Поцелуй из преисподней

Артём Смоляков

Поцелуй из преисподней

Пролог

Ночь. Макс снова проснулся один и подошёл к окну, чтобы посмотреть на ночную Москву.

Из тени, словно призрак, появилась Она. Не чудовище, не демон с рогами – девушка, от которой у него перехватило дыхание. В джинсах, облегающих бедра, и чёрной майке, под которой угадывалось соблазнительное тело. Волосы цвета воронова крыла падали на лицо, но когда она подняла голову, он увидел глаза. В них не было ничего человеческого – лишь плоская, хищная пустота, как у акулы. И в этих глазах отражался он сам – испуганный, жалкий, с окровавленной рукой.

Она подошла бесшумно. Её пальцы, холодные, как сталь, коснулись его подбородка, заставив поднять голову.

– Звал? – её голос был низким, хрипловатым и звучал прямо у него в голове. От него по коже побежали мурашки – не от страха, а от какого-то дикого, запретного возбуждения.

Макс, потеряв дар речи, кивнул. Его ярость куда-то испарилась, оставив лишь животный трепет.

– Ёбнутый, – тихо прошептала она. – Ты даже не знаешь, куда полез.

Она наклонилась. Он почувствовал запах её кожи – озон и что-то сладкое, тяжёлое, удушающее. Он ждал поцелуя, обещавшего все те безумные наслаждения, о которых читал в сказках про суккубов.

Но вместо губ он почувствовал лишь ледяное прикосновение к виску и тот же голос в сознании, полный насмешки и скуки:

«Душа? Она никому не нужна. Возьму что-то повеселее. Твою жизнь. Ту, что ты так ненавидишь. Готов отдать?»

И прежде чем он успел что-то понять, её губы всё же коснулись его. Не в губы. А всё того же виска. И поцелуй был не жарким, а леденящим, словно прикосновение мертвеца.

Внутри у него всё оборвалось. Мир поплыл. И последнее, что он увидел перед тем, как погрузиться во тьму, – это её глаза. Голодные и абсолютно пустые.

Очнулся он на полу у окна. Светало. В виске горело ледяное пятно. В квартире пахло пеплом и чужими духами. На полу у его руки лежал смятый клочок бумаги. Его кровавая надпись «ХОЧУ НЕ ОДИН» была зачёркнута одним резким мазком. А под ней было выведено тёмным, будто прожжённым по бумаге, почерком:

«ДОГОВОР ПРИНЯТ. ОЖИДАЙ.»

Глава 1

Солнечный свет, резкий и бесцеремонный, бил в глаза, выскребая изнутри всё до последней тёмной мысли. Макс сидел на полу, прислонившись спиной к холодному радиатору, и не мог пошевелиться. Тело было тяжёлым, ватным, будто после долгой и беспощадной болезни. В виске пылало ледяное пятно – не боль, а именно холод, пронизывающий до самой кости, вечное напоминание о ночном визите.

“Ожидай”.

Слово отдавалось эхом в черепе, глухим и металлическим. Он зажмурился, пытаясь отсечь реальность, но она наваливалась всеми своими отвратительными подробностями. В квартире всё ещё витал тот самый запах – пепла и чужих, слишком сладких духов, смешавшийся с затхлостью одинокой жизни.

Он медленно, с трудом поднял руку. Разбитые костяшки побелели, кожа вокруг ссадин была воспалённо-красной. Он смотрел на них, и в памяти всплывали крики, своё собственное, хриплое рычание. Ярость. Чистая, животная ярость, вырвавшаяся наружу после месяцев, а может, и лет подавления. Он ненавидел их всех – этих ухоженных, успешных уёбков с их дешёвым пивом и дорогими часами. Ненавидел их пустой смех. Ненавидел себя за то, что он среди них – лишний, никчемный и вечно злой.

И тогда, ночью, родился этот идиотский, отчаянный порыв. Пятно от энергетика на стене. Послание в никуда. Зов в пустоту.

И пустота ответила.

С горем пополам он поднялся на ноги. Голова закружилась, в глазах потемнело. Он опёрся о подоконник, глядя на просыпающийся город. Москва жила своей жизнью, не подозревая, что где-то в её бетонных сотах произошло нечто, не имеющее к ней никакого отношения. Мир не перевернулся. Не начался апокалипсис. Просто один ничтожный человек подписал какой-то ебучий договор с чем-то, у чего глаза акулы.

Он обернулся, ища взглядом тот самый клочок бумаги. Он лежал там же, где и упал. Макс подошёл, наклонился. Бумага казалась обугленной по краям, буквы были выжжены, будто не чернилами, а кислотой. “Договор принят”.

Что он отдал? Что она взяла? Жизнь, которую он ненавидит. Звучало как дешёвая метафора, но в его состоянии это было единственное, что имело хоть какой-то смысл. Его жалкое, никчёмное существование. Его будущее, которое было одним долгим, серым днём сурка. Его прошлое, от которого тошнило.

«Возьму что-то повеселее».

Он вдруг почувствовал странный прилив сил. Слабость стала отступать, уступая место странной, настороженной собранности. Он прошёл в ванную, включил ледяную воду и сунул под струю голову. Вода текла по лицу, затекала за воротник, но ледяное пятно на виске не гасло, лишь пульсировало в такт сердцебиению.

Он посмотрел в зеркало.

Из запотевшего стекла на него смотрел он сам. Бледный, небритый, с синяками под глазами. Но что-то было не так. Взгляд. Он был другим. Не испуганным и не потерянным. Твёрдым. Почти… спокойным. Как у человека, который наконец-то получил то, чего хотел, и теперь с холодным любопытством ждёт, что будет дальше.

День прошёл в странном оцепенении. Он не пил и не включал компьютер. Просто ходил по квартире из угла в угол, прислушиваясь к каждому звуку внутри себя. Ожидание было похоже на зуд под кожей. Он ловил себя на том, что вздрагивает от каждого шороха за дверью, от гула лифта. Каждый раз сердце колотилось где-то в горле, а во рту пересыхало.

Но ничего не происходило.

К вечеру терпение лопнуло. Ожидание стало невыносимым. Он снова почувствовал приступ той самой, знакомой ярости. Его наебали? Это была какая-то пошлая галлюцинация?

Он схватил первую попавшуюся кружку со стола и со всей дури швырнул её в стену. Фарфор разлетелся с сухим, удовлетворяющим треском.

– Ну где ты, тварь?! – прохрипел он в тишину квартиры. – Явись! Что там дальше?!

Тишина была ему единственным ответом. Глухой, издевательской.

Он тяжело дышал, сжимая кулаки. И тогда он это почувствовал. Не звук. Не запах. Изменение давления. Воздух в комнате стал густым, тяжёлым, наэлектризованным, как перед грозой.

Он медленно обернулся.

Тень в углу гостиной сгустилась, потемнела, отделилась от стены. И из неё вышла Она.

На этот раз он разглядел её лучше. Та же чёрная майка, те же джинсы. Чёрные волосы, падающие на лицо. Она стояла, заложив большие пальцы за пояс, и смотрела на него. Акульи глаза блестели в полумраке – отблеск заходящего солнца из окна или что-то иное.

– Нетерпение – грех, – произнесла Она. Голос был тише, чем прошлой ночью, но так же проникал прямо в мозг, обходя уши. В нём слышалась та же насмешка.

Макс не испугался. Та ярость, что кипела в нём секунду назад, вдруг обрела фокус. Цель.

– Что ты со мной сделала? – его собственный голос звучал хрипло и грубо.

Она сделала шаг вперёд. Движение было плавным и неестественно грациозным.

– Я дала тебе то, о чём ты просил. Ты больше не один. Ты мо мной.

– Это и есть договор? – он усмехнулся, стараясь скрыть нарастающую дрожь внутри. Это был не страх, а возбуждение, дикое и первобытное. – Компания на одну ночь?

Она оказалась перед ним так быстро, что он даже не успел моргнуть. Её холодное дыхание коснулось его губ, а в воздухе витал тот же запах – озона и удушливой сладости.

– Я не компания, – прошипела Она. Её пальцы снова коснулись его подбородка, ледяные, как скальпель. – Я – результат. Ты ненавидел свою жизнь. Теперь она моя. А значит, и ты мой. И мы будем развлекаться.

– С чего начнём, хозяин? – её губы изогнулись в едва уловимой усмешке. В этих словах была ядовитая, абсолютная ложь. Она не собиралась ему подчиняться. Никогда.

И самое ужасное, что ему это нравилось.

Он посмотрел в эти пустые, голодные глаза и понял, что обратного пути нет. Дверь захлопнулась. И теперь его единственная компания – это тишина в его собственной голове и Она.

