восстановление истины», очищенной как от клеветы, так и от неумеренных панегириков.

Речь завершается демонстрацией международного контекста: аналогичная озабоченность ролью истории в воспитании патриотизма и международного взаимопонимания характерна в тот период и для других стран (США, Бельгия), что подчёркивает универсальную значимость поднятой проблемы.

Ключевые идеи:

1. Историческое знание массы – мощная социальная сила, определяющая политические решения и международные отношения.

2. Существует разрыв между академической исторической наукой и массовыми историческими представлениями.

3. «Черная легенда» Испании является ярким примером долговременного и вредоносного воздействия искажённого массового знания.

4. Для изменения ситуации необходима целенаправленная просветительская политика, фокусирующаяся на каналах массовой коммуникации (учебники, популярная литература).

5. Учёные сообщества (в лице Академии) несут моральную и гражданскую ответственность за обеспечение достоверности исторического знания, распространяемого в обществе.

Речь Альтамиры – это фундаментальное размышление об ответственности историка перед обществом, о связи между исторической правдой, национальной идентичностью и международным диалогом. Она остаётся актуальной в контексте современных дискуссий о политике памяти, историческом образовании и борьбе с фейками.

Общественная ценность исторического знания.

ИСТОРИЧЕСКИЙ ДИСКУРС,

ПРОЧИТАННЫЙ в КОРОЛЕВСКОЙ АКАДЕМИИ ИСТОРИИ

на публичном заседании по случаю вступления

его превосходительства сеньора дона РАФАЭЛЯ АЛЬТАМИРЫ-И-КРЕВЕА.

24 ДЕКАБРЯ 1922 ГОДА.

I. Историография как сила в жизни народов

Я хочу начать с того, чтобы ответить на вашу щедрость, отказавшись от всех обычных в таких случаях околичностей скромности, каким обычно посвящают первые строки вступительных речей и в искренности которых злой ум часто сомневается; и я лишь публично повторяю вам свою благодарность за то, что вы единодушным голосованием приняли меня в это ученое сообщество, где с такой любовью и успехом культивируются исследования, которым я посвящал большую часть своей деятельности почти с юношеских лет. Эта благодарность, быть может (сказано без высокомерия), во мне сильнее, чем в большинстве подобных случаев, потому что у меня есть особые причины для удовлетворения, видя себя принятым в вашу среду; ибо если естественно, что это чувствуют все, кто связан с вами узами общего призвания и знает, сколь много для него значит сотрудничество в труде и общность научной жизни с людьми столь выдающихся качеств, как составляющие Академию, то столь же естественно, что это чувство обостряется и усиливается в том, кто находит здесь не только учителей, у которых он многому научился, и товарищей своего поколения, в чьем обществе он не раз работал, но и прежних учеников Университета и других учебных заведений; и известно, что для того, кто чувствует, как я, глубокую любовь к преподаванию, нет духовной связи сильнее той, что завязывается в те часы школьной работы, для меня всегда счастливые. Ученик может, подчас, забыть об этом (все мы имеем подобный опыт в нашей жизни), но учитель – никогда; и так во мне к удовольствию видеть в них вознагражденными их великие качества тем местом, какое они занимают в этом Учреждении, присоединяется радость вновь встретить их там, куда привели их заслуги.

Эта радость в данном случае смешана с искренней скорбью при виде того, что среди них нет того, чье отсутствие мы все прежде всего оплакиваем, ибо оно самое недавнее, самое трагически произошедшее и которое даже имеет горький привкус того, что не позволило ему быть, ни единого дня, действительным товарищем для всех вас. Я говорю о Беруэте, избранном академике этого Учреждения, вырванном из него, из Искусства и из отечественной культуры прежде, чем он смог прочесть перед вами Вступительную речь.

