Книга 2. Следствие ведут духи. Шёпот глиняной таблички

Глава 2. Дом Анфисы

Дверь открывается шире, и на пороге появляется Анфиса.

Она почти не изменилась с той встречи, как рассказывала Настасья Петровна, когда Анфиса приезжала к ней пару лет назад: крепкая, в тёмном сарафане, с завязанным на затылке платком. Только глаза сейчас не веселые, а настороженные.

– Дошли, – говорит она и сразу стягивает с меня взглядом дорожную пыль. – Проходите, девки. Вера… Олеся… Настась, проходи скорей, а то у меня тут печь сама собой разговаривать начнёт.

Настасья Петровна первой переступает порог, я за ней, Олеся замыкает.

Воздух в доме Анфисы густой, тёплый. Пахнет хлебом, капустой и чем-то ещё – сырой глиной. Я ставлю сумку у порога, оглядываюсь и сразу понимаю: если бы не странности, тут можно было бы просто жить и отдыхать.

Комната большая, свет из двух окон. У стены – широкий стол, накрыт клеёнкой с цветами, на столе уже стоит самовар, ещё не кипит, но внутри, кажется, подрагивает вода. На лавке сбоку сложены подушки. В углу, рядом со стеной, аккуратный буфет со стеклянными дверцами, в нём чашки и банки с крупами.

И в другом углу – печь.

Она высокая, белёная, с цветной росписью по краю: веточки, ягоды, птицы. На выступе печи, чуть сбоку от чугунной дверцы, лежит глиняная табличка.

Я её не разглядываю сразу, только отмечаю краем глаза прямоугольник другого цвета. Печь будто притягивает взгляд, но я сначала смотрю на хозяйку.

– Ну, живы здоровы, – Анфиса спешит обнять Настасью Петровну, хлопает её по плечам. – Спасибо, что откликнулись.

– Если ты зовёшь, значит, не просто так, – отвечает Настасья. – Ладно, потом обниматься будем. Людей в дом впусти, сама видишь – с дороги.

– Так я ж впускаю, – спохватывается Анфиса. – Разувайтесь, проходите. Вера, не стесняйся, у меня чисто.

Мы снимаем обувь в сенях, ставим ноги на тёплые половики. Олеся, как всегда, успевает оглядеться первой.

– Ого, – говорит она. – Прям целый дворец. У Настасьи дом большой, конечно, но у тебя тут прямо отдельный штаб.

– Какой он штаб, обычный дом, – отмахивается Анфиса, но я вижу, что ей приятно. – Я его сама выстраивала, с мужем ещё. Он у меня всё по кирпичику делал, а теперь вот я одна.

Глаза у неё на секунду темнеют, потом она будто сама себя одёргивает:

– Ладно, чего это я, проходите на свет.

Мы выходим из сеней в основную комнату. Здесь ещё теплее, чем казалось на пороге. Печь слегка отдаёт жар, но не душит.

Я наконец позволяю себе посмотреть на ту самую табличку.

Она лежит как чужой гость на почётном месте. Небольшая, ладонь прикрыла бы её полностью. Края неровные, как будто от чего-то большего отломили. Глина серо-рыжая, с темными прожилками. На поверхности – несколько неглубоких линий и круг ближе к одному углу.

Эти линии не складываются в буквы, но и просто царапинами их не назовёшь. Они тянут взгляд к себе, как незаконченная фраза.

– Вот она, – тихо говорит Анфиса, заметив, куда я смотрю. – Не зря пахнет у меня в доме, как в школьном кабинете, где глину детям дают.

Она подходит ближе к печи, поворачивается к нам.

– Садитесь пока, – кивает на стол. – Сейчас самовар дойдёт, чай налью. А я расскажу, как эта пакость сюда попала.

– Пакость или подсказка – это мы потом решим, – мягко вставляет Настасья. – Но расскажешь всё по порядку.

Мы усаживаемся за стол. Я с краю, ближе к печи, так удобнее наблюдать и за табличкой, и за хозяйкой. Олеся напротив, уже положила локти на стол, но увидев взгляд Настасьи, быстро убрала.

Анфиса суетится у самовара, досыпает заварку в чайник, расставляет чашки. Руки у неё чёткие, быстрые, без лишних движений. Видно, что всё это – привычная жизнь, а табличка – к ней не вписывается.

– День был обычный, – начинает она. – Проснулась раненько, кошка моя, Мотька, ещё спала, скрутилась у печи. Я, как всегда, воды поставила, печь чуть прогрела, пошла во двор – коз выпустить.

Я краем глаза ловлю движение у окна. Там на подвязи видно козью морду.

– Козы сейчас дома? – уточняет Настасья.

– Конечно, дома, – устало улыбается Анфиса. – Куда им деваться. У меня же не город, от забора до забора и всё. Три штуки: Груша, Пушинка и Ласка. Я их потом представлю, они у меня как дети.

– Я контролёр коз, – сразу же объявляет Олеся. – Заодно и проверю, что у них с настроением.

– Такие контролёры мне и попались, – вздыхает Анфиса, но уже мягче. – Ладно, слушайте дальше.

Самовар начинает шуметь, Анфиса убавляет огонь, чтобы не убежал, и продолжает:

– Значит, выпустила я их, траву подмяла, поглядела по двору. Ничего особенного. Вернулась в дом – и остановилась.

Она на секунду замолкает и взглядом показывает на печь.

– На печи этого раньше не было, – говорит она. – Никогда. Я печь знаю как свои пальцы. Тут каждый кирпич на глаз. А тут лежит. Чистая, сухая. Будто её туда кто-то положил, пока я во дворе была.

– Дверь заперта была? – спрашиваю я.

– Сенцы подвязаны, – отвечает Анфиса. – Но не на замок. У нас так принято: днём люди ходят, мало ли кто зайдёт, соседка или почтальон. Только у меня и соседки этой, что через дом, в последнее время дел невпроворот, никто по пустякам не бегает.

– Окна? – уточняю.

– Окна закрыты были, – твёрдо говорит она. – Я же на ночь задвигаю. Сквозняка не было, ничего не падало. Пришла – она лежит.

Я киваю и делаю в голове пометку. Олеся слушает с широко раскрытыми глазами.

– И кошка, – вспоминает Анфиса. – Мотька моя. Она обычно, когда я печь грею, по ней ходит, все углы обнюхивает. А тут вышла из угла, увидела эту глину… шерсть на загривке подняла, спина дугой. И зашипела. Не на огонь, не на меня, именно на неё.

По спине пробегает лёгкий холодок. Я вижу, как Настасья чуть сжимает губы.

– Сколько дней прошло с того утра? – спрашиваю.

– Пятый день пошёл, – отвечает Анфиса. – Сначала думала, может, приснилось, но куда она денется, раз лежит. Я её пальцем потрогала – сухая, не свежая, не мягкая. И тёплая, как будто из печи недавно. Хотя я только развела, не пекла ещё.

– И ты сразу мне написала? – уточняет Настасья.

– Нет, – честно признаётся Анфиса. – Сначала подумала, что это мне от усталости мерещится. Хотела взять да выбросить.

Я перевожу взгляд с неё на табличку. Сейчас она кажется совсем безобидной, но я уже знаю, как это бывает.

– Не выбросила, – спокойно говорит Настасья.

– Не смогла, – признаётся Анфиса. – Только руку к ней поднесла, а у меня как мороз по коже. И кошка опять шипит. Я рукой назад – и решила, что сначала с кем-то умным посоветуюсь.

– Ну и посоветовалась, – подводит итог Олеся. – Прямо с целой комиссией.

Я улыбаюсь. Комиссия, конечно, громко сказано, но по сути так и выходит.

Самовар к этому времени доходит, Анфиса разливает чай, ставит на стол блюдо с пирогом, нарезанным крупными кусками. Пирог пахнет свежей капустой и луком. Усталость от дороги сразу отступает.

Мы берём по кружке, кто-то уже тянется за тёплым куском пирога. Между глотками чая и первыми вздохами «как вкусно» печь тихо потрескивает.

Звук не громкий, нормальный, но в этот момент я чувствую, что он стал чуть многозначнее. Как будто кто-то там, внутри, слушает наш разговор.

Настасья Петровна неспешно откладывает свою кружку, поднимается и подходит к печи.

– Дай-ка мне её поближе посмотреть, – говорит она.

Анфиса напрягается.

– Рука у тебя не задрожит?

– Не в первый раз, – спокойно отвечает Настасья.

Я знаю, что она вспоминает медальон предков. Тогда тоже сначала было просто «что-то старое и странное», а потом выяснилось, что этот «что-то» перевернул половину деревенской истории.

Настасья склоняется к печи, держится рукой за край, чтобы не податься вперёд. Лицо у неё спокойное, только глаза внимательно идут по линиям.

– Вера, подойди, – говорит она через минуту.

Я встаю, становлюсь рядом. Табличка совсем близко. Линии на ней…

Короткие, в разных направлениях, но не хаотично. В одном уголке – круг. Он не такой, как на медальоне, но сам факт круга рядом с линиями в глине уже выглядит знакомо.

У меня в памяти всплывают те вечера, когда мы с ней в деревне N сидели над фотографиями старого медальона и искали в нём смысл. Тогда тоже было ощущение, что перед нами не просто рисунок, а запись.

– Похоже? – шепчу.

– Похоже… по настроению, – отвечает Настасья. – Но не то же самое. Там было старше. А здесь будто… кто-то учился.

От её слов по руке словно проходит лёгкий ток. Печь в этот момент чуть громче щёлкает, в глубине огня вспыхивает ярче один уголёк.

Я ловлю себя на мысли, что уже не отличаю простое потрескивание дров от вздоха домового.

– Не теребите её без нужды, – неожиданно говорит Анфиса. – Она и так тут лежит, как хозяйка.

В этот момент у входной двери раздаётся стук и бодрое «бе-е-е».

– Началось, – вздыхает Анфиса. – Это мои девки пришли проверять, с кем я тут сижу.

– Раз уж я контролёр коз, то пойду на пост, – оживляется Олеся и вскакивает.

Она быстро направляется к сеням. Мы слышим, как она открывает внутреннюю дверь, и тут прямо по половицам проходит тяжёлый топот.

– Ай, стой! – раздаётся Олесин голос. – По одному, сказала!

В комнату шумно влетает белая коза, почти снежная. На шее у неё бечёвка, но она уже болтается, коза её явно оторвала.

– Пушинка! – восклицает Анфиса. – Ну ты, как всегда, первая.

Следом в дверях показываются ещё две козы, помассивнее, но их Олеся успевает загородить собой.

– Стоп, – говорит она, выставив руки. – По пропускам.

Я не успеваю улыбнуться этой сцене, потому что Пушинка, не обращая внимания на наши возгласы, направляется точно к печи.

Она идёт неторопливо, но уверенно, как будто её сюда приглашали. Останавливается возле выступа, задирает голову. Нюхает.

– Не смей, – шипит Анфиса. – Там не для тебя.

Пушинка тянется мордой к табличке. Ноздри раскрываются, она будто втягивает в себя запах глины. На секунду замирает. Потом аккуратно упирается лбом в край печи, почти рядом с табличкой.

У меня по коже снова пробегает холодок.

– Видишь? – шепчет за моей спиной Олеся, с трудом удерживая остальных коз у двери. – Я же говорила, козы всё видят.

– Она может соль учуяла, – пытается успокоиться Анфиса, но голос у неё дрожит.

Соль тут ни при чём. Я стою достаточно близко, чтобы почувствовать, как воздух возле печи стал чуть плотнее. Как будто в нём что-то задержалось и слушает, чем всё закончится.

