Пусть меня позовёт лес

Кассиан Норвейн

Пусть меня позовёт лес

Глава 1

– Мира, давай быстрее! – нахмурив брови, пробурчала я, нервно теребя ремешок своего портфеля. – Сколько можно копошиться? Из-за тебя мы опоздаем на физику, и эта грымза…

– Идём-идём! – оборвала меня подруга, с силой запихивая в сумку мятые тетради. Её рюкзак напоминал ненасытное чудовище – вечно голодное и абсолютно хаотичное. – Не кипятись из-за нее. Подумаешь, контрольная!

Я лишь фыркнула в ответ. Для Миры, чей мозг был заточен под формулы и законы, контрольная по физике была желанным развлечением. Для меня же – гарантированной головной болью и парой минут унижения у доски.

В этом мы с подругой были полными противоположностями. Если Мира со своей кукольной внешностью и густыми смоляными волосами всегда выглядела так, будто только что сошла с обложки журнала, то я ничем не отличалась от сотен других девушек в нашей школе. Мои жидкие темно-русые волосы, которые я вечно завязывала в низкий хвост, чтобы они не мешали, пара блеклых серых глаз и лицо, про которое в лучшем случае можно сказать «симпатичное» – разумеется, в модели меня бы не взяли.

Рядом с сияющей Мирой я чувствовала себя серой мышкой, и в такие моменты, как этот, эта разница ощущалась особенно остро. Пока она с лёгкостью щёлкала задачи, мне приходилось сражаться за каждую оценку, и эта борьба редко заканчивалась в мою пользу.

Мы выскочили из класса в почти опустевший коридор. Воздух здесь был густым и спёртым, пропахшим мелом, старой краской и безотчётной предэкзаменационной паникой, витавшей с начала одиннадцатого класса.

– Бежим через парк? – уже на улице, щурясь от яркого осеннего солнца, предложила Мира. – Так быстрее!

Парк… Мой взгляд сам собой скользнул к зубчатой стене старого леса, видневшейся за школьным забором. Там, в глубине, стоял тот самый заброшенный храм. Место, окутанное кучей детских страшилок и легенд. Говорили, что в сумерках можно встретить лиса-оборотня. В детстве мы обожали пугать там друг друга, пока моя бабушка не сказала как-то строго: «Не шалите у лесного храма. Духи не любят, когда их тревожат по пустякам».

– Давай лучше в обход, – вдруг сказала я сама себе не удивляясь.

– Серьёзно? – Мира подняла брови. – Ты же всегда тащила меня через парк, говорила, там воздух лучше пахнет.

Воздух и правда там был другим – свежим, влажным, пахшим хвоей и тайной. Но сегодня меня вдруг резко потянуло на асфальт, на длинный, но безопасный путь, где не мерещатся движущиеся тени и не шелестят листья под невидимыми шагами.

– Просто не хочу, и всё, – отрезала я, ускоряя шаг по бетонной дорожке. – И вообще, побежали, а то точно опоздаем!

Мы понеслись по улице, и я отогнала от себя глупые мысли. Какие духи, какой лис? Впереди была контрольная по физике, последний год школы и целая взрослая жизнь. А всё остальное – просто сказки для тех, кто ещё не наигрался в детстве.

Мы влетели в здание университета, сбивая с ног растерянных первокурсников, и, не сбавляя темпа, понеслись по бесконечному коридору. Наши шаги гулко отдавались под высокими сводчатыми потолками, а из открытых дверей аудиторий доносились скучные голоса лекторов и запах старой бумаги.

– Лаборатория, мы близко! – задыхаясь, выдохнула я, сверкая глазами по номерам на дверях.

Вот она – двести четырнадцатая. Мы рванули внутрь, едва не снеся дверь, и замерли на пороге, тяжело дыша. Ровно в эту секунду над головой пронзительно зазвенел звонок.

Учитель, наша «грымза», стояла у своего стола, вся вытянувшись, как струна, и смотрела на нас поверх очков. Её взгляд был красноречивее любой нотации.

Мария Захаровна – а звали мы её всегда строго по имени-отчеству, будто это было единое, неразрывное понятие, – была женщиной лет пятидесяти, чья внешность дышала той самой «академической строгостью», которую мы так ненавидели и втайне уважали. Высокая и до болезненности худая, она всегда носила строгие костюмы-двойки, которые висели на ней, как на вешалке, подчёркивая аскетичную угловатость фигуры.