Ожидание закончилось. Началось что-то другое.

Она отпустила его подбородок, но холодок её прикосновения ещё долго пылал на коже, как клеймо. Её присутствие заполняло комнату, вытесняя воздух, делая каждый вдох густым и тяжёлым. Макс ждал чего-то – удара, вопля, очередного леденящего поцелуя. Но она просто отошла к его запылённому книжному стеллажу и провела пальцем по корешку какой-то старой книги.

– Ты даже не представляешь, как вам, людям, вечно скучно, – сказала Она, не глядя на него. Её голос звучал как скрежет камня по камню. – Вы мечетесь между страхом и восторгом, между ненавистью и мольбой. Предсказуемо. Как букашки под стеклом.

Она обернулась. В её руке была та самая книга. Кожаный переплёт рассыпался от времени.

– Но ты… ты хотя бы попытался разбить стекло. За это тебе полагается награда.

– Какая? – выдохнул Макс. Его голос всё ещё был чужим и подчинённым.

– Выбор, – Она бросила книгу на пол. Та ударилась о пол и рассыпалась в труху. – С чего начнём развлечение? С твоих страхов? Или с твоих обид? Может быть, начнём с того ублюдка, что разбил тебе физиономию вчера? Как его… Андрей?

Имя прозвучало как плевок. Макс сглотнул. Мысль об Андрее с его самодовольной ухмылкой снова вызвала волну ярости. Чистой и концентрированной.

– Он был первым, – тихо произнёс Макс.

В её глазах заискрился тот самый голодный блеск. На мгновение пустота в них ожила.

– Отлично, – прошептала Она. – Покажи мне его. Покажи мне того, кого ты ненавидишь.

Она подошла вплотную. Холодный палец снова коснулся его виска, но на этот раз не снаружи, а как будто проник внутрь. В голове у Макса вспыхнули образы: Андрей, его смех, дорогие часы, руки, отталкивающие Макса, звон разбитого стекла.

– Да, – её голос прозвучал прямо в центре этого хаоса. – Держись за это. Корми это.

Холод от её прикосновения разлился по всему телу, смешиваясь с яростью, становясь её частью. Это было болезненно и пьяняще одновременно. Макс зажмурился и стиснул зубы, позволяя ненависти захлестнуть себя с головой.

– Теперь… – её шёпот стал тише, интимнее, страшнее. – …отпусти.

Что-то щёлкнуло внутри. Ярость, сконцентрированная в одну точку, словно сорвалась с цепи. Он не кричал. Не двигался. Он просто выдохнул и выпустил её наружу.

Воздух в комнате дрогнул. Лампочка под потолком мигнула и погасла с тихим хлопком. Стекло в окне затрещало, покрываясь паутиной трещин. По стенам поползли тени, сгущаясь и приобретая знакомые, ненавистные очертания.

И тишину разорвал звук. Не в комнате. Где-то вдалеке, за стенами его квартиры, донёсся приглушённый, но отчётливый крик. Мужской. Полный неподдельного ужаса. И потом – оглушительный, леденящий душу звук падения чего-то тяжёлого и хрупкого на асфальт.

Наступила тишина. Давящая, абсолютная.

Лампочка замигала и снова загорелась. Тени отступили. Стекло в окне всё ещё было в трещинах.

Она стояла рядом, наблюдая за ним. На её лице впервые появилось что-то похожее на выражение – лёгкое, почти незаметное любопытство.

– Ну вот, – сказала Она. – И не одни. Весело?

Макс смотрел на свои руки. Они не дрожали. Внутри было пусто и холодно. Тихо. Ярость ушла. На её месте осталось лишь ледяное, безразличное спокойствие.

С улицы донёсся первый визг тормозов, затем крики и нарастающий гул голосов.

Она медленно, как бы нехотя, растворилась в воздухе, превращаясь в клубящуюся дымку, которая потянулась к окну и выскользнула в щель между рамами.

В квартире снова пахло озоном и пеплом.

На полу, среди осколков разбитой кружки и пыли от старой книги, лежал смятый клочок бумаги. Макс поднял его.

Под его кровавой надписью и её прожжённым ответом появилась одна новая строка. Всего одно слово, выведенное тем же безжалостным почерком:

“НАЧАЛО”.

