Полная версия
N.O.K.
Граница Бёрда
Граница Бёрда.
**ГЛАВА I
ТРЕЩИНА В БЕЗМОЛВИИ
(Земля Королевы Мод, 1938)**
Ветер на этих широтах не воет – он режет.
Каждый его порыв похож на тонкий, уверенный взмах ножа, оставляющий на лице белые царапины холода. Пустынное плато Земли Королевы Мод раскинулось до самого горизонта, и нигде, казалось, не было ни малейшего признака жизни. Только снег. Лёд. И бесконечная тишина, в которой любой звук казался чем-то лишним.
Экспедиционный лагерь стоял у подножия ледяного хребта, как темное, ничего не значащее пятно на поверхности огромного белого мира. Несколько палаток, металлические ящики с инструментами, два дизельных генератора, слабо гудевших под ветром. Немецкий флаг, натянутый на узком шесте, едва держался на морозе и колотился о древко, как будто он хотел улететь подальше от этого холода.
Доктор Гельмут Крамер стоял чуть в стороне от остальных, вглядываясь в антарктическое пространство, будто пытаясь услышать в нём какое-то скрытое движение. Его лицо – тонкое, с резкими скулами – казалось выточенным из того же льда, что окружал их. На очках постоянно собирался иней, который и он раз за разом стирал перчаткой, не отрывая взгляда от дальнего склона.
– Доктор Крамер, – раздался позади ровный голос штурмбаннфюрера фон Хольца. – Мы готовы.
Крамер оглянулся. СС-овец выглядел так, будто его не касался мороз: подбородок высоко, взгляд прямой и холодный. На нём была новая белая парка, почти сливавшаяся с ландшафтом. На лацкане – чёрно-серебристый знак СС, блестящий, как лезвие.
– Ветер усиливается, – заметил Крамер. – Через сорок минут будет хуже.
– Тем более нам стоит поторопиться, – ответил фон Хольц с почти незаметной усмешкой. – Ледник не ждёт.
Крамер кивнул и поправил ремень на плече. На нём висел ящик с инструментами: замеры, металлические марки, небольшой набор геодезических штырей. Интеллект – главное его оружие, как он любил говорить студентам ещё до того, как мир вокруг стал тяжелее и темнее.
Они двинулись к подножию хребта. Ледяная стена поднималась над ними, как застывший вал огромного океана, волна которого замерла в момент падения. Белый гигантский массив, без единой трещины – ровный, гладкий, пугающе цельный.
Только сегодня, только вблизи, эта цельность нарушилась.
– Здесь, —тихо сказал фон Хольц.
Крамер видел это уже час назад, когда вернулся патруль, но другое дело – подойти вплотную. Трещина не была похожа на обычный разлом. Она была узкой, но слишком прямой, как будто кто-то разрезал ледяную стену ножом, стараясь идти строго вертикально.
От краёв исходил странный звук – не скрип, не свист ветра, а низкое, едва различимое дрожание воздуха.
Крамер подошёл ближе и поднял фонарь. Свет проник внутрь примерно на семь метров – дальше начиналась тьма. Но самое тревожное было не темнота.
Ветер.
Он не гулял по трещине.
Не бил в лицо.
Не выдувал снег наружу.
Он… двигался.
Стабильно. Ритмично.
Из глубины – наружу.
Потом будто назад.
И снова.
Будто дыхание чего-то огромного.
– Это не похоже на обычный ледовый разлом, —сказал Крамер, не отводя взгляда от внутренней темноты.
– Мы для того и здесь, – ответил фон Хольц спокойно. – Командование заинтересовано. Главное управление уже получило координаты. Приказ ясен: изучить и расширить.
Крамер склонился, осматривая нижнюю кромку трещины. Лёд там был таинственно ровным, почти гладким. Не характерной природной фактурой, а словно отшлифованным.
– Смотрите, – он указал фонарём. – Это… обработка? Или… давление?
– Вы же учёный, – ответил фон Хольц. – Вы скажете.
Крамер не ответил. Он протянул руку, проводя пальцами по кромке. Лёд был неожиданно тёплым – не горячим, конечно, но теплее окружающей среды на несколько градусов.
Он отпрянул.
– Здесь аномалия, – сказал он приглушённым голосом. – Тепловая. И… акустическая. Что бы это ни было, это не геологический процесс.
