Постельные сцены

Марк Мишин

Постельные сцены

Сцена первая.

«Последняя настоящая ночь»

– Идея была отличная, – она медленно привстала с барного стула, глаза её скользили по мне. – Мы и правда… вот уже пять часов, как ты и хотел, стараемся быть полностью честными друг с другом, без масок, без защиты.

– Я честно пытался ответить на все твои вопросы, – перебил я, чувствуя, как слова цепляются за горло, – и, на мой взгляд, мы сегодня были максимально честны.

– Ну… попробовать говорить друг с другом без защиты и нападок, как мы задумывали… Конечно, не сказать, что получилось идеально, – её голос был прямолинейным, словно ей было всё равно, – но я не могу сказать, что этот разговор что-то изменил.

Мы сидели друг напротив друга за барной стойкой, в почти полной темноте. Только свет свечей едва освещал лица, отражая каждое колебание эмоций. Свечи… они были случайностью, не романтикой, просто оказались под рукой, когда солнце скрылось за горизонтом, и я машинально их зажёг.

– Разница тут одна, – выпалил я, почувствовав неясную уверенность, – и сколько бы мы ни говорили, я думаю, мы оба понимаем: нам нужно принять решение, которое нам не хочется принимать.

– Разница немаленькая, – голос её стал резче, будто прорезая воздух. – Я не спала с какой-то телкой 35-летней в день, когда у меня была температура. Я не хотела встречаться с тобой, чтобы тебя не заразить… А ты нашёл чем заняться.

Я промолчал.

Внутри меня всё скручивалось. Я уже столько раз извинялся, столько раз пытался понять себя: «Зачем я это сделал? Мне ведь это не нужно. Я не так сильно зависим от секса. Да и он… посредственный получился». Но осознание было жестоким: хоть каждый второй и изменяет, это всё равно плохо. Я поступил скверно.

И это молчание, это пространство, между нами, оно жгло сильнее любых слов.

Моя проницательность, которой я всегда доверял больше, чем собственному разуму, шептала мне: «Она хочет быть с тобой сегодня и всегда. Она простит тебе эти пригрешения с лёгкостью – лишь дай немного времени. Скажи ей, что любишь её, скажи, что хочешь быть с ней. Не обещай всего мира, дай лишь крошечную уверенность в завтрашнем дне. Она будет с тобой сегодня, и эта ночь будет вашей, и все следующие».

Плоть моя жаждала этого единения. Сегодня. Завтра. И всего, что могло бы быть после. До встречи с ней я и представить себе не мог, что такое возможно… но об этом позже.

Мозг же был против. Он понимал. Он знал, что за всё это время – пусть для кого-то это было мгновение, а для меня целая жизнь – мы так и не научились договариваться даже о мелочах. Мы видели мир по-разному, по несовместимым картам. Я – по контурным, она – по дебетовым.

Я ощущал эту странную, болезненную парадоксальность: сексуальная совместимость и привязанность уровня наркотической зависимости. Ради этой дозы мы делали то, что для каждого из нас было ниже достоинства, ниже правил жизни. Но насколько мы были близки в постели, настолько мы были далеки вне неё.

Алиса Фрейндлих сказала: «Любовь состоит из трёх аспектов: влечение ума вызывает уважение, влечение сердца – дружбу, а влечение тела – желание. И только сумма трёх есть любовь».

Так вот… без малейшего уважения, без дружбы, наши тела вызывали такое желание, что сердце и разум в этот момент были заперты в абсолютном вакууме всепоглощающей темноты. Полная тьма, и мы – только тела. И ничто другое не существовало, пока мы были вместе в моей постели.

– Иди в душ, – вставая и направляясь в спальню, мягко и заботливо сказала она.

После этой твердой паузы, вызванной болевым упреком в мою сторону, я как-то даже опешил. Контраст между её словами и тем, что было только что, пробрал меня, и в горле застрял ком.

– Слушай… я не хочу сейчас. Совсем не хочу… Мне кажется, это так не к месту, – еле вымолвил я, сдерживая себя, словно пытался удержать расползающийся по телу прилив слабости.

– Ну что ж… что я грязных членов не сосала, – хабально и дерзко бросила она, не меняя курса.

Я, как марионетка, почти не ощущая своего тела, поплёлся за ней. Всё это было настолько фантасмагорично… За всё время нашего общения мы ни разу не смогли договориться. Но при этом я ни с кем, ни до, ни после, не был настолько обезоружен.