После её ухода в комнате воцарилась необычная тишина. Она не была пустой, а словно сгустилась, наполнившись звуками, как будто воздух превратился в тяжёлый сироп, поглощающий шум. Макс стоял неподвижно, и единственным звуком был бешеный стук его сердца, отдававшийся глухими ударами в висках.

Холодок, который он ощущал на коже в местах, где касались её пальцы, теперь пылал ледяным огнём, распространяясь по нервным окончаниям и проникая в плоть.

Он медленно перевёл взгляд на свои руки. Разбитые костяшки больше не болели, кожа на них была бледной, почти белой, и сквозь неё проступали синеватые прожилки. Макс сжал кулак, и сухожилия напряглись, но незнакомая сила, холодная и инертная, текла под кожей вместо крови. Он чувствовал каждую мышцу, каждую клетку, но эти ощущения были чужими, словно он вселился в чужое, более совершенное тело.

С улицы донёсся новый звук – отдалённый, нарастающий вой сирены. Одна, вторая, голоса сливались в неразборчивый, тревожный гул, похожий на рой разъярённых пчёл.

Макс заставил себя сделать шаг. Ноги были ватными, но послушными. Он двинулся к окну, его босые ступни шлёпали по пыльному полу, и каждый шаг отдавался эхом в его черепе. Воздух в комнате всё ещё пах озоном – после грозы, которой не было, и той удушливой сладостью, что теперь казалась частью его собственного тела и его дыхания.

Он подошёл к окну. Трещины на стекле расходились из одной точки, словно паутина, словно звёздная карта чужого мира. Сквозь искажённое, разбитое стекло улица казалась разломанной на тысячи кусочков.

Внизу, на асфальте, лежало тёмное пятно. Бесформенное, но отчётливо человеческое. Вокруг него копошились крошечные, сломанные трещинами фигурки людей. Мигающие синие огоньки машин скорой помощи и полиции отбрасывали на стены домов прерывистые, нервные блики. Он не видел лица, но знал. Знало всё его существо, пронзённое ледяной стрелой осознания.

Это был Андрей.

Не было ни торжества, ни ужаса. Была лишь всепоглощающая, абсолютная пустота. Та самая пустота, что он видел в её глазах. Она заполнила его изнутри, вытеснив ярость, страх, отчаяние. Он наблюдал, как за чужой жизнью. Сердце билось ровно и медленно. Дыхание было холодным и ровным.

Он почувствовал лёгкое движение воздуха за спиной. Не звук, не запах, а именно изменение давления. Тень в углу комнаты снова зашевелилась, стала гуще.

– Нравится вид? – её голос прозвучал не в ушах, а где-то в основании черепа, лаская и пугая одновременно.

Макс не оборачивался. Он продолжал смотреть вниз, на людей, которые суетились вокруг мёртвого тела.

– Что я сделал? – спросил он, и его собственный голос показался ему чужим и безжизненным.

– Ты? Ничего, – она рассмеялась, и этот тихий хриплый смех был похож на скрип старых веток. – Ты был лишь сосудом, инструментом. Я лишь направила тебя. Твоя ненависть была такой… вкусной. Концентрированной.

Она сама всё сделала.

Она появилась рядом с ним, не касаясь пола. Её плечо почти соприкасалось с его рукой, и исходивший от неё холод был физически ощутим, обжигая кожу.

– Посмотри на них, – прошептала она, и её дыхание заставило холод пробежать по его спине. – Они суетятся, словно муравьи. Не понимают. Ищут причину. А она здесь. В этой комнате. В тебе.

– Она повернулась к нему. Её акульи глаза скользнули по его лицу, изучая каждую черту, каждую пору.

– Чувствуешь мощь? – её губы изогнулись в подобии улыбки. – Спокойствие? Это и есть свобода. Свобода от них. От их правил. От их жалких эмоций.

Макс посмотрел на её отражение в треснувшем стекле. Их было двое. Он – бледный, с пустыми глазами. Она – тёмный призрак с губами, обещающими вечный холод и разбитый мир у их ног.

Он почувствовал это. Не мощь, нет. Но спокойствие. Ледостав в душе. Ужас этого спокойствия был сильнее любого страха.

– Что дальше? – спросил он, и в его голосе не было ни надежды, ни отчаяния. Лишь холодное любопытство.

Она медленно подняла руку и указательным пальцем, холодным, как клинок, провела по трещине на стекле. Стекло затрещало, и трещина углубилась, поползла дальше.