Фон Хольц ничего не сказал. Он лишь смотрел вглубь, будто пытаясь увидеть то, что скрывала тьма.
– Вход узкий, – заметил он спустя секунду. – Но не настолько, чтобы нельзя было расширить. Лёд поддаётся. Мы можем начать работу уже завтра.
Крамер резко повернулся к нему.
– Вы хотите влезть туда?
– Именно хотим, – фон Хольц чуть улыбнулся. – Такое не бывает случайностью. Трещина… ровная. Глубокая. И она, можно ли так сказать дышит.
Крамер вскрикнул почти беззвучно:
– Вы тоже чувствуете?
– Ветер? – фон Хольц наклонился вперёд. – Да. Но я не считаю, что нам стоит бояться воздуха. Бояться стоит тех, кто медлит.
Он выпрямился, отбросил полы парки назад и сказал жёстко:
– Сегодня же отправляю донесение. Утром начинаем расчистку. Берите свои приборы. Проект только начинается.
Вечером, когда лагерь погрузился в ту самую антарктическую тишину, от которой звенят уши, Крамер сидел у стола внутри небольшой палатки-лаборатории. Лампа качалась над столом, отбрасывая дрожащие тени на записные листы. За стеной палатки трещал мороз.
Он открыл дневник и написал:
«Трещина имеет неправильную температуру. Похоже на локальное отклонение. Стена… словно часть другой структуры. Давление внутри – ниже. Ощущение, будто трещина – не разрушение, а… вход?»
Он остановился.
Слово «вход» казалось слишком прямым, слишком живым.
Он вычеркнул его.
Написал снова.
И всё равно снова вычеркнул.
Снаружи прошёл фон Хольц. Его шаги были ритмичны, уверены.
Он остановился у палатки, но не вошёл, лишь задержался на секунду – будто прислушивался.
Крамер поднял глаза.
Ему вдруг стало ясно: штурмбаннфюрер не боится неизвестности.
Он её ждёт.
Поздней ночью Крамер снова вышел к ледяной стене. Он не взял фонарь – только записную книжку. Луна отражалась в белизне, делая мир похожим на безмолвную пустую декорацию. Трещина была там же, но казалась другой – будто глубже. Воздух из неё бил ровнее. Он подошёл ближе – и вдруг ощутил, что рядом совсем нет ветра. Как будто трещина вырезала собственную область тишины. Он стоял так несколько минут, слушая этот тихий, неестественный пульс. И вдруг показалось – или ему это не показалось? – что в глубине мелькнула тень. Не движение – скорее, изменение света, едва заметный, неправильный изгиб темноты. Крамер отшатнулся, сердце ударило в грудь. Но когда он моргнул – трещина была такой же, как и прежде. Он записал в дневнике только одно слово:
«Дышит».
И вернулся в лагерь, не оглядываясь.
Утром прибыл радиограммы из Берлина.
Приказ был краток:
«РАСШИРИТЬ. ПРОДОЛЖАТЬ. СРОЧНО.»
Крамер стоял с листом бумаги в руках, и холод ощущался сильнее, чем ночью.
Фон Хольц, напротив, выглядел так, будто ждал именно этого момента.
– Вот и всё, доктор, – сказал он. – Теперь это не просто экспедиция.
Он посмотрел в сторону трещины.
– Это – Порог.
**ГЛАВА II
ХОЛОДНАЯ РАБОТА
(1938–1945)**
Снег над Антарктидой не падает – он оседает, как пепел. Будто весь континент – это огромное кострище, где что-то незримое горит под толщей льда, и всё вокруг – лишь медленно оседающие следы этого неугасимого пламени.
Строительство базы началось без объявлений и планов, как будто все участники с самого начала знали свою роль. Инженеры, солдаты, связисты – никто не задавал лишних вопросов. Приказ был один:
«Расширить проход. Продвигаться вглубь. Вести строительство без остановок.»
Над лагерем установили два прожектора, направив их на стену. В темноте Антарктики они выглядели, как глаза гигантского зверя, наблюдающего за собственным пробуждением.
1. ПЕРВЫЕ УДАРЫ
Сначала работали кирками – осторожно, почти ласково. Лёд был плотный, словно сросшийся с самим временем, но техника медленно, неумолимо выводила его из равновесия.
При ударах кирки по стене возникал странный звук – глухой, как удары по пустой металлической трубе. Крамер впервые услышал это и остановил рабочих.