Её лицо, узкое и продолговатое, с тонкими, вечно поджатыми губами, напоминало лицо средневековой игуменьи. Седеющие волосы, убранные в тугой, неумолимо гладкий пучок на затылке, натягивали кожу на висках, отчего скулы кажутся ещё более острыми. Но главным оружием Марины Захаровны были её глаза. Небольшие, пронзительно-светлые, они смотрели на мир через массивные очки в роговой оправе, которые она имела привычку то и дело поправлять длинным пальцем.

А когда она смотрела на нерадивого ученика поверх этих очков, опуская голову и приподнимая веки, в классе воцарялась могильная тишина. Этот взгляд, холодный, оценивающий и безжалостный, мог заставить почувствовать себя ничтожеством даже отпетого хулигана. В такие моменты казалось, что она видит не твоё испуганное лицо, а все невыученные уроки, все списанные контрольные и все грехи разом.

– Поздравляю, барышни, – сухо произнесла она, и в классе повисла мёртвая тишина. – Вы ровно на один вздох опоздали. Садитесь на места и поживее.

Мы, не поднимая глаз, плюхнулись на первые попавшиеся стулья в заднем ряду. Сердце колотилось где-то в горле, выстукивая дикий ритм. Мира тут же начала лихорадочно рыться в своём рюкзаке-чревочудовище, выуживая затертый до дыр конспект. Я же просто уставилась в окно.

Лаборатория физики находилась на втором этаже, и из её окон был виден тот самый старый лес – тёмно-зелёное пятно, отороченное золотом осени. Отсюда, сверху, он казался таким мирным и безмятежным. Игрушечным. Сложно было поверить, что там, среди этих вековых деревьев, скрывается что-то, кроме птиц и опавших листьев. Бабушкины сказки, вот и всё. Сейчас главная реальность – это контрольная по физике, от которой у меня похолодели пальцы.

– Варианты на столе, – голос учителя прозвучал, как похоронный колокол. – На выполнение – сорок минут.

Я взяла свой листок. Формулы поплыли перед глазами, сливаясь в устрашающие символы. И почему мы всегда бежим сюда, как угорелые? Почему нельзя просто жить спокойно, как все нормальные люди? Ходить в обычную школу, в обычный класс, без этих вечных перебежек между зданиями, без этого вечного страха опоздать и быть униженной?

Я вздохнула, сжала ручку и попыталась вникнуть в первое задание. Но краем глаза всё равно видела лес. И почему-то сегодня он манил сильнее, чем обычно.

Глава 2

Задачи решались мучительно трудно. Формулы путались в голове, цифры плясали перед глазами, а от напряжения начинала ныть правая рука, сжимающая ручку так, будто от этого зависела моя жизнь.

Каждый раз, когда Мария Захаровна проходила мимо меня, она томно вздыхала. Это был не просто вздох усталости, а целый спектакль разочарования. Негромкий, едва слышный выдох, который я ловила каждым нервом, словно он был наполнен конкретными, невысказанными словами: «И за эту ерунду я поставлю тебе едва ли два балла». Она не говорила ничего вслух, не останавливалась и не заглядывала в мою тетрадь пристально. Но этот звук отчаяния в её обычно бесстрастном голосе, был хуже любой откровенной критики. Он будто наглядно демонстрировал пропасть между блестящим умом Миры, чья ручка быстро и уверенно скользила по бумаге, и моими жалкими потугами.

От этих вздохов у меня потели ладони, а в висках начинало стучать. Я чувствовала себя лабораторной крысой, за которой наблюдают и фиксируют её неудачи. Вся моя уверенность, с которой мы влетели в класс, испарилась, оставив после себя лишь комок нервов и предчувствие неминуемого провала.

Я украдкой взглянула на Миру. Та, нахмурив свой идеальный лобик, с упоением решала какую-то особо сложную задачу, и на её губах играла лёгкая, почти незаметная улыбка. Улыбка человека, который нашёл свою стихию. А я в ней просто тонула.

Каждый новый вздох Марии Захаровны отзывался во мне жгучим стыдом. Он был словно тонкой иглой, которая прокалывала мой и без того сдувшийся шарик уверенности. Сначала я пыталась сопротивляться – выпрямляла спину, делала вид, что сосредоточена, и старательно водила ручкой по бумаге. Но под этим театральным напускным спокойствием бушевала настоящая паника.