Несмотря на свою утончённость и миниатюрность, она мягко легла по диагонали, заняв большую часть кровати. Я же, почти стокилограммовый, рухнул у её ног, заняв совсем немного места в конце, и в истерике разрыдался.

Она, кажется, даже не пыталась меня остановить. Хотя память об этом эпизоде расплывчата, я чувствую, что в тот момент находился почти в припадке. Если и вылетало какое-то слово из её рта, оно лишь животно отделяло меня от спокойствия и усиливало желание продолжать плакать.

По-моему, она это понимала. Поэтому молчала. Просто смотрела на это зрелище.

Наверное, не каждый день увидишь, как огромный мужик съёживается в комок и бесконтрольно рыдает у твоих ног. Не знаю, что женщины чувствуют в такие моменты. Надеюсь, что она испытывала жалость – не в смысле, что ей должно было стать меня жалко, а что я был для неё жалким.

Это, возможно, помогло бы ей внутри себя желать отдалиться от меня. Это помогло бы нам всё-таки не быть вместе. Ведь каждый из нас в глубине души этого искренне хотел.

Так продолжалось, наверное, минут десять. Я почти не помню, чтобы когда-либо плакал – не то, чтобы я какой-то брутальный тестостероновый мужик, нет. Просто по жизни так сложилось: я плачу редко, почти никогда. Может, поэтому меня так перекрыло.

Она нащупала мою руку своей, и меня начало потихоньку отпускать. Когда дыхание стало ровным, она, как кошка, прошмыгнула в мою часть кровати, в мои объятия. Она смотрела на меня, гладила по голове, целовала. Слова исчезли. Проблемы исчезли. В сознании наступила полная тишина. Время перестало существовать. Мы растворились друг в друге.

Я не буду описывать процесс секса с ней, хотя не исключаю, что где-то такое ещё произойдёт. Но отвечу на вопрос, который слышал не раз: «Что такое классный секс?»

Крутой, запоминающийся секс – это когда вы хотите друг друга здесь и сейчас, с почти маниакальным рвением, и ощущаете себя в иной параллельной реальности. Это состояние похоже на погружение в другой мир: привычные ориентиры перестают действовать, то, что обычно кажется неприятным или даже отвратительным, вдруг притягивает; привычные запреты и табу растворяются. Вкус, запах, тактильные ощущения получают новую окраску.

В этом мире ценности меняются: неприятное становится захватывающим, резкое – волнующим, опасное – манящим. Каждая мелочь, которую обычно игнорируешь или отталкиваешься от неё, приобретает интенсивность и смысл, словно сама жизнь перегружает сенсорные каналы, чтобы показать мир иначе. Ты теряешь привычную линию «нравится – не нравится», границы между удовольствием и отвращением размываются, и сам процесс превращается в проводник в этот трансформированный мир, где нормы обычной жизни перестают действовать. Всё ощущается как одновременно чужое и внутреннее, рискованное и необходимое.

К этому добавляется сексуальная совместимость – и тут разговор не о банальной технике. Как сердца и души соединяются на небесах, так и тела соединяются вселенной. Можно сколько угодно быть «крутым» в постели по отдельности, но, если нет настоящей совместимости, все способности – лишь пустой звук.

И третий пункт – желание абсолютно альтруистически отдавать себя процессу. Этот момент хоть и последний в списке, но не последний по значению. Никогда ничего хорошего не выйдет, если думать о выгоде, если считать, что ты отдаёшь больше, а другой – меньше. Нужно отдавать столько, сколько можешь и хочешь, и надеяться, что второй человек делает то же самое для тебя. Только тогда можно говорить о поистине хорошем сексе.

Многие говорят: «ему нужен только секс» – и если это действительно такой секс, то можно понять и его, и её, и даже самые безумные, разрушительные, глупые и омерзительные поступки, которые люди совершают ради этого состояния. За это их я осудить не смогу.

Но если секс не такой, то я даже не вижу смысла особо шевелиться ради него. В жизни, пожалуй, это случается в 98% случаев – и лишь очень редко всё иначе. А тот, что был у нас с ней… можно умножить на два всё, что я сказал выше. И это понимали мы оба. Оттого грань между рациональностью, невыносимой болью в сердце и всепоглощающей страстью разрушала нас день за днём, от постели к постели.

Тут важная ремарка: мне не хочется, чтобы вы заключили: «А, ну тут всё понятно – они здесь только ради секса, и чего чернила тратить на этот рассказ?» На это я сразу замечу: во-первых, чернилами я давно особо не пользуюсь, печатаю всё на компьютере, а во-вторых – наши печали, разбитые и уставшие сердца настолько сплелись и склеились осколками страсти, что отличить это от болезненной любви невозможно, даже для меня сейчас, спустя пройденное время.