Я не знаю, предусмотрено ли регламентом говорить в этот момент об академике, которого, согласно Уставу, не замещают, хотя в естественном порядке человеческих вещей его действительно заменяют. Но если в этом есть нарушение, я с готовностью беру его на себя в обмен на исполнение душевного долга моей собственной совести. Ибо если для всех вас имя Аурелиано Беруэте-и-Морета вызывает воспоминания о заслугах, связанных с Искусством и его Историей, и чувства дружбы и товарищества, то во мне оно пробуждает воспоминания о его детских и моих молодых годах, когда Беруэте начинал свое духовное формирование, а я – свою преподавательскую; и я вижу его, с меланхолическим удовольствием, какое в мои годы уже приобретают воспоминания, то пишущим записи пояснений, с взглядом, сверкающим интересом к предмету, то идущим по тропинкам горы и прямым дорогам кастильской равнины, в тех экскурсиях, которые так много способствовали тому, чтобы в душе Беруэте зародилось призвание к дисциплинам эстетического порядка. С той наивной уверенностью, от которой нас никогда не может отучить частый и противоположный опыт, мы все полагались на молодость Аурелиано, ожидая от него долгой жизни, полной интеллектуальных плодов, престижных как для того, кто их производил, так и для Отечества. Разочарование, которое заставила нас пережить Смерть, относится к числу тех, что не обходятся в нашем внутреннем мире без протеста, хотя бы душа наша отягощалась всеми соображениями, ведущими к безмятежной покорности вещам, ускользающим от нашего предвидения и нашего действия.

Иные отношения связывали меня с его превосходительством сеньором доном Луисом Кальпеньей, которого я здесь по регламенту замещаю. Кальпенья был моим земляком, и его триумфы как оратора и писателя всегда находили в моей душе тот же отклик, какой имеет в ней все аликантское или связанное с Аликанте. В ней он также занимал место любви и уважения еще до того, как жизнь нас сблизила и позволила мне лично узнать моего знаменитого сопровинциала. Я не сумел бы перечислить заслуги, доставившие ему честь попасть в этот ученый Дом, лучше, чем это сделал по торжественному случаю перед вами академик, который от вашего имени отвечал на его речь.

С искренним смирением я воздерживаюсь, таким образом, теперь от этой трудной задачи, тем более, что и Беруэте, в своей ненаписанной речи, но опубликованной в Бюллетене Академии, воздал тому, кого должен был здесь заменить, полную и взвешенную похвалу.

Исполнив эту первую часть моей Речи, я перехожу ко второй, то есть к теме, которую должен развить перед вами. Как почти всегда бывает, я колебался, прежде чем выбрать ее. Я считал себя, с одной стороны, главным образом обязанным, в силу нынешнего направления моих исторических исследований, взять предмет в сфере Истории Америки, столь богатой притягательностью для всякого исследователя и тем более для всякого патриота. Конкретный пункт из нескольких, которые я имел случай и обязанность исследовать в последние годы и которые в свое время составят материал Истории колониальных учреждений Испании, первый том которой уже написан, предложил бы вам, быть может, некоторую новизну, если не по существу (что трудно, когда речь идет о вас), то по ориентации и подходу.

В том же направлении тема, которая меня очень интересует тем, что в ней одновременно находят удовлетворение мои исторические склонности и мои испанистские кампании, также привлекала меня для этого акта. Это – исследование замечательной книги, ныне почти неизвестной, которую в 1836 году опубликовал тот натуралист и экономист, весьма справедливо прославленный в свое время, что звался доном Рамоном де ла Сагра: книги почти современной работе Токвиля о Соединенных Штатах, совпадающей с ней по материалу и во многих пунктах столь же интересной и ценной, как французское сочинение, которое почти столетие всеми почиталось классическим и не имеющим соперников в выражении и критике того, чем и что значила для мира в конце первой трети XIX века федеральная республика Северной Америки. Ла Сагра снабдил свою книгу (написанную в форме путевых заметок, как и ту, что он посвятил Бельгии и Голландии, не менее интересную), двенадцатью томами документов, которые он не напечатал, и в изучении которых должно заключаться самое существенное для этого сравнительного исследования, о котором я говорю. В котором, одновременно с возвращением в живое знание наших научных слав забытого в этом отношении труда испанца, была бы оценена его доля, еще не признанная, в литературе, относящейся к Соединенным Штатам Северной Америки.

Но при всей привлекательности этой темы и других, указанных мною ранее, в моем сознании их превзошла другая, которая, если и не принадлежит собственно к тому, что мы называем историческим исследованием, отвечает на жгучий вопрос, касающийся историографии, и связана с исследованиями, которые я с особым тщанием культивировал несколько лет назад и которые представлены в нескольких моих книгах, начиная с той, что озаглавлена «Преподавание Истории». Этот вопрос касается одновременно престижа науки, которой посвящена Академия, и ее использования в политической и социальной жизни народов; то есть ее практического воздействия на ментальность и внешнюю деятельность людей и человеческих групп.