Печь тихо потрескивает, в это время в глубине что-то глухо отзывается. Домовой или просто полено легло иначе?

Пушинка делает вдох, отступает на шаг, недовольно фыркает и вдруг громко блеет прямо в сторону таблички.

– Всё, хватит, – не выдерживает Анфиса. – Вон из комнаты.

Она быстро подходит, осторожно берёт козу за бечёвку у шеи, разворачивает. Пушинка сопротивляется, упирается копытами, но всё-таки выходит в сени.

– Не пущу вас сюда, – ворчит Анфиса уже в сенях. – Тут и без вас дышать тяжело.

Олеся со смехом помогает ей вытолкать остальных коз во двор. Дверь закрывается, становится тихо.

Я снова сажусь за стол. Сердце стучит чаще, чем положено простому гостю.

– Ну что, контролёр коз, – Настасья смотрит на Олесю, когда та возвращается. – Что скажешь по результатам проверки?

– Козы подтвердили: у вас тут не только пирог, но и дела, – серьёзно отвечает Олеся, но глаза у неё блестят. – Они прямиком туда пошли.

– Случайность, – пытается отмахнуться Анфиса. – Они всегда к теплу тянутся.

– Не спорю, – говорит Настасья. – Но тепло бывает разное.

Печь в этот момент будто подтверждает её слова лёгким шорохом.

Мы снова берём чашки. Анфиса нервно сглатывает чай, потом откладывает кружку и смотрит на нас, одну за другой.

– Вы мне честно скажите, – просит она. – Это похоже на чью-то шутку? Или я уже… сама себе придумываю?

Я чувствую, как внутри включается мой «уголок детектива».

– Скажи ещё, кто за последние дни заходил в дом, кроме тебя, – прошу я. – Не только в саму комнату, но и в сени.

– Почтальон заходил, пенсию приносил, – начинает перечислять Анфиса. – Соседка Марфа заглянула за солью. Да эта новая…

– Какая новая? – сразу же интересуется Олеся.

– Старушка, – отвечает Анфиса. – Недавно в нам в деревню переехала. Дом купила у тех, кто в город подался. Она чуть дальше живёт, за оврагом. Я её пару раз видела на огороде. Всё с глиной ковыряется, какие-то таблички во дворе ставит.

Меня будто током бьёт от этого слова.

– Таблички? – переспрашиваю.

– Ну, дощечки сначала показалось, а потом ближе подошла – глина, – поясняет Анфиса. – У грядок воткнуты. На одних что-то написано, на других знаки. Я ещё подумала… странная. Но люди сейчас всякие.

– Она к тебе в дом заходила? – уточняет Настасья.

– Вот и нет, – качает головой Анфиса. – Мы так и не познакомились толком. Только через забор кивнули.

– А в тот день, когда табличка появилась, ты её видела?

Анфиса задумывается, щурится.

– Не помню, – наконец признаётся. – Я в те дни в основном с козами да по огороду. А она рано выходит, позже уходит.

– Значит, пока не будем на неё показывать, – спокойно говорит Настасья. – Но в голове отметим.

Я делаю себе ещё одну внутреннюю запись: «Новая старушка с глиняными табличками. Дом за оврагом».

Самовар чуть утихает, чай настаивается крепче. Мы по очереди подливаем себе понемногу горячей воды.

– Ладно, – Анфиса отрывается от своих мыслей. – Вы же не только из-за печи приехали. Устраиваться вам надо. Я ж вам писала: оставайтесь у меня.

– Писала, – кивает Настасья. – С ночлегом как?

– Дом у меня большой, – отвечает Анфиса. – Вон та комната свободна, – показывает на дверь за печью. – Там двухспальная кровать. Можно Настасье с Олесей.

– Я с Настасьей на одной кровати не буду, – сразу возмущается Олеся. – Она во сне разговаривает.

– И ты разговариваешь, – не моргнув, парирует Настасья.

– А я где? – спрашиваю.

