Запах твоей кожи

Cd Pong

Запах твоей кожи

Пролог.

***

В Кальпони говорят, что душа человека пахнет по-разному. У предателя – пеплом и гнилой мятой. У труса – затхлой водой из заброшенного колодца. А у того, кто любит искренне, – жасмином после дождя. Мне это рассказывала мать, когда я была девочкой и верила, что мир добр. Она вплетала цветы в мои косы и говорила: «Помни запахи, Эрине. Люди лгут словами, но не умеют лгать запахами». Теперь я знаю – она была права. И ошибалась. Потому что есть люди, чьи руки пахнут сандалом и благородством, а сердце – ржавчиной и ледяной тьмой. Есть те, чья одежда пропитана конским потом и пылью, но душа их – чище утренней росы. И есть я – запертая между ними, как лепесток между двумя камнями.

Меня зовут Эрине. Я – княгиня по титулу, пленница по судьбе. И если вы читаете эти строки – значит, моё сердце всё-таки нашло путь сквозь стены, замки и ложь. Потому что даже в самой тёмной тюрьме можно услышать шёпот свободы… если научишься слушать не ушами – а запахами.

***

Глава первая.

Эрине проснулась – не по будильнику, не по зову служанки, а по внутреннему звону, как колокольчик на ветру:

*Сегодня!* – и сердце, у ещё не открывшей глаз Эри, запело.

*Сегодня я выйду замуж!*

Солнце, проникшее сквозь кружевные занавески, ласкало её лицо мягкими золотыми лучами, будто само небо благословляло этот день. Воздух в комнате был напоён ароматом лаванды и свежего лимона – слуги, зная важность утра, оставили на тумбочке букетик полевых цветов и чашу с водой, в которой плавали лепестки роз.

Всё – как в сказке.

Всё – как в мечтах, что она лелеяла с тех самых пор, как услышала слова отца в той самой гостиной, где когда-то играли с Ирмой, рисуя мелом на паркете карты воображаемых королевств.

– *Хорошо бы поженить наших детей. …*

Слова того зимнего вечера, произнесённые почти между делом, за бокалом вина, пока дети прятались за ёлкой, теперь звучали в её памяти как пророчество – или приговор? Нет, не приговор. Она не хотела думать так. Сегодня – не день для сомнений.

Эри была из знатной семьи дворян – но знатность эта давно превратилась в тень былого величия, сотканную из воспоминаний, старинных портретов на стенах и упорного, почти героического упрямства родителей, которые, несмотря ни на что, продолжали держать фасад: чистые скатерти, серебро, вычищенное до блеска, улыбки, надетые как маски на балах, куда их всё реже приглашали. Эрине уже и забыла, когда в их доме в последний раз раздавался смех гостей, звучала музыка, кружились пары в вальсе, а воздух был густ от аромата свечей, духов и горячего шоколада. Но, несмотря на увядание богатства, родители окружали её – и Ирму – такой заботой, такой нежностью, что любовь их смогла заменить и золото, и бриллианты, и дворцы.

Эрине была чудным ребёнком – не просто весёлым, а искрящимся, как брызги шампанского, как первый снег на солнце. Она, как и мать, обладала роскошной шевелюрой медного оттенка – такой, что на свету переливалась мириадами огоньков: багряных, янтарных, золотистых – будто в её волосах запуталось само пламя заката. Неудивительно, что все в округе звали её «теплым лучиком» – и не только из-за цвета волос. Её глаза – папины, серьёзные, глубокие, темно-синие, как ночное море без луны – вбирали в себя мир с такой жадностью, с такой въедливой внимательностью, что взрослые порой смущённо отводили взгляд.