Речь шла, как я только что сказал, не о теоретическом вопросе, который, впрочем, всегда было бы полезно для науки вновь поставить и попытаться разрешить, а о вопросе, живо тревожащем в настоящий момент значительную часть Человечества, и который перед нами, то есть перед Испанией, ставится чрезвычайно остро в плоскости наших отношений с остальным миром и, в особенности, с нациями, принадлежащими к нашему иберо-американскому стволу. Это, таким образом, вопрос, который интересует нас одновременно как историков и как патриотов. В обоих этих аспектах я твердо верю, что он должен заинтересовать и вас.

И в первую очередь, в конкретной связи с ним, я отмечу факт большой важности, а именно то значение, которое ныне придается историографии в том, что называют делом восстановления мира: значение, подчеркнуто признаваемое всеми людьми, кого тревожит это дело и кто занят его осуществлением.

Я не буду сейчас говорить, кажусь ли мне точной эта написанная выше фраза – «восстановление мира», которую иногда, более скромно или нескромно, смотря по тому, кто ее употребляет, заменяют на «восстановление Европы», что равносильно предположению, будто лишь в этой части света существуют определенные экономические и моральные проблемы. Возможно, что нынешняя реальность строго не оправдывает ни ту, ни другую фразу, и мы попросту находимся перед новым моментом, сколь угодно тяжелым, но не отличным и не выпадающим из нормальной траектории многовековой борьбы за цивилизацию и царство справедливости, причем некоторые существенные факторы этого дела не разрушены в основе, а лишь нарушены в своем функционировании и соотношении.

Но как бы то ни было, никто не сможет отрицать, что сегодня существуют весьма серьезные проблемы политического, экономического и социального порядка, которые люди не умеют разрешить, или же часть общественного мнения упорно стремится направить их по руслам, внушающим большинству тревогу и величайший страх. Так вот; примечательно и достойно внимания в этой массе забот, столь отличных по характеру от тех, что свойственны нашим историческим исследованиям, то, что голоса со всех сторон отводят историографии весьма значительную роль в деле этого восстановления, всеми желанного.

Этот факт имеет для меня огромное значение: он полностью опровергает тот скептицизм и безразличие, с какими обывательская масса многих и легкомыслие некоторых (способное смешать грехи отдельных историографов с сущностью самой дисциплины, в которой они грешили) осуждали и осуждают до сих пор как совершенно бесполезное, если не безусловно вредное для жизни народов, культивирование и преподавание Истории. Господствующее ныне в мире мнение обнаруживает прямо противоположное; и оно тем более важно, что с удивительным благоразумием отделяет ценность этого порядка знаний от вопроса об их большей или меньшей научной совершенности в настоящем, придавая первой абсолютный смысл и непреходящую действенность, взамен на требование совершенствований, в которых нуждается их нынешнее состояние, чтобы отвечать требованиям своей собственной природы.

В основе своей признание, которое сегодня исходит, прежде всего, из политической и социальной сферы, формулируется так: историческое знание не есть нечто излишнее, что можно устранить без всякого ущерба для образования людей. Оно, напротив, столь тесно спаяно с человеческой природой, что если бы мы стерли его с картины знаний, культивируемых и гарантированных научной обработкой (насколько простирается гарантия всякой науки, разумеется) и сообщаемых через обучение, мы не стерли бы его из духа людей, и оно продолжало бы жить в нем и действовать из него в жизни, с тем недостатком, что вновь и без всякой узды впадало бы во все заблуждения нерегулируемой интеллектуальной деятельности. Следовательно, путь, который мы должны решительно и со всем рвением избрать, противоположен; это путь интенсификации исторического изучения, чтобы всё более очищать получаемое знание, и особым образом заботиться о форме и условиях, в которых результаты исследования должны быть переданы массе. Мы находимся, таким образом, перед признанием человеческой ценности в историческом знании, помещая его в предпочтительный ряд, где фигурируют знания, существенные для жизни, базово формирующие духовность. И это тоже, полагаю, почти излишне говорить, исторический факт из числа характеризующих современность мира, или, иными словами, нашу современную Историю.