Она поднималась из самого низа живота, холодной и тяжёлой волной, сжимая горло. Пальцы начинали слегка подрагивать, и я сжимала ручку ещё сильнее. «Успокойся, – твердила я себе мысленно. – Это просто контрольная. Это не конец света». Но рациональные доводы тонули в нарастающем гуле тревоги. Этот гул заглушал всё – и шорох листов, и скрип стульев, даже мерный ход часов на стене. Весь мир сузился до листа в клеточку, испещрённого моими корявыми попытками решить задачу, и до звука шагов учительницы, предвещающих новый укол.

Я почувствовала, как краснею. Тепло разливалось по шее и щекам, и хотелось провалиться сквозь землю. В голове проносились обрывки мыслей: «Все уже всё поняли. Все видят, что я не справляюсь. Мира уже на последней задаче, а я всё ещё сижу над первой…»

Это было хуже, чем просто получить низкие баллы. Это было чувство полной интеллектуальной неадекватности. Ощущение, что ты – брак на фоне отлаженного, умного механизма под названием «учебный процесс». Что ты вечно догоняешь, вечно не успеваешь, вечно заставляешь томно вздыхать людей, которые от тебя чего-то ждут.

Я украдкой снова взглянула на Миру. Её спокойная, сосредоточенная поза, лёгкая улыбка на губах – всё это вызывало не зависть, а острое чувство одиночества. Мы были в одном классе, но нас разделяла пропасть. Она парила над всем, а я барахталась, захлёбываясь и понимая, что берег неумолимо отдаляется.

Сорок минут пролетели незаметно, что было удивительно, ведь каждая из них состояла из шестидесяти мучительных секунд ожидания нового вздоха Марии Захаровны. Но вот её голос, сухой и властный, разрезал гулкую тишину:

– Время вышло. Сдаём работы.

По рядам прокатился общий выдох – кто-то облегчённо, кто-то разочарованно. Я со стуком отложила ручку, чувствуя, как пальцы затекли и немеют. Мой листок был испещрён неуверенными вычислениями и помарками. Он был кривым, жалким отражением моего внутреннего состояния.

Мы по очереди, как заключённые, подходили к столу и клали свои листки в аккуратную стопку. Мария Захаровна принимала их, не глядя на сдающих, её внимание было уже приковано к первой работе. Когда я протянула свой листок, её пальцы на мгновение коснулись моих. От этого мимолётного прикосновения по спине пробежали мурашки – будто я только что передала ей бомбу, и сейчас она взорвется. В нашей системе, даже малейшая ошибка могла стоить драгоценных баллов. А у меня были не ошибки, а целые провалы в знаниях. Вместо возможных ста баллов я, чувствовалось, едва наскребу на двадцать.

– Ну как? – прошептала Мира, когда мы вышли в коридор, наполненный гомоном других студентов. На её лице читалась лёгкая эйфория – верный признак того, что она решила всё, включая самую сложную, пятую, «звёздную» задачу, которая давала дополнительные пятнадцать баллов. – Справилась?

Я лишь пожала плечами, сгорбившись под тяжестью рюкзака и собственной несостоятельности.

– Как всегда, – буркнула я в ответ, чувствуя, как по щекам вновь разливается предательский румянец. – На двадцать баллов, если повезёт. Может, двадцать пять.

Впереди был целый день, но главное испытание, казалось, уже осталось позади. Остальное было просто фоном, на котором ярким пятном позора выделялся мой провал. Каждый потерянный балл отдалял меня от заветного поступления и получения стипендии, делая перспективу жизни ещё более туманной.

Мы вышли из прохладного полумрака университетского коридора на ослепительную осеннюю площадь, и я невольно зажмурилась, делая глубокий, полной грудью, глоток свободы. Воздух, уже без примеси запаха старой бумаги и тревоги, пах дымом, влажной листвой и бесконечными возможностями начавшегося дня. Казалось, я оставила весь свой стыд и неуверенность в той самой лаборатории, на испещрённом помарками листке.

– Девочки, привет!

К нам, помахивая рукой, подбежала Алина из параллельного класса. Её лицо сияло предвкушением.

– Все после этого кошмара с физикой идут в «Булочную». Греться чаем и жаловаться на жизнь. Вы с нами?

Я встретилась взглядом с Мирой, и та, прочитав в моих глазах молчаливое «очень надо», тут же радостно кивнула.