«Эта девочка видит слишком много», – шептались они. И правда – её взгляд был цепким, любопытным, неумолимым: она изучала не только книги, но и людей, не только карты, но и молчаливые паузы в разговорах, не только сказки, но и то, что скрывалось за ними. А рядом с ней всегда была Ирма – младшая сестренка, озорная, неугомонная, настоящий чертенок в юбке. Внешностью – в отца: кудрявые чёрные волосы, словно облако грозы, непослушно развевались на ветру, отчаянно сопротивляясь любым заколкам, лентам, косам – «Они душат меня!» – кричала девочка, вырываясь из рук нянь. Глаза – тёмно-карие, почти чёрные, сверкали озорным, дерзким огоньком, и стоило им встретиться с глазами Эрине – как вспыхивала искра, и начиналось новое приключение. Они были неразлучны: вместе рисовали фрески на стенах (к ужасу гувернанток), вместе строили дворцы из одеял и стульев, вместе отправлялись в лесную чащу на поиски пиратского клада (который, как правило, оказывался старым котлом и ржавым ключом), вместе боялись грозы, вместе смеялись до слёз, вместе теряли и находили дорогу домой – не по компасу, а по сердцу. Вместе жили – одной душой в двух телах.

Это был канун Нового года – их любимый праздник, время чудес, когда даже самый скептичный увалень верил, что под ёлкой может лежать не просто подарок, а настоящее волшебство. Девочки с замиранием сердца ждали торжества: блеска гирлянд, хруста мандаринов, запаха имбирных пряников, весёлого смеха, ожидания чуда… И в тот вечер, когда снег за окном падал мягкими хлопьями, а в камине потрескивали дрова, к ним в поместье приехал друг отца – с женой и сыном. Мальчуган, Войд, был на пару лет старше и с самого начала держался отчуждённо, изображая из себя взрослого мужчину – скучного, важного, недосягаемого. Но девчачий смех, звонкий и заразительный, как колокольчики на санях, и общее веселье оказались сильнее его маски – и вскоре юный франт, забыв о достоинстве, тоже прятался за пышной ёлкой, затаив дыхание, ожидая, когда же Дед Мороз (на самом деле – старший конюх в маске) положит ему подарок.

Глядя на веселящихся сорванцов, друг отца – высокий, с проседью в висках и взглядом человека, привыкшего распоряжаться судьбами – вдруг, почти небрежно, обронил, поднимая бокал: – Знаете… хорошо бы поженить наших детей. – Он сделал паузу, дав словам осесть. – Этот брак мог бы пойти всем на пользу. Влияние вашей семьи – и богатство нашей. Дали бы… крепкий союз. Никто не рассмеялся. Не возмутился. Не сказал «это же дети!». Родители Эрине лишь переглянулись – и в их взгляде читалась не радость, не протест, а… усталое согласие. Согласие тех, кто слишком долго плыл против течения и наконец увидел возможность пристать к берегу – пусть и не к тому, о котором мечтали.

Когда Эрине исполнилось тринадцать лет, родители позвали её в кабинет отца – с высокими книжными шкафами, глобусом в углу и портретом деда, который смотрел на неё с укором и тоской. Там, за чашкой тёплого какао, они рассказали: в ту новогоднюю ночь, под звон бокалов и детский смех, главы семейств подписали договор. О браке первенцев. Её будущим мужем должен был стать юный Войд.

С тех пор началась подготовка – не к празднику, а к роли. Её учили кротости (хотя в ней бурлила буря), внимательности к мужчинам (хотя она предпочитала наблюдать за птицами и облаками), учили быть хозяйкой (шить, варить варенье, вести сметы), даже… угождать мужчине. Последние уроки преподавала престарелая кормилица, чьи губы, шепчущие непристойности, вызывали у Эрине не смущение, а приступы безудержного хохота – особенно когда она потом бежала к Ирме и они, хихикая, изображали «идеальных жён» перед зеркалом, кривляясь и строя гримасы.

Но время шло. Детство ускользало, как песок сквозь пальцы. И когда Эрине исполнилось восемнадцать родители Войда, наконец, заявили о своих правах на невесту. Закрутилось: шёлк и кружева, примерки и фаты, переговоры и списки гостей, слуги смертельно бледные от нагрузки, мама – с тревогой в глазах, папа – с гордостью, которую он тщательно скрывал. Эрине с головой ушла в мечты – в них Войд был не просто красив – он был её. Её суженый. Её защитник. Её любовь. Она видела его всего пару раз за эти годы – мельком, на балах, на скачках, однажды – в библиотеке, где он читал что-то древнее и пыльное. Но этого хватило. Войд превратился в юношу, от одного взгляда на которого у девушек перехватывало дыхание: подтянутое, как струна, тело, движения – точные, грациозные, будто он танцует даже когда идёт; лицо – с чёткими линиями, как у античