Книга 2. Следствие ведут духи. Шёпот глиняной таблички

Виктор Алеветдинов, Виктория Ончукова

Книга 2. Следствие ведут духи. Шёпот глиняной таблички

Иногда самая громкая правда написана тихими буквами на старой глине и шепчется вечером у печки.

Домовой из деревни N

Пролог

Я думала, что после медальона предков у нас будет передышка. Хотя бы одна спокойная зима, один ленивый май под яблоней во дворе Настасьи Петровны, чтобы писать заметки, пить чай и обсуждать чужие, а не свои семейные тайны.

Но жизнь в деревне N решила иначе.

Вечером мы сидели на кухне у Настасьи Петровны. На столе стоял самовар, шипел так уверенно, будто это он тут главный участковый. Олеся красила ногти, положив ладони на перевёрнутую миску, чтобы не задеть скатерть. Я сортировала свои записи по делу медальона – собиралась их переписать в толстую тетрадь, «на память и для порядка».

– Ты всё ещё это перебираешь, – заметила Олеся, глянув в мою сторону из-под чёлки. – Дело закрыто, наследники счастливы, духи успокоились.

– Духи успокаиваются ненадолго, – отозвалась Настасья Петровна, вынимая из духовки противень с пирогами. – Особенно если люди про них записывать начинают.

Я хотела возразить, что я всё-таки не хронист духов, а журналист и детектив поневоле, но в этот момент телефон, лежавший на краю стола, дрогнул и коротко звякнул.

Сообщение.

Имя на экране – Анфиса. Иконка серенькая, стандартная. А внутри – человек, которого я ещё толком не знаю, но про которого Настасья говорит просто: «своя».

Я открыла сообщение.

Сначала – текст, короткий и сбивчивый:

«Настасья, Вера, вы ещё помните меня? Я вам писала письмо. У меня тут на печи такое творится, что я сама себе не верю. Я утром проснулась, а там глина лежит. Не моя. Со знаками какими-то. Кошка шипит, печь шумит не как всегда. Если можете – приезжайте.

Не смейтесь. Я сама смеяться перестала».

Под текстом – фото. Я увеличила его пальцами. Печь, обложенная белыми плитками, чугунная дверца, серая кружка на краю. На выступе, как будто кто-то аккуратно положил, лежит глиняная пластина. Неровный край, обожжённая, на поверхности – несколько коротких линий и маленький круг. Линии не похожи ни на буквы, ни на привычные узоры.

Что-то в них было тревожно знакомое.

– От Анфисы? – Настасья Петровна поставила пироги на стол и наклонилась ко мне. – Читай.

Я вслух повторила её текст. Олеся перестала махать руками над ногтями, перестала даже дышать шумно.

– Печь шумит не, как всегда, – повторила она. – Вот это по-нашему.

– Не только печь, – я повернула к ним экран с фотографией. – Вот.

Настасья взяла телефон так осторожно, словно он был тоже из глины. Долго всматривалась.

– Не похоже ни на деревенскую керамику, ни на обычный кирпич, – сказала она наконец. – И не похоже на детские баловства.

– Может, ей кто-то подкинул? – предположила Олеся. – Шутники какие-нибудь.

– Кто у нас в деревне K шутник с глиной? – фыркнула Настасья. – Там каждый кирпич по счёту.

Она задумалась, опёрлась ладонью о стол.

– Вера, увеличь вот этот угол, – попросила она.

Я послушно приблизила. В левом нижнем углу пластинки в глине было вдавлено что-то вроде маленького кружка с риской. Не знак медальона, но родной по духу.

«Память – тоже улика», – вспомнилась мне собственная запись в блокноте.

– Похоже, мы недалеко ушли от нашей прошлой истории, – заметила я.

– Мы от неё никуда и не уходили, – тихо сказала Настасья. – Мы просто думали, что всё. А прошлое, оно как печь: пока угольки живы, тепло держится.

– То есть вы хотите сказать… – начала Олеся.