Переживания были и, пожалуй, до сих пор иной раз есть. Они связаны с разбитым сердцем, но не только – о чём я скажу позже. Хотя, может быть, и она об этом скажет.

Следующий фрагмент, который я помню, – я лежу на постели, всё ещё не приведя дыхание в норму, ровно в том же положении, в котором некоторое время назад лежала она, когда я зашёл в комнату.

Лунный свет приглушённо пробивается сквозь привычное для нашего города плотное скопление облаков и просачивается в моё окно. Я вижу, как этот слабый свет оттеняет её тело.

Боже, я никогда не мог насмотреться на её наготу. Столько философов, поэтов, художников, операторов пытались описать, изобразить женскую красоту, разгадать эту магию и секрет притягательности, но ни они, ни я так и не смогли добраться до истины. Нам остаётся только созерцать и не иметь возможности заключить понимание этой силы в своём сознании.

Она встала и пошла в ванную комнату, щёлкнула выключателем – яркий свет озарил её. Она обернулась и почему-то с прищуром, немного строго, посмотрела на меня не больше секунды – и свет поглотил её.

Я замер. И эта секунда превратилась в яркую картинку, которая по сей день живёт в моём сознании.

Она вернулась. Легла. Взяла телефон и закурила одну из своих омерзительно вонючих дуделок. Её лицо освещал холодный свет экрана, она листала какие-то сообщения от подруг, забавные ролики и курила.

Её выражение в эту минуту было настолько отрешённым от всего произошедшего, словно ей в высшей степени всё равно. Всем своим видом, всей позой она твёрдо заявляла: ей всё равно, что я лежу подле неё.

Наконец, насмотревшись на это неприятное для меня зрелище, я попытался что-то сказать:

– Обнимешь меня? – говорить оказалось значительно сложнее, чем десять минут назад управлять всем её телом, забирая всю власть над ним себе.

– Зачем? – сухо отрезала она.

И что на это ответить в такой ситуации? В каких-то лучших университетах мира или на курсах по развитию личности, наверное, учат быть готовым к подобным моментам, но я ни там, ни там не был.

– Тогда я сам тебя обниму, – постарался я сказать хоть сколько-то по-мужски и уверенно, чтобы хотя бы как-то не потерять остатки своего неприкрытого мужского достоинства.

Она молча, никак не отреагировав, позволила.

Представьте это зрелище: на большой кровати здоровый, почти двухметровый мужик сбоку наклоняется и обнимает маленькую, едва пятидесятикилограммовую, хрупкую девушку. Она курит свой айкос, задумчиво смотрит в телефон и не обращает даже толики внимания на действие, которое он только что совершил.

Так мы и пролежали – бесчисленное количество рилсов, которые она листала один за другим. Мозг, уставший от этого действия и от всей сюрреалистичности происходящего, понемногу превращался в желе, в котором каждая мысль сначала застревала, а потом тонула.

Но я всё-таки собрался с мыслями и тихо, не убирая головы с её плеча, сказал:

– Зачем эта напускная демонстрация холодности?

Она будто в один миг вышла из своего транса: привстала, повернулась ко мне, лежащему рядом, и резко выпалила:

– А что ты от меня хочешь? Мы этот бесконечный бессмысленный разговор несколько часов вели. Потом ты начал рыдать, как девчонка, потом трахнул меня – и теперь думаешь, что заслуживаешь какого-то тепла? Позвони своей этой, которая тебе фотки слала и по звонку приезжает – вот у неё тепла и требуй, – отрезала она.

В своём исступлении она никогда не видела никаких границ: ни логических, ни чувственных, ни моральных. И уж точно – не моих.

– Я надеялась от тебя услышать… – сказала она, и в горле у неё будто встал тот же самый ком, что часом ранее стоял у меня. Она сделала короткую болезненную паузу и продолжила: – хоть что-то, что могло бы заставить меня и дальше унижаться… несмотря на этот постоянный зуд в моей голове…

Слёзы жадно закапали на её грудь, едва освещённую слабым светом из окна.

– Я же единственное, что просила у тебя… не изменять. Не спать с другими. Разве это сложно? Тебе что, мало этого? – она указала на своё тело – почему так всегда происходит? Все, в кого я влюбляюсь… мне изменяют.

Она, вероятно, хотела сказать ещё хоть что-то, но силы покинули её, и она горько зарыдала.