– А ты, Вера, будешь в домике во дворе, – Анфиса улыбается. – У меня там тоже маленький домик есть. Муж ещё строил, когда думали, что дети чаще ездить будут. Сейчас стоит пустой, только от бабкиной перины пылинки летают.

«Мой домик во дворе дома Анфисы» – фраза сразу укладывается у меня в голове отдельной строчкой. Новый уголок для размышлений, новые стены для разговоров с домовым.

– Можно сейчас глянуть? – прошу.

– Конечно, – кивает Анфиса и встаёт. – Пойдём, пока светло.

Мы выходим во двор.

На крыльце пахнет травой. Козы уже пасутся у дальнего забора, мирно рвут листья. Пушинка поднимает голову и смотрит на нас, как старшая по двору.

– Вот твой домик, – Анфиса ведёт нас по узкой дорожке между грядок.

Домик стоит чуть в стороне, ближе к яблоне. Небольшой, с одним окном и крылечком. Стены деревянные, крыша железная. У окна занавеска с голубыми цветами.

– Внутри кровать, стол, табуретка, тумбочка, – перечисляет Анфиса. – Печурка маленькая, но рабочая. Постель я проветрила, полы вымыла. Только смотри, если ночью страшно станет, не стесняйся в дом бежать.

– Если страшно станет, я сначала посмотрю, откуда страх, – отвечаю, сама удивляясь, насколько спокойно это звучит. – А потом уже побегу.

Олеся хмыкает.

– Ты смелая до первой ночи, – говорит она.

– Зато у неё опыт, – напоминает Настасья. – Домик хороший. Тут как раз для её блокнотов и мыслей место.

Я заглядываю внутрь. Всё действительно просто и аккуратно. Кровать с чистым покрывалом, небольшое окно на огород, в углу маленькая печка. У стены – старый шкафчик, на нём пустая вешалка.

Воздух внутри свежий, чуть пахнет известкой и сушёным деревом.

– Мне нравится, – говорю. – Лучше, чем любой гостиничный номер.

– Ну и славно, – облегчённо улыбается Анфиса. – Значит, устроились. Вещи потом перенесём. А сейчас давайте обратно в дом, а то самовар без нас остывает.

Мы возвращаемся по той же дорожке. Козы провожают нас взглядом. Где-то дальше, за огородами, виднеется крыша другого дома. Над забором торчат таблички – или доски? На таком расстоянии не разберёшь.

Я отмечаю это и молчу.

В доме тепло. Самовар ещё не остыл, пирога тоже хватает. Анфиса нарезает ещё куски, ставит на стол банку с вареньем.

– Вот что, – говорит Настасья, когда мы все снова оказываемся за столом. – Табличку пока не трогаем.

– В смысле – совсем? – удивляется Олеся.

– В смысле не уносим, не переворачиваем, не стираем, – объясняет Настасья. – Нам её понять надо, а не обидеть.

Слово «обидеть» звучит странно, когда речь про кусок глины, но я понимаю, о чём она.

– А ночью? – осторожно спрашиваю.

– Ночью мы спим, – жёстко отвечает Настасья. – А в твоём домике ты можешь сколько хочешь думать про табличку, но к печи ночью не подходи.

Я киваю.

– А если она сама… – начинает было Анфиса и замолкает.

– Сама что? – спрашивает Олеся.

– Ну, зашевелится, – шепчет Анфиса.

Я чувствую, как по столу пробегает невидимая волна напряжения.

– Тогда ты тихо меня буди, – спокойно говорит Настасья. – Без криков.

– А меня? – тут же интересуется Олеся.

– А тебя разбудит козий ор, – бурчит Настасья. – Если что-то случится, козы первые поднимут шум.

Мы смеёмся, напряжение немного спадает.

Пока мы доедаем пирог, день незаметно клонится к вечеру. Солнце смещается, полосы света в комнате меняются. Печь оттеняется, табличка наполовину уходит в тень.

Я ловлю себя на том, что всё равно периодически смотрю туда.