– Я хочу сказать, что мы поедем к Анфисе, – перебила её Настасья. – Как можно скорее. Завтра-послезавтра.

– А если это просто плитка от старой печки? – спросила я, больше для порядка.

– Значит, выпьем чай, съедим пирог, поможем Анфисе дрова сложить и вернёмся, – спокойно ответила Настасья. – Но, если это не просто плитка, лучше узнать это сейчас, пока печь только шумит, а не кричит.

В этот момент на кухне что-то тихо скрипнуло. Как будто в сенях приоткрылась дверь или потянуло сквозняком. Мы все разом повернули головы.

– Это наш домовой согласен, – сказала Олеся, пытаясь пошутить, но голос у неё прозвучал чуть тише обычного.

– Домовой у нас умный, – кивнула Настасья Петровна. – Знает, что дела сами себя не расследуют.

Я забрала телефон, ещё раз посмотрела на фотографию глиняной пластинки и внезапно почувствовала, как где-то под ложечкой зашевелилось знакомое чувство.

Не страх.

Не азарт.

Что-то среднее, когда понимаешь: твоя спокойная жизнь опять собирается стать приложением к очередной загадке.

– Ну что, детектив поневоле, – Олеся слегка толкнула меня плечом. – Готова стать экспертом по печкам и табличкам?

– Я вообще-то приехала в деревню за тишиной, – напомнила я. – Но кому сейчас легко.

Мы допили чай, пироги внезапно показались не такими сладкими.

Ночью, уже у себя в домике во дворе Настасьи Петровны, я долго не могу уснуть. Лежу, смотрю в потолок, слушаю, как за стеной поскрипывают доски и как вдалеке, на шоссе, редкий автомобиль режет тишину своим рычанием.

На стуле рядом с кроватью лежит мой блокнот. Я тянусь к нему, включая маленький фонарик.

На первой чистой странице пишу:

«Дело №2. Глиняная табличка на печи Анфисы.

Вопросы:

– Откуда она взялась?

– Что означают знаки?

– Почему кошка шипит?»

Я ставлю точку и слышу, как в углу комнаты тихо щёлкает доска.

– Да, да, – говорю я в темноту. – Про домового и про печь тоже не забуду.

Фонарик я гашу, но глаза закрываются не сразу.

Перед тем как провалиться в сон, я на миг вижу ту самую печь из фотографии, только уже не на экране телефона, а будто вживую. Она стоит в незнакомой комнате, рядом окно с зелёной рамой, за окном – яблоня. На выступе печи лежит глиняная табличка. Линии на ней как будто чуть светятся и медленно складываются в слова, которых я пока не понимаю.

Где-то в углу комнаты тихо шуршит кошка.

А в самой глубине, за печью, словно кто-то улыбается. Не страшно, а знакомо.

Я просыпаюсь уже с твёрдым ощущением:

В деревне K нас ждут не только Анфиса и её печь.

Нас там давно поджидают чьи-то старые обещания, забытые слова и очень терпеливые духи.

Глава 1. Деревня за лесом

Солнце уже поднимается над деревней N, когда я в третий раз обхожу свой домик во дворе Настасьи Петровны и проверяю, ничего ли не забыла. На табуретке у кровати аккуратно лежит сумка, в сумке – блокнот, ручка, телефон, запасные носки, маленький фонарик и бумажный пакетик с сушёной мятой, который мне вчера всучила Анфиса по телефону, вернее, по голосовым сообщениям: «Возьми, пригодится, у нас тут воздух особенный».

Я всё равно открываю сумку, пересчитываю вещи глазами и невольно улыбаюсь. Раньше, в городе, я собиралась в дорогу за пять минут – сунула документы в сумочку, кинула ключи и билет, и готово. Теперь у меня перед каждым выездом мини-обряд: проверить, не обиделся ли домовой, не забыты ли записки по прошлому делу и не сидит ли случайный дух в кармане.