– Это не похоже на обычный лед, – сказал он, прижав ухо к поверхности. – Под ним… пустота.
Фон Хольц, стоявший неподалёку, чуть наклонился вперёд.
– Тем лучше. Значит, мы на правильном пути.
Ветер свистел так, будто возражал.
2. ТЕПЛО ЛЬДА
Через три недели расширение трещины дало первый результат: узкая щель превратилась в проход шириной в метр. Рабочие могли заходить внутрь – и многие обходили это место стороной, чувствуя странное беспокойство.
– Слишком тепло, – сказал один из инженеров, вытирая пот со лба. – Чёрт побери, в -30… как это возможно?
Крамер присел на колени и коснулся стены.
Она была живой. Не тёплой – живой. Тепло от неё распространялось не наружу, а внутрь ладони, будто реагировало на прикосновение. Он мгновенно отдёрнул руку. Фон Хольц стоял рядом, наблюдая, как учёный пытается найти объяснение.
– Не бойтесь, доктор. Лёд не укусит.-решил пошутить он
– Мне кажется, вы не понимаете… – начал было Крамер, не оценив шутку.
– Я всё понимаю, – перебил фон Хольц сухо. – Это аномалия. А аномалии нужно исследовать. А не записывать в дневник и бояться.
3. ГОДА, КОТОРЫЕ РАСТАЯЛИ
С 1939 по 1941 год базы росла.
Она уже не была временным лагерем: появились складские помещения, ангары для техники, лаборатории, жилые модули. Всё – под видом научной станции, куда никто не спрашивал дорогу,а многие даже не подозревали о её существовании.
Подлодки прибывали всё чаще и чаще. Грузы становились всё тяжелее. В проходе работы шли без изменений круглосуточно. Люди начали меняться. Солдаты стали более молчаливыми. Инженеры от не понимания— нервными. Связисты жаловались на постоянные помехи, будто кто-то шептал в эфир, перекрывая сигналы.
Один из связистов принес Крамеру запись – хрипящий, переливчатый фон, похожий на отдалённый многоскладовый шорох.
– Что это? – спросил Крамер.
– Помеха, – пожал плечами связист. Но глаза его были тревожными. – Но иногда мне кажется, что это не просто шум.
Он замолчал, словно боясь договорить.
– Будто кто-то… отвечает.
4. ГЛЮКИ ТЕХНИКИ
К 1942 году появились зоны, куда технике вход был запрещён. На карте их обозначали серыми метками – «нестабильные сектора». Там происходили странности:
компасы вращались по окружности без остановки;
моторы глохли без объяснений;
металлические предметы иногда дрожали, будто при слабом землетрясении, хотя грунт был неподвижен.
Один солдат, молодой баварец, пришёл к Крамеру. Он не хотел показать свой страх, но голос его выдал:
– Господин доктор… там, в глубине, когда я стоял на посту… вроде как слышал… ну, шаги.
– Чьи шаги?
– Я… не знаю. Но они были, клянусь. Не сверху. Не снизу. Сбоку. Из стены.
Крамер хотел отмахнуться, но поймал себя: он сам однажды услышал что-то похожее. Не шаги. Скорее – медленное, размеренное движение, как будто кто-то огромный проводил рукой по внутренней поверхности льда.
5. СТЕНЫ – КАК ДЫХАНИЕ
К 1943 году проход был уже почти тридцать метров глубиной. Снег внутри не таял. Он исчезал.
Никто не мог объяснить почему.
Не было луж.
Не было влаги.
Просто снег из края прохода исчезал, будто его втягивало в воздух.
Крамер провёл серию экспериментов. Он вырезал небольшие куски льда, пометил их краской и положил на металлическую поверхность внутри тоннеля.
Через час – ничего.
Через три – они стали тоньше.
Через шесть – исчезли.
– Сублимация? – предположил один инженер.
– Нет, – сказал Крамер. – Слишком быстро. И… неправильно.
Фон Хольц, наблюдавший за ними, сказал тихо:
– Может быть, доктор, вы ищете объяснение там, где его нет? Может быть, мы впервые видим нечто… иное.
Крамер почувствовал, как внутри поднимается холод.
– Иное? – повторил он.
– Да.