– Дальше? – повторила она, и в её голосе снова зазвучала насмешка. – А дальше, мой милый хозяин, мы будем веселиться. По-настоящему. Ты показал мне дорогу. Теперь я покажу тебе, куда она ведёт.

Она обернулась и стала растворяться в сумраке комнаты, становясь частью теней, из которых вышла.

– Отдыхай, – прозвучал её последний шёпот, уже из ниоткуда. – Завтра начнётся твоя настоящая жизнь. Та, о которой ты так кричал в пустоту.

Макс остался один у разбитого окна. Холодный ветерок с улицы задувал в щели, принося с собой отголоски чужих трагедий. Он прикоснулся пальцами к виску. Ледяное пятно пульсировало в такт его новому, размеренному сердцебиению.

Он поднял с пола тот самый смятый клочок бумаги. Слово «НАЧАЛО» казалось теперь не угрозой, а констатацией факта. Факта его новой, леденящей реальности.

За окном снова завыла сирена. Но теперь этот звук был для него просто фоном. Музыкой к началу чего-то неизведанного.

Глава 2

Прошла ночь, или, возможно, вечность. Для Макса время перестало быть линейным и превратилось в густую, вязкую массу. Он не спал. Он просто стоял, сидел или лежал в полной прострации, прислушиваясь к тишине внутри себя.

Та пустота, которую она в него вселила, не была просто отсутствием чувств. Она была живой, дышащей субстанцией, холодным огнём, пожирающим остатки его прежнего «я». Макс чувствовал, как его воспоминания, привязанности и страхи медленно покрываются инеем, становятся хрупкими, как старые фотографии, и рассыпаются при малейшей попытке к ним прикоснуться.

Он подошёл к зеркалу в прихожей. Тот, кто смотрел на него из-за пыльного стекла, был и им, и не им. Черты лица заострились, кожа натянулась на скулах, приобретая болезненную, почти прозрачную белизну. Но главное – глаза. В них не осталось ни намёка на привычную ярость или тоску. Только плоская, отражённая поверхность, как у полированного обсидиана.

Он попытался вызвать в себе хоть что-то – отвращение к тому, что произошло с Андреем, страх перед будущим. Но из глубины поднималась лишь одна волна – леденящего, абсолютного безразличия.

С улицы доносились приглушённые звуки. Работали дворники, смывая с асфальта то, что осталось от вчерашней трагедии. Говорили соседи – взволнованные, торопливые голоса. Он слышал слово «несчастный случай», «поскользнулся», «выпал из окна». Мир спешил найти логичное, удобное объяснение. Мир не видел трещин на его стекле. Не чувствовал запаха озона и пепла.

Он повернулся и пошёл на кухню. Движения его были плавными, лишёнными прежней угловатой неуклюжести. Он открыл холодильник. Внутри пахло одиночеством и залежавшейся едой. Он взял пачку молока, собираясь налить в стакан. Но едва пальцы сомкнулись на картонной упаковке, он почувствовал странное движение внутри. Жидкость загустела, свернулась, превратившись в комки жёлто-белой массы, издающей сладковато-кислый запах разложения. Он отшвырнул пачку. Она ударилась о стену, и по обоям медленно поползли грязные, творожистые потоки.

Он не удивился. Лишь наблюдал, как капли стекают на пол, с интересом биолога, изучающего новый штамм бактерий. Он потянулся к крану с водой. Включил. Вода хлынула ржавой, мутной струёй, с запахом болота и металла. Он поднёс ладони под струю. Вода была ледяной, но холод её не обжигал, а был приятен, родственен тому, что пульсировал у него в виске.

Он понимал. Это был не сон и не безумие. Это была новая реальность. Реальность, в которой он стал проводником, точкой входа для чего-то иного. И это иное начало медленно, но верно отравлять пространство вокруг него, вплетая его квартиру, его вещи, саму материю в свою ледяную, гниющую симфонию.

День тянулся бесконечно долго. Солнечный свет, проникавший сквозь треснувшее стекло, казался блёклым и болезненным. Пылинки танцевали в его лучах, создавая печальный, почти траурный узор. Макс сел в кресло, из которого открывался вид на злополучное окно. Он не думал – он просто существовал и ждал.

Ожидание было иным, не таким, как вчера. Оно не было наполнено нервным напряжением – оно было тяжёлым, словно свинцовый плащ. Он знал, что она вернётся. Это знание было частью его существа, изменённого её присутствием.