Линии на глине спокойные. Но чем дольше я их рассматриваю, тем сильнее кажется, что они не просто выцарапаны, а кем-то написаны. Как будто это короткое сообщение.

Сообщение кому?

Вопрос повисает у меня внутри.

Когда солнце окончательно сползает к линиям забора, мы решаем разойтись по местам.

– Вера, бери сумку и иди в домик, – говорит Анфиса. – Я тебе простыни положила, воду набрала. Если что – кричи.

– Я лучше постучу, – отвечаю.

– И кричать не забудь, – хмыкает Олеся. – А то вдруг здесь одни духи по печкам общаются, им живой голос нужен.

Мы смеёмся. Смех – лучший способ не дать страху собраться в ком.

Я выхожу во двор с сумкой. Вечер уже мягкий, не жарко. Козы улеглись у сарая, только уши шевелятся. Где-то вдали каркает ворона.

В домике тихо. Я ставлю сумку у кровати, открываю окно на проветривание. Внутри ещё светло, но уже хочется зажечь лампу.

Я сажусь на край кровати, достаю блокнот.

На первой чистой странице пишу:

«Деревня K. Дом Анфисы.

Глиняная табличка на печи.

Символы: линии + круг.

Появилась в доме утром, когда хозяйка ненадолго выходила во двор. Дверь не закрыта наглухо, но чужих в доме не было.

Кошка шипит.

Коза Пушинка тянется к печи.

Печь шумит по-особенному».

Я задерживаю ручку над бумагой и добавляю:

«В деревне появилась новая старушка, работает с глиной, ставит таблички у грядок».

Пишу и чувствую, как всё происходящее укладывается в знакомую схему: люди, дом, предмет, духи, которые что-то пытаются сказать.

Я закрываю блокнот, встаю и выхожу ещё раз на крыльцо домика.

Из открытой двери дома Анфисы доносится глухой звук – это она, наверное, ставит чайник или двигает стул. Голоса пока не слышно.

Печь там, в комнате, которую я уже покинула, продолжает жить своей жизнью.

На минуту мне кажется, что где-то между шелестом листьев и далёким собачьим лаем слышится тихий шёпот. Не слова, а скорее ритм. Как будто кто-то повторяет одну и ту же короткую фразу:

«Смотри на знак».

Я стою на крыльце своего нового домика и понимаю, что спокойной деревенской поездки у меня снова не получится.

Но внутри, поверх лёгкой тревоги, уже разворачивается привычное чувство.

Интерес.

Глава 3. Деревенские сплетни

Сначала мне кажется, что в домике слишком тихо.

Я лежу, смотрю в потолок и прислушиваюсь. Огонь в маленькой печке давно погас, стены не скрипят, только за окном невнятно переговариваются птицы. На миг даже возникает мысль, что вчерашняя печь с табличкой, козы и разговоры про новую старушку тоже могли привидеться.

Потом во дворе заливается петух, где-то дальше откликается козий голос, и тишина распадается.

Я быстро вспоминаю, где нахожусь, и становлюсь на ноги. Ночь прошла без чудес, если не считать одного сна, который сразу выскользнул из памяти, оставив только уверенность, что в нём всё равно была печь.

Умываюсь холодной водой из таза, заправляю кровать, открываю дверь. Во двор выходит прохладный воздух. Козы Анфисы уже ходят у забора, перешагивают через траву, тихо переговариваются. Пушинка снова поглядывает на дом, будто проверяет, не собирается ли табличка самовольно покинуть печь.

– Живы? – слышится голос Анфисы из дома.

– Вполне, – отвечаю я, заходя на крыльцо.

В доме Анфисы уже кипит жизнь. На кухне слышен звук ножа по разделочной доске, в комнате дышит большая печь. Табличка на месте. Лежит аккуратно, не сдвинулась ни на сантиметр.

Я ловлю себя на том, что отметила это первым делом, а потом уже посмотрела на людей.

На столе стоят миски с кашей, лежит хлеб, в мисочке соль. Настасья Петровна и Олеся уже сидят за столом, у каждой своя кружка.

– О, наш следователь проснулся, – улыбается Олеся. – Сейчас будет проводить утренний осмотр печи.

– Уже провёл, – говорю. – Ничего не изменилось.

– Пока ты спала, – вмешивается Анфиса, – вся деревня изменилась.

Она ставит на стол ещё одну кружку, наливает мне чай, садится напротив.

– Это как? – спрашиваю.

– А так, – вздыхает Анфиса. – Пока я коз выводила и воду носила, ко мне уже три человека заглянули. Один за солью, другая просто «мимо проходила». Все к одной теме клонят: правда ли у меня на печи табличка с кладом лежит и правда ли, что эксперты приехали.

– Эксперты, – повторяет Олеся, явно довольная словом. – Мне нравится.

– Откуда они вообще узнали? – удивляюсь я.

– А ты думала, – отозвалась Настасья Петровна, – что в деревне только козы по утрам разговаривают? Тут новость дольше полудня не живёт.

– Я же никому не рассказывала, – возмущается Анфиса. – Только вам письмо написала.

– Слух быстрее письма, – спокойно говорит Настасья. – Кто-нибудь увидел, что ты в контору зашла или на почте бумагу взяла – и понеслось.

Я ем кашу, а в голове постепенно складывается новая картина. Вчера вечером тайна была нашей небольшой компанией вокруг печи, а сегодня уже половина деревни, похоже, считает, что у Анфисы под табличкой зарыт сундук.

– Нам в магазин надо, – решает Настасья. – Хлеба взять, ещё кое-что по мелочи. Заодно узнаем, до какой степени тут всё дошло.

– В магазин? – оживляется Олеся. – Отлично. Я обожаю сельские пресс-центры.

– Здесь не пресс-центр, а пчелиный рой, – ворчит Анфиса. – Туда лучше вдвоём ходить.

– Втроём, – сразу поправляет Олеся. – Я без сплетен нормально жить не могу, а без контроля над сплетнями тем более.

– Я с вами тоже, – дополняет Анфиса

Я понимаю, что идти придётся мне с ними. Если в деревне пошли разговоры, лучше услышать их своими ушами, а не по третьему кругу.

После завтрака я забегаю в свой домик, беру сумочку с блокнотом и ручкой. Хлопок дверцы получается громкий. Мне даже кажется, что где-то у печи в доме Анфисы слегка отвечает треск.

– Не волнуйся, – шепчу уже пустому домику. – Вернусь, всё расскажу.

Мы выходим на улицу. День только начинается, но солнце уже заметно греет. Деревня тянется вдоль дороги: домики, огороды, плетни. Здесь тише, чем в нашей деревне, но взгляды такие же внимательные.

Стоит нам отойти от дома Анфисы шагов на десять, как из-за забора старого дома выглядывает чья-то голова.

– О, гости пошли, – шепчет Олеся. – Сейчас нас изучат.

Я чувствую, как на нас смотрят из-за заборов. Где-то бабка снимает с верёвки полотенце и не уходит сразу, задерживается. На лавке у ворот другого дома, двое стариков делают вид, что просто греются на солнце, но глаза у них прикованы к нам.

Настасья идёт спокойно, будто ничего не замечает. Только платок поправляет.

– Главное – не оглядываться лишний раз, – тихо говорит она. – Если начнёшь вертеть головой, они решат, что тебе есть что скрывать.

Я стараюсь смотреть прямо перед собой. Олеся, наоборот, всем улыбается, машет рукой.

– Доброго дня, – громко говорит она каждой попавшейся на пути фигуре. – Мы только за хлебом, не бойтесь.

– Кто боится, а кто уже радуется, – замечает Анфиса. – Тут от любой новости люди оживают.

Сельский магазинчик стоит ближе к центру деревни. Невысокое деревянное здание с облупившейся вывеской. У крыльца устроена лавка, на ней уже сидит одна бабка, рядом стоит бидон с молоком.