На столике у окна лежит фотография медальона предков. Мы уже вернули его законным наследникам, но мне оставили маленькую фотографию с его изображением. Я косо смотрю на карточку: круг, переплетённые линии, знакомый знак, из-за которого недавно вся деревня ходила на ушах.

– Не зазнавайся, – говорю я карточке полушёпотом. – Мы уже справились с тобой, теперь, если что, поможешь с новой головоломкой.

Сказать «новой» я ещё не очень осмеливаюсь. Вдруг окажется, что Анфиса просто перепутала старую плитку от печи с чем-то важным, а мы сорвались в деревню K за ерундой. Но письмо у неё нервное, голос в сообщениях дрожит, а Настасья Петровна сказала чётко: «Тут не до сомнений, собираемся и едем. Если Анфиса просит – значит, правда страшно».

Я приглаживаю покрывало, поправляю подушку так, словно от этого зависит чьё-то настроение, и тихо обращаюсь к пустой комнате:

– Домовой, мы на время, не переживай. Смотри тут за всем, ладно?

Скрип где-то под потолком звучит особенно выразительно. Можно списать его на старые доски, но после истории с медальоном я уже не спешу ничего списывать.

Во дворе глухо хлопает калитка. Это Олеся идёт через улицу к Настасье Петровне – её шаги я узнаю сразу: быстрые, с небольшим притопом, как будто она не просто идёт, а подгоняет время. Я беру сумку, ещё раз оглядываюсь на домик и выхожу на солнце.

Во дворе пахнет свежей травой и чем-то вкусным. Настасьин дом аккуратный, под голубой крышей, окна распахнуты, из кухни тянется пар от самовара. На лавочке у крыльца уже стоит Олеся, в ярком платке, с рюкзаком за спиной.

– Ну ты как невеста перед венцом, – смеётся она. – Пятый круг вокруг домика делаешь. Тебя ещё не унесло в мир духов случайно?

– В мир духов тебя, – бурчу я, но без злости. – Я просто проверяю, всё ли на месте.

– На месте тут, – из кухни выходит Настасья Петровна, вытирая руки о фартук. – А вот вы у меня ненадолго с места сорвётесь. Заходите, чай допьём – и в путь.

Мы садимся на кухне у Настасьи Петровны так, словно не в дорогу собираемся, а на обычный вечерний чай. На столе толстые кружки, хлеб, мёд, тарелка с ещё тёплыми пирожками.

– Это нам в дорогу? – Олеся тянется к пирожку.

– Это вам сейчас, – строго отвечает Настасья Петровна, но губы у неё улыбаются. – В дорогу я уже отдельно сложила. Там всё аккуратно: пирожки, варёные яйца, огурцы, соль, печенье. Не дай бог, где застрянете – будете сытые.

Я смотрю, как она поправляет на столе скатерть, как придвигает к нам сахарницу. Вся её суета – не от волнения, а от привычки: кормить, обихаживать, собирать.

– Настась Петровна, – Олеся запивает пирожок чаем. – Ну вот скажите честно: вы сами верите, что у Анфисы там что-то нечистое завелось? Точно не просто кирпич на печи треснул?

– Если бы у Анфисы кирпич треснул, она бы мне фотографию прислала и сказку про племянников рассказала, – спокойно отвечает Настасья. – А она написала, что утром проснулась, а на печи лежит глина с чужими знаками. И кошка шипит. Тут не до кирпичей.

Я молча киваю. В письме Анфисы я зацепилась именно за это: «кошка шипит». Кошки просто так не шипят. Они, конечно, ещё те актрисы, но не до такой степени.

– И потом, – добавляет Настасья, наливая нам ещё чаю, – Анфиса человек не паникёрский. Столько лет одна в деревне K живёт, никого по пустякам не зовёт. А тут сразу: «Приезжай сама, бери с собой Веру и Олесю, у вас, говорят, нюх на такие дела».

– Это про нас, что ли? – фыркает Олеся. – Нюх у нас развился, потому что духи нам спать не дают.

– Нюх, глаз и голова, – уточняет Настасья Петровна. – И домовой наш, не забудьте.

Мы переглядываемся. После последнего расследования в деревне N домовой из абстрактного «кто-то шуршит» превратился в почти родного соседа. Стоит в доме что-то потеряться – сначала спрашиваем друг у друга, потом смотрим под диван, а потом уже вспоминаем, что могли вслух обидно про печку подумать. На всякий случай.

– Ладно, выдвигаться пора, – Настасья поднимается. – Автобус ждать не будет, а я не хочу среди леса ночевать, даже с домовым за пазухой.

Мы втроём выходим на крыльцо. Солнце горячее, но не злое. Над огородом гудят пчёлы, соседский петух важно шагает вдоль забора, как начальник, который лично контролирует выезд делегации.

Я захожу ещё раз к себе в домик, чтобы еще раз все проверить, не забыла ли чего. У окна на стуле лежит лёгкая кофта, я машинально набрасываю её на плечи. Взгляд цепляется за уголок стола, где под стеклом у меня лежат обрывки записей по делу о медальоне. На одной записке моим почерком выведено: «Память – тоже улика».

– Вот и проверим, – тихо говорю я самой себе.

Запираю дверь, кладу ключ в карман и ощущаю, как внутри щёлкает что-то похожее на переключатель. От спокойной деревенской жизни мы снова переключаемся в режим «следствие ведут духи».

Дорога до остановки проходит через всю деревню N. Мы идём неторопливо: Настасья Петровна впереди, мы с Олесей чуть позади, как два сопровождающих.

У дома Олеси открытая калитка, с крыльца нас провожает её кошка Муська – сидит, поджала лапы, и внимательно смотрит, как мы проходим.

– Смотри, опять кошка, – шепчу я. – Тоже что-то знает.

– Она знает, что я ей новый корм не купила, – вздыхает Олеся. – Вот и смотрит укоризненно.

Но кошка вдруг поворачивает голову и пристально проводит взглядом какую-то точку над нашей тройкой, будто там, над нами, кто-то невидимый идёт вместе с нами. Я чувствую по спине лёгкие мурашки, но делать вид, что ничего не замечаю, уже не получается.

– Настась Петровна, – догоняю я её. – А если наш домовой с нами поедет?

– Ну и прекрасно, – отзывается она, не оборачиваясь. – Пусть вместе посмотрит, как там у Анфисы печка поживает.

До остановки мы доходим вовремя. Деревянный навес, под ним пара лавочек, на одной сидит дед с авоськой, на другой – две бабы, спорят про цену на сахар. Наш автобус – старенький, с облупленной краской. Водитель нас давно знает, кивает Настасье Петровне как старой знакомой.

– Опять в свою деревню K? – спрашивает он. – Всё вам туда надо.

– Не «опять», а по делу, – спокойно отвечает Настасья. – Ты вон на старости лет тоже всё по делу ездишь.

Водитель усмехается и открывает дверь пошире. Мы устраиваемся на сиденьях. Я у окна, Олеся рядом, Настасья чуть впереди, ближе к проходу. Автобус рывком трогается, и деревня N начинает медленно отползать назад: домики, огороды, знакомый магазинчик, журавль колонки.

– Смотри, – Олеся толкает меня локтем. – Вот там, у магазина, помнишь, мы свидетеля по медальону выловили? До сих пор, небось, всем рассказывает, что к нему из города настоящая журналистка приезжала.

Я смотрю, как мимо проносится тот самый магазин. Да, помню. Тогда я ещё думала, что это разовый случай, про деревенский детектив можно будет написать одну статью – и успокоиться. Теперь вот еду в соседнюю деревню «на выезд», как на новую работу.

Автобус выезжает за пределы деревни N, дальше – поле, дорога, лесная полоса впереди. Настасья Петровна, повернувшись к нам, говорит:

– До развилки доедем, там сойдём. Дальше пешком через лес.