И вот она пришла. На этот раз не из тени – она просочилась в комнату вместе с вечерними сумерками. Воздух застыл, став вязким, как мёд. Запах озона усилился, смешиваясь с новыми нотами – запахом влажной земли из свежевыкопанной могилы и сладковатой вонью гниющей плоти.

Она материализовалась перед ним, не делая ни шага. Её фигура казалась более отчётливой, почти материальной. Джинсы облегали бёдра, как вторая кожа, а на чёрной майке проступили тёмные, будто кровяные, разводы. Волосы были влажными, как будто она только что вышла из тумана.

– Скучал? – её голос был тише, но проникал глубже, прямо в костный мозг.

Макс медленно поднял на неё взгляд, но не ответил. Ответ был не нужен.

– Я вижу, ты освоился, – её акульи глаза скользнули по скисшему молоку на стене и ржавой воде в раковине. В них плескалось нечто отдалённо напоминающее удовольствие. – Мир гниёт изнутри. Ты – катализатор. Ускоритель распада.

Она подошла к нему и опустилась на корточки перед креслом. Её лицо оказалось в сантиметрах от его. Холодное дыхание обжигало кожу.

– Но этого мало. Гниение – это лишь прелюдия. Нам нужен хаос. Настоящий. Яркий.

Она протянула руку и коснулась пальцами его левого виска, рядом с ледяным пятном. Боль, острая и пронзительная, как удар раскалённой иглой, пронзила его череп. Он не вскрикнул, лишь стиснул зубы, и мир перед глазами поплыл, закрутившись в вихре спиралей и теней.

В его сознании вспыхнули образы. Не его воспоминания. Чужие. Он увидел женщину – соседку сверху, одинокую учительницу музыки. Увидел её тихую жизнь, её страхи перед звонками из банка, её тайные слёзы над старыми письмами. Увидел её тихую, угасающую ненависть к шуму за стеной.

– Она, – прошептала Она, и её голос слился с видениями. – Её тихая злоба. Такая… сочная. Подавленная годами. Она идеальна.

Боль в виске сменилась новым ощущением – давлением. Казалось, в его голову вставляют раскалённый ключ и поворачивают, открывая какую-то потайную дверь. Он почувствовал, как его собственная, холодная пустота сливается с той, чужой, тлеющей ненавистью. Он стал её проводником. Фитилём, поднесённым к пороху.

– Отпусти, – снова прозвучал её приказ, но на этот раз это была констатация неизбежного.

Макс не сопротивлялся. Он позволил этой чужой, тёмной энергии хлынуть через него. Это было похоже на то, как если бы всё его тело стало гигантским нервным окончанием, подключённым к источнику чистого, концентрированного мрака.

В квартире погас свет. Но тьма была не абсолютной. Стены начали слабо светиться фосфоресцирующим, болотным светом. По ним зазмеились тени, принимая причудливые, изломанные формы. Из динамика старого музыкального центра, давно отключённого от сети, донёсся хриплый, надтреснутый звук – несколько нот из давно забытого романса, сыгранных на расстроенном пианино.

А потом с верхнего этажа донёсся звук. Не крик. Не падение. Сначала – нарастающий, истеричный смех. Женский, пронзительный, полный такого надрывного, запредельного отчаяния, что кровь стыла в жилах. Смех перешёл в рёв, в дикие вопли, в грохот падающей мебели, в звон бьющегося стекла.

Макс сидел в кресле и смотрел в пустоту. Он чувствовал каждую эмоцию, вырывавшуюся на свободу там, наверху. Чувствовал, как ломается человеческая психика, как рушится хрупкая плотина сдерживаемых годами эмоций. Это было отвратительно. И прекрасно. Как красивая, сложная катастрофа.

Шум наверху достиг апогея и так же внезапно оборвался. Наступила тишина, более зловещая, чем любой звук.

Она всё так же сидела перед ним на корточках. На её лице играла слабая, довольная улыбка.

– Слышишь? – прошептала она. – Это музыка. Музыка распада. И ты – её дирижёр.

Она поднялась. Её фигура снова начала терять чёткость, расплываясь в сумеречном воздухе.

– Скоро они все услышат нашу симфонию, – произнесла она своим последним шёпотом. – Весь этот дом, весь этот город. Они будут сходить с ума, гнить заживо, разрывать друг друга на части. И всё благодаря тебе.