– Конечно, идём! – Мира ответила за нас обеих, её глаза ещё сияли азартом от только что закончившейся битвы с формулами. – Надо же как-то снять это напряжение. Я чувствую, будто меня через мясорубку прокрутили.

– И не говори, – вздохнула я, но на душе уже стало заметно легче. Перспектива провести время в шумной компании, за кружкой чего-нибудь горячего, где можно будет посмеяться над общим стрессом, казалась идеальным лекарством от унижения, которое я только что пережила.

Мы свернули с университетской площади, залитой ослепительным осенним солнцем, на оживлённую улицу. Воздух, уже без примеси запаха старой бумаги и тревоги, пах смогом машин, влажной листвой и обещанием чего-то лучшего. Я постаралась отогнать от себя все мысли о контрольной, о вздохах Марии Захаровны, о том жалком листке с помарками. Впереди был чай, друзья и долгий вечер, который точно должен был быть лучше утра.

«Булочная» наше универсальное убежище. Небольшое кафе с потёртым паркетом, столиками из тёмного дерева и невероятными запахами, которые били в нос уже на пороге: ваниль, свежая выпечка, горький миндаль и, конечно, кофе. Здесь всегда было шумно, тесно и уютно.

Едва мы вошли, нас уже окликнули из дальнего угла, где за большим столом с грохотом расставляли стулья. Половина нашего класса уже была здесь. Лица у всех разные – кто-то сиял, кто-то хмурился, кто-то с драматическим видом закатывал глаза к потолку.

– Ну что, как сдали? – тут же начался традиционный разбор полётов, едва мы уселись и сделали первые заказы.

Мира, скромно потупившись, но не в силах скрыть лёгкую улыбку, принялась рассказывать о задачах. Её тут же окружили вниманием, задавали уточняющие вопросы. Я откинулась на спинку стула, обхватив ладонями тёплую кружку с капучино, и просто слушала. В такие моменты наша с Мирой разница становилась особенно очевидной. Она была в центре внимания, я – на его периферии. Но сейчас это даже радовало. Мне не нужно было ничего объяснять, никому не нужно было признаваться в своём провале.

– А ты чего молчишь? – вдруг спросил меня Саня, парень с нашего класса, размахивая куском брауни. – У тебя какой вариант был? Третий?

– Третий, – кивнула я, делая вид, что тщательно выбираю себе пирожное.

– Ну и? Задачу про КПД тепловой машины решила? Я там вообще ничего не понял, просто рандомные цифры понаписал.

И тут меня будто осенило. В его голосе не было осуждения или ожидания блестящего ответа. Простое, братское недоумение. Я посмотрела на другие лица. Да, тут были те, кто всё решил, но большинство – просто выживали, как и я.

– Честно? – сказала я, и почувствовала, как комок в горле начинает рассасываться. – Я во второй задаче, кажется, ускорение свободного падения на Юпитер перенесла. Получилась какая-то дикая цифра.

Саня фыркнул, и вокруг раздался смех. Не злой, а такой, облегчённый.

– О, так ты тоже в этом клубе! – он стукнул себя в грудь кулаком. – Я там вообще массу в килограммах забыл перевести. У меня тело весом в три грамма падало с высоты десятиэтажки. Ну, думаю, ладно, пусть будет очень лёгкое тело.

Мы все засмеялись уже по-настоящему. И вот оно, то самое лекарство. Оказалось, что я не одинока в своей неуверенности. Оказалось, что мой провал на фоне всеобщего стресса не выглядел таким уж катастрофичным. Разговоры постепенно переключились с физики на планы на выходные, на новый сериал, на смешной пост в соцсетях.

Я отпила из своей кружки, и сладкий, тёплый вкус капучино разлился по телу, согревая изнутри. Посмотрела в окно, на быстро темнеющее небо. Фонари на улице уже зажглись, отбрасывая на асфальт длинные жёлтые блики.

И снова, совсем не к месту, подкралась мысль о лесе. Там, за городом, в этой наступающей темноте, он был совсем другим. Не игрушечным, как днём с окна лаборатории, а тёмным, густым и безмолвным. Я отогнала эту мысль, доев свою пенистую шапку. Не сейчас. В этой тёплой, шумной «Булочной», среди своих, было по-настоящему хорошо и безопасно. Всенеприятности остались за дверью.

По крайней мере, я на это надеюсь.

Глава 3

Солнце уже село, окрасив край неба в густые сиреневые тона,