– Почему пешком? – мгновенно начинает возмущаться Олеся. – Можно же до самой деревни K доехать.

– Можно, – кивает Настасья. – Но не нам. У Анфисы дорога другая, по старой тропе.

– И что, тропа лучше автобуса?

– Тропа слушает, кто по ней идёт, – спокойно отвечает она. – В лесу своё ухо, своя память. Нам сейчас важно, чтобы нас там узнали.

Олеся закатывает глаза, но спорить не решается. Я молчу. После последнего дела я уже успела понять: у Настасьи Петровны свои методы. Если она говорит, что лес должен нас «узнать», значит, так надо.

Автобус высаживает нас на развилке. Дальше дорога уходит прямо, к другим селам, а в сторону деревни K сворачивает узкая тропка, уходящая в зелёную стену леса.

Водитель машет нам рукой и уезжает, автобус ещё долго слышно за поворотом. Потом тихо.

– Ну, пошли, девки, – Настасья поправляет платок. – Лес не любит, когда под ним топчутся и сомневаются.

Мы сворачиваем с просёлка на тропу. Лес сразу принимает нас в свою тень. Воздух становится прохладнее, влажнее. Над головой густо переплетаются ветки, где-то сбоку журчит невидимый ручей.

Поначалу мы идём молча. Я слышу собственное дыхание, шорох травы, где-то вдалеке кукушка отсчитывает часы.

– Вот здесь, – вдруг оживляется Олеся, – по преданию, козы видят духов.

– Прямо на этом месте? – уточняю я.

– На каждом месте, где лес. Коза вообще тонкий зверь, – начинает она разворачивать тему. – У нас в деревне, ещё в детстве, говорили: если коза ночью в одну точку смотрит и блеет, значит, там дух прошёл.

– У вас в детстве много чего говорили, – усмехается Настасья Петровна. – Но про коз не всякая бабка лишнее скажет.

– Это не лишнее, – обижается Олеся. – Коза, она ведь и траву разбирает, и людей. Если к незнакомцу сразу лезет – значит, человек хороший.

– Или у него в кармане яблоко, – вставляю я.

– А вот увидите, – не сдаётся Олеся. – С нас козы глаз не спустят. Знают, что мы по делу.

Лес под наш разговор будто подстраивается. Ветки качаются мягко, где-то впереди ветром шевелит молодую берёзку, она тихонько соприкасается с другой, шум получается похож на шёпот.

Я ловлю этот звук и невольно замедляю шаг. Кажется, будто лес говорит что-то вроде «идите, идите», но, может, это просто привычка всё разбирать на слова.

– Вера, ты чего застыла? – оборачивается Настасья.

– Да так, показалось…

– Показалось – тоже знак, – серьёзно говорит она. – Главное, не пугаться.

– Я уже привыкла, – вздыхаю. – Мне теперь, если утром чайник засвистел не с того конца, тоже кажется, что это намёк.

Олеся смеётся.

– Зато не скучно жить.

Через какое-то время Настасья объявляет привал. Мы выходим на небольшую поляну среди деревьев. Трава мягкая, солнце пробивается пятнами. Она снимает сумку с плеча, достаёт термос и тот самый пакет с пирожками.

– Вот, укрепимся, – говорит. – В дороге обедать – святое дело.

Мы садимся на поваленное бревно. Олеся тут же хватает пирожок, откусывает и довольно жмурится.

– С капустой, – сообщает она. – Настась Петровна, если духи и есть, они уже на запах собрались.

Глотая горячий чай, я прислушиваюсь. По идее, мистический детектив – это когда страшное где-то рядом, прячется за привычными вещами. Только сейчас мне не страшно, мне спокойно. Лес вокруг наш, местный. Ветки хоть и шуршат, но как-то по-домашнему.

Я делаю запись в голове: «Новая история начинается не с тумана и грома, а с пирожков и тропинки. И это к лучшему».

Мы едим молча некоторое время. Потом Настасья достаёт из кармана маленькую тряпочку, разворачивает. Там лежит крошечный кусочек глины, чуть обожжённый по краю.

– Это что? – интересуется Олеся.

– Это Анфисин подарок, – спокойно отвечает Настасья. – Она мне в конверт положила. С печи. Говорит, был один, а стало два.

Я тянусь к глине. Кусочек, на первый взгляд, простой. Но если приглядеться, видно, что на нём проходили какие-то линии. Они словно начали рисунок и не успели закончить.

Я вспоминаю медальон предков. Там тоже линии уходили куда-то в глубину, в историю. Пальцы чуть чувствуют знакомую тревогу.

– Ты почему сразу не показала? – шепчет Олеся.

– Чтобы лишний раз вас не накручивать, – поясняет Настасья. – В лесу самое время. Тут всё видно лучше.

– В лесу?

– Конечно. Лес помнит, как эти глины обжигали, как их таскали по тропам.

Я молча киваю. Можно спорить, можно не верить, но опыт подсказывает: у Настасьи Петровны своя логика. Она глядит не только на вещь, но и вокруг неё.

Глиняный кусочек она убирает обратно, сворачивает тряпочку и кладёт в нагрудный карман.

– Всё, перекусили – идём, – говорит она. – Нас ещё луг ждёт и одна встреча.

– Какая ещё встреча? – оживляется Олеся.

– С теми самыми твоими козами, – ухмыляется Настасья. – У старого мостика всегда кто-нибудь из них пасётся.

– Они там, что ли, вахту несут? – хохочет Олеся. – Ну, посмотрим, что духи через них передать хотят.

Мы снова встаём на тропу. Лес постепенно редеет, деревья расступаются, впереди мелькает свет. Через несколько минут мы выходим на край большого луга. Трава по колено, еле заметная колея тянется к горизонту.

По правую руку узкий деревянный мостик перекинут через неглубокий ручей. У мостика стоит телега, а рядом – мужчина в широкополой шляпе. Около телеги – белые козы.

Три штуки, одна другой белее. Они жуют траву и лениво переглядываются между собой.

– Ну вот, – шепчет Олеся. – Наши агенты.

Мы подходим ближе. Мужчина снимает шляпу, приветливо кивает.

– Доброго дня, – говорит. – В деревню K?

– В неё, родимую, – отвечает Настасья. – А вы откуда с козами?

– Да я из-под соседней деревни, – объясняет он. – К Анфисе вам?

– Откуда знаете? – удивляюсь я.

– Да она вчера у меня сыр брала и всё про вас спрашивала, – улыбается мужик. – Говорит, подруг жду, серьёзных, с головой, а не просто так.

Олеся довольно играет плечами.

– Слышали? Мы серьёзные.

Одна из коз встаёт передними копытами на край телеги и внимательно смотрит на нас. Глаза у неё светлые, почти янтарные.

– Вот, – шепчет Олеся. – Определяет, кто есть кто.

Я подхожу ближе. Коза тянется мордой к моей сумке. Несколько раз нюхает, потом чуть касается замка губами.

– Эй, там нет ничего вкусного, – предупреждаю я.

Коза как будто не согласна, но отстраняется и переводит взгляд мне прямо в лицо. Несколько секунд мы смотрим друг на друга. У неё в глазах ни страха, ни агрессии. Скорее, любопытство. Как будто она спрашивает: «Ты правда всё это уже проходила?»

– Видишь? – довольно шепчет Олеся. – Признала.

– Может, она мяту учуяла, – отвечаю я. – У меня в сумке пакет лежит.

– Мята – это тоже серьёзно, – неожиданно вступает мужчина. – У нас в деревне говорят: где мята, там сердце мягче.

Я замираю на секунду. Слова про сердце, мяту и козу вдруг складываются в одну цепочку с глиной в кармане Настасьи Петровны и письмом Анфисы.

– Ладно, не будем задерживать людей, – Настасья кивает мужчине. – Ты по лугу поедешь?

– По лугу. Я за мостик, там дорожка к правому краю идёт.

– А мы прямо по тропке, – решает она. – Увидимся в деревне.

Мы прощаемся. Телега, а за ней козы, трогается, колёса мягко вжимаются в землю. Белые бока коз мелькают в высоких травах. Копыта оставляют на влажной полосе луга нечёткие углубления.

Я невольно задерживаю взгляд на одном месте. Там, где коза оступилась, земля чуть расползлась, и в глине вырисовался круг с пересечением линий. Не такой явный, как на медальоне, но похожий по настроению.

– Тебе тоже показалось? – тихо спрашиваю я у Настасьи.

– Показалось, – кивает она. – А это значит, что мы идём в нужную сторону.

Олеся ничего не замечает, идёт вперёд и болтает:

– Вот вы говорили, лес должен нас узнать. А теперь ещё и козы нас одобрили. Осталось, чтобы и печка у Анфисы не возражала.

– Печка пусть постарается, – сдержанно улыбается Настасья. – Она у неё старинная, с характером.

Мы идём по лугу дальше. Солнце бьёт по плечам, трава шелестит по ногам. Я чувствую, как внутри потихоньку растёт знакомое чувство – смесь тревоги и азарта.

Ещё вчера я думала, что после истории с медальоном можно хотя бы месяц пожить спокойно, писать свои статьи и пить чай на веранде. Но жизнь решила иначе.

– Вера, – Олеся вдруг притормаживает. – А ты заметила, что с тех пор, как ты к нам приехала, духи как будто оживились?

– Может, это не духи, а я, – отвечаю. – Просто начала наконец всё видеть.

– Ну да, – вздыхает она. – Одни люди приезжают в деревню, чтобы клубнику полоть, а другие – чтобы предков по подвалам искать.

– Могли бы и совместить, – добавляет Настасья. – Ты, Олеся, как раз сегодня бы и пополола, а мы с Верой у Анфисы поищем.

Олеся делает вид, что страшно обиделась, но глаза смеются.

Луг незаметно заканчивается. Перед нами снова появляется дорога, уже не тропа, а накатанная грунтовка. По обочинам – кусты шиповника, редкие берёзы. За поворотом виднеются первые дома деревни K.

Они кажутся ниже и тише, чем в нашей деревне N. Заборы кривее, огороды плотнее, крыши у многих железные, блестят на солнце. Над одним двором лениво тянется дымок – там уже что-то варится или печётся.

– Вон, – показывает палкой Настасья. – Видите яблоню и дом с зелёными ставнями? Это Анфиса.

Дом Анфисы стоит чуть в глубине, за невысоким штакетником. Под яблоней лавка, на лавке – тряпичная подушка. На крыльце никого не видно, но дверь приоткрыта.

Я чувствую, как сердце делает лишний удар. Всё, что мы до этого времени обсуждали – козы, лес, домовой – было разминкой. Настоящее дело начинается сейчас, на этом крыльце.

Мы подходим к воротам. Олеся зачем-то приглаживает волосы, Настасья Петровна поправляет платок, я дышу глубже.

– Ну что, – шепчет Олеся. – Вера, как наш главный детектив поневоле, стучи.

Я ставлю сумку на землю, поднимаю руку и касаюсь ладонью холодной доски дверного косяка. Из-за двери доносится запах печи и чего-то ещё – свежей глины, как в школьном кабинете труда, только теплее.

На секунду мне кажется, что за порогом кто-то шевельнулся. Не кошка, не человек. Просто лёгкая тень от печи.

– Иду, иду, – слышится знакомый голос Анфисы из глубины дома.

Я выпрямляюсь, сжимаю ремень сумки, и в ту же секунду в голове мелькает мысль: «Память – тоже улика. И сегодня она снова начнёт говорить».

Дверь начинает открываться.