6. ТЕНИ НА ГРАНИ ЗРЕНИЯ
Зимой 1944 года несколько солдат заявили, что видели «блики света» в глубине тоннеля. Тусклые, мерцающие, как отражения далёких огней под водой. Крамер решил проверить. Он спустился внутрь, зафиксировав каждый шаг. Дошёл до двадцатого метра – и остановился. Там, где должны были быть только стены, мелькнуло что-то белое, длинное, не имеющее формы. Не движение, а перелом света, будто в глубине что-то чуть-чуть меняло пространство.
Он моргнул – и всё исчезло.
Фон Хольц позже сказал:
– Переутомление. Лёгкие галлюцинации. Вы заработались, вам нужен небольшой отдых.
Но его глаза говорили другое, он тоже это видел.
7. ПАДЕНИЕ РЕЙХА
Когда пришли вести о поражении Германии, о разрушении Берлина, о победе СССР, – здесь, в Антарктиде, никто не остановил работы.
Тоннель расширяли дальше.
База укреплялась.
Никто не говорил о войне.
Как будто настоящая история происходила не там, где стреляли, а здесь – в тишине подо льдом.
Крамер чувствовал, как время сужается. Как будто приближался момент, к которому они шли с 1938 года, не понимая, куда.
8. ПОДЛОДКИ С ЮГА
Летом 1945-го они пришли – тихие, длинные, нагруженные. Подлодки, официально «пропавшие без вести». С них выгружали ящики, sealed, без маркировки. Солдат, офицеров. И… носилки.
На носилках – человек, худой, мертвенно-бледный, с лицом, которое Крамер знал по газетам, по фотографиям, по радиопередачам.
Фюрер.
Он был жив.
Но не говорил.
Не спрашивал.
Не приказывал.
Он смотрел на проход.
Смотрел так, будто видел не тоннель, а место, которое знал давно.
Фон Хольц стоял рядом, не отводя взгляда.
– Он приехал не править, – сказал он тихо Крамеру. – Он приехал… ждать.
9. ГОД, КОГДА МИР ПЕРЕВЕРНУЛСЯ
1945–1946 годы стали кульминацией работы. Внутренние укрепления изменились:
балки, подпорки, металлические каркасы – всё стало массивнее, крепче.
Ничего не «активировалось».
Никакой фантастики.
Только упорная инженерная работа – как будто они готовили не проход, а путь для чего-то значительного.
Крамер всё больше молчал.
Он слушал стены.
Слушал воздух.
Иногда слышал низкие, почти музыкальные вибрации, будто кто-то проводил ладонью по огромному стеклу.
Он записал в дневнике:
«Проход – не коридор. Он – направление.»
10. ЧУВСТВО НАСТУПАЮЩЕГО
Когда проход стал достаточно широким, когда техника могла двигаться по полу, когда блокпосты разрослись, а ангары стали полноценными узлами, – в воздухе появилось ощущение, что всё это – подготовка.
Крамер однажды сказал фон Хольцу:
– Скажите честно. Мы не просто исследуем.
Фон Хольц посмотрел на него с холодной уверенностью:
– Конечно, нет.
– Тогда… что?
– Мы открываем дорогу.
– Куда?
Фон Хольц чуть улыбнулся.
– Туда, где никто ещё не был.
Но Крамер почувствовал:
фон Хольц не сказал правду.
Точнее, не всю правду. Потому что кто-то уже был там. И этот кто-то теперь ждал. К концу 1946 года проход был готов. База – тоже. Но никто не понимал – что именно начнётся теперь. Только один из всех людей которы присутствовали на материке знал, и он почти не говорил.
Фюрер всё чаще приходил к входу. Смотрел в глубину.
Долго.
Неподвижно.
Так, будто слушал ответы, которые слышал только он. Около него воздух становился чуть теплее. И даже ветер, казалось, замедлялся.
Проект был завершён.
Но цель его – ещё даже не начиналась.
**ГЛАВА III
ЮЖНЫЙ БЕГ
(весна–лето 1945)**
Весна 1945 года принесла на юг не тепло, а пустоту. Европа освобождалась от фашисткой Германии, но в Антарктиде это ощущалось не шумом, а странной вибрацией в эфире, будто где-то далеко исчезало то, что так долго считалось незыблемым. Новостные сводки приходили обрывочно: то глухими, то искаженными, будто радиосигнал шёл не через атмосферу, а через толщу воды. Лагерь слушал, но не обсуждал. Все думали о близких, что с ними случилось. Здесь никто не пытался понять, кто победил, и какая столица пала. Вся их логика давно сместилась в сторону прохода, выросшего из трещины.
С момента прибытия Фюрера на базе будто изменился воздух. Улицы между ангарами стали тише, солдаты – собраннее, работа – ещё более одержимой. Никто не видел, чтобы он ходил по станции днём; но почти каждый, кто вставал ночью попить воды или сменить пост, утверждал, что видел, как он стоит у входа в проход, неподвижный, согнувшийся лишь чуть-чуть под тяжестью собственного тела. Он будто слушал или выжидал. В присутствии Фюрера даже ветер утихал быстрее, чем обычно.
В то же время подлодки продолжали идти с севера. Не так показательно, как первая – теперь они появлялись без предупредительных сигналов, тихо, как беглецы, потерявшиеся в холодном океане. Они приносили последние группы СС, технических специалистов, офицеров, которые исчезли в хаосе Германии и теперь утверждали, что их «вызвали» на секретную службу. Большинство из них не знали, что ждёт впереди; но каждый понимал одно – здесь, на краю мира, продолжение войны больше не имеет значения.
Крамер наблюдал за разгрузкой сдержанно, но мысленно фиксировал каждую деталь. Прибывшие люди выглядели так, будто прошли через пекло. На многих была одежда, не подходящая к южным условиям. Некоторые держались храбро, но в глазах читался излом, тяжесть осознания, что они теперь – не солдаты войны, а участники чего-то другого, неизвестного. Никто не радовался спасению, если это можно было назвать спасением. У всех было одно чувство – странная, внутренняя готовность ко «второму этапу», хоть никто не понимал, что это значит.
Более тревожными были ящики. Их структура не была похожа на обычные грузовые контейнеры – угловатые, металлические, с застёжками, которые нельзя было открыть без специального инструмента. Некоторые из них звенели или глухо дрожали при переноске. Один из инженеров, ухватив ящик за ручку, быстро отдёрнул руку – металл был тёплым, будто внутри работала какая-то машина. Он хотел спросить Крамера, но Крамер лишь покачал головой: лучше не знать.
Фон Хольц, в отличие от большинства, встречал каждую подлодку с выражением скрытого удовлетворения. Он проверял списки, беседовал с офицерами, отмечал прибывших. В его жестах чувствовалась уверенность человека, которому открылась цель. Он знал, к чему всё ведёт, – и эта уверенность тревожила Крамера больше всего. Фон Хольц уже не был просто штурмбаннфюрером. Он стал чем-то вроде хранителя проекта. Его вера была слишком спокойной.
– Они едут добровольно? – однажды спросил Крамер, наблюдая, как люди покидают подлодку.
Фон Хольц смял в руке список, как ненужный документ.
– Добровольно или нет – это неважно, – сказал он. – Важно то, что они здесь. И то, что мы все пойдем до конца.
– До какого конца? – холодно спросил Крамер.
Фон Хольц посмотрел на него так, будто удивился самой постановке вопроса.
– До того, ради чего начался Порог.
Ответ не прозвучал. Но Крамер понял: для фон Хольца «конец» – не поражение, а цель.
Чем дольше продолжалось прибытие людей и грузов, тем сильнее менялась атмосфера базы. До этого она была похожа на рабочий муравейник – слаженный, но лишённый индивидуальности. Теперь же подземные ангары становились похожи на временный штаб беглецов, а проход в хребте – на одновременно вожделенный и страшный вход, о котором шёпотом говорили возле печок, как о границе между двумя мирами.
Однажды ночью Крамер проснулся от тупого глухого звука, похожего на приглушённый взрыв глубоко под землёй. Он вышел наружу – и увидел, что многие тоже услышали. Солдаты стояли, озираясь, словно ожидая, что звук повторится. Но тишина вернулась быстро, словно ничего не было. Лишь воздух был чуть теплее, чем обычно. А свет от прожекторов отражался от льда с едва заметным золотистым оттенком, которого раньше не было.
На утро инженерный батальон доложил, что внутри прохода упала часть ледяного свода. Но никто не нашёл упавших обломков – будто лёд просто исчез. Ни воды, ни следов разрушения. Только новое углубление, будто тоннель сам решил стать шире.
Крамер почувствовал знакомый холод под сердцем. Проход рос. И делал это не благодаря людям.
Фюрер в те дни появлялся на поверхности всё чаще, тот, кто ещё недавно был символом государства, теперь казался частью ландшафта – безмолвной фигурой, которая не давала приказы, а лишь присутствовала. Иногда он стоял на месте часами. Иногда – появлялся в самом глубоком блокпосте, куда другим вход был закрыт. В его глазах не было ни сомнений, ни растерянности – только сосредоточенность, будто он узнавал то, что давно видел.
В какой-то момент Крамер осознал: Фюрер не изучал проход. Он вспоминал.
Тогда Крамер впервые подумал о словах прибрежных офицеров:
Он приехал сюда не прятаться. Он приехал завершить.
Но завершить что? На это ответа не было.
Подлодки продолжали приходить, хотя Европа уже почти перестала существовать как единый организм.
И пока весь мир оживал после войной, здесь на ледяном краю Земли начиналось другое – бегство ради перехода.
Южный бег.
Бег не от поражения.
Бег к неизведанному.
**ГЛАВА IV
БЕТОН ПОДО ЛЬДОМ
(1945–1946)**
К лету 1945 года база уже не напоминала ту скромную научную станцию, какой была семь лет назад. Она стала похожа на подземный город, построенный людьми, которые втайне надеялись, что никто никогда не узнает, что здесь произошло. На поверхности она выглядела всё той же группой ангаров, металлических контейнеров и прожекторов, но под ней, в сети тоннелей и укреплённых помещений, шла работа, от которой зависела судьба проекта.
Главный тоннель теперь был шириной почти в пять метров. Его стены, ранее небрежно отрубленные кирками, стали гладкими, укреплёнными металлическими рамами. На полу появились рельсы – две параллельные линии, уходящие вглубь темноты, в сторону, куда ни один человек ещё не дошёл. По рельсам двигались тележки, нагруженные цементом, инструментами, генераторами, ящиками неизвестного содержания. Звук колёс на холодном металле стал частью постоянного фона – будто медленный, монотонный пульс прохода.
Работа шла круглосуточно, иногда казалось, что сам проход ускоряет её, будто стенам нужна эта новая форма, будто они прогибаются навстречу человеческим усилиям. А иногда, наоборот, – что стены сопротивляются, и металлические балки гнутся, будто изнутри по ним кто-то ударяет.
Крамер всё больше времени проводил внутри тоннеля. Не из желания, а из необходимости – без него работу нельзя было контролировать. Но отсечённость от нормального мира всё сильнее и сильнее давила на него. С каждым днём он чувствовал, что пространство вокруг как будто меняется. Не физически – внутренне. Словно они углублялись не в землю, а в некий слой мира, который не должен был быть доступен ни однаму человеку.
Даже звуки шагов стали другими. Он не отдавался обычным эхом, а гас, как будто туннель впитывал его, и звук исчезал раньше, чем должен был. Крамер однажды заметил, что если остановиться и прислушаться, можно услышать очень слабый, глубокий гул. Не механический – скорее, естественный, но не похожий ни на ветер, ни на геотермальные процессы. Гул напоминал далёкое движение огромных масс, что-то вроде подлёдного течения. Но здесь не было воды.
Однажды, наблюдая за креплением очередного сегмента, Крамер увидел, как один из солдат вдруг замер, уставившись в сторону стены и побледнел так, будто увидел нечто ужасное. Крамер подошёл, чтобы спросить, что случилось, но солдат лишь едва слышно прошептал:
– Там… вроде… будто тень. Без формы. Она двигалась. Но… стену не освещали…
Он осёкся.
Крамер оглянулся – стены были пусты.
– Усталость, – сказал он, хотя сам не верил в эти слова. – Пойдите наверх, отдохните.
Фон Хольц, который наблюдал за этим издалека, позже подошёл к Крамеру.
– Солдаты говорят слишком много, – сказал он. – Усталость и страх делают людей болтливыми.
– Они не боятся темноты, – тихо возразил Крамер. – Они боятся того, что в ней нет ничего и того, что там может быть.
Фон Хольц усмехнулся.
– Это одно и то же.
В 1946 году начался новый этап работ. По приказу сверху – не говорилось, чьему именно – начали укреплять старые периметры, прокладывать дополнительные линии связи, устанавливать новые генераторы. Казалось странным: ничего ещё не было завершено, но всё уже укреплялось, словно готовилось к нагрузке или присутствию, которое могло сломать любую человеческую конструкцию.