Я не понимал – могу ли я к ней прикоснуться? Имею ли я право сейчас утешать её? Или моё прикосновение будет ещё одной раной? Поэтому я просто смотрел на неё, не зная, что мне позволено, а что – нет.

Как я уже говорил выше – я всё понимал. Но этот разговор и эта ночь стали началом нашего расставания.

Моё тело, всё моё тело, каждая клетка, каждое желание внутри меня кричало: «Да скажи ты уже ей, что хочешь быть с ней! Скажи, что хочешь быть рядом, что она нужна тебе!»

Но мозг был против. Он молча держал оборону, понимая, что этот путь – путь самосожжения. Дорога, которая неизбежно закончится тем, что от меня останется лишь горстка пепла.

Мы оба чувствовали, что это – наша последняя настоящая ночь. И, возможно, именно поэтому мы не могли напиться телами друг друга. Эта жажда была нескончаемой.

До встречи друг с другом мы почти сорок лет бродили по своей пустыне, не встречая такого чистого источника, который мог бы утолить жажду хотя бы на один день – так, как утолял её сейчас.

Я не выдержал. Мне было больно смотреть на неё – внутри всё разрывалось при виде плачущей девушки. И я всё-таки обнял её.

Она почти нехотя, совсем немного, скорее ради приличия, попыталась меня оттолкнуть… но уже через секунду утонула в моих объятиях. Моя грудь была окроплена её слезами.

Так мы и лежали, постепенно погружаясь в то редкое состояние полного спокойствия и умиротворения, которое уносит тебя во вселенную, где нет ни проблем, ни гравитации. Мы провели в этом странном, хрупком покое какое-то время – пока внезапно оба не почувствовали вспыхнувший внутри жар.

Мы торопливо обменялись жадными ласками – единственным свидетелем которых был слабый тусклый лунный свет из моего окна. И в этот миг мы снова перенеслись в тот мир, где не существует более согласованной, честной и любящей пары, чем мы.

Я смотрел на неё. Я восхищался этой грацией – той, что была только ей присуща. Я ей всегда говорил, что секс – это то пространство, где она больше на своём месте, чем кто-либо в этой галактике.

Её каждое движение, каждая эмоция, едва уловимая тень на лице, каждый звук, который вырывался из её груди, – всё это было настолько природно, чисто, аутентично. Ни намёка на фальшь, ни толики игры. Она была собой – необработанной, цельной, настоящей.

Я смотрел на неё и пытался запомнить всё. Каждую деталь, каждую линию, каждую вспышку страсти в её взгляде – потому что понимал: так больше не будет. И в глубине души надеялся, что не будет больше совсем.

Когда всё закончилось, мы ещё какое-то время лежали обнявшись. Она, по своей обычной привычке, потянулась за сигаретой и телефоном.

Несмотря на то что я сам не курю, я всегда любил смотреть, как она курит после секса – нагая, растрёпанная, с крошечными каплями пота, ещё не высохшими после нашей близости. Эти крошечные капли поблёскивали на её коже в том редком свете, что пробивался в нашу комнату, и в этот момент она казалась мне одновременно хрупкой и непостижимой.

Она медленно, лениво затянулась, тапнула пальцами по экрану телефона, и мы, обнявшись, утонули в череде коротких и по сути бессмысленных видеороликов. Потом начали включать друг другу песни, подпевать, смеяться. Мы никогда раньше так не делали – и вдруг между нами образовалась какая-то несвойственная нам тёплая, уважительная, почти дружеская атмосфера.

Мы что-то шумно говорили, перебивали друг друга, шутили – и искренне смеялись над шутками. И на эти пару часов всё стало почти таким, каким, наверное, и должно было быть.

Вдруг она встала.

Просто поднялась – будто внутри у неё что-то оборвалось тихо, но окончательно.

Собрала волосы в хвост. Вдохнула. Выдохнула.

– Я не останусь у тебя ночевать. Вызови мне такси, – сказала она, не поворачиваясь.

– И… я думаю, нам не стоит больше видеться, – добавила она так спокойно, что это спокойствие оказалось больнее любого крика.

Я хотел что-то сказать, но слова ощутимо ломались внутри, становясь горячим металлом в горле.

Она посмотрела на меня всего секунду – взглядом человека, который любит слишком сильно, чтобы остаться, но скрывает эту любовь из последних сил.

Спросила номер машины.

И просто ушла.

А я остался лежать в той самой форме на кровати, где ещё пару часов назад думал, что держу в руках целую вселенную.

И тишина вокруг впервые за много лет оказалась громче, чем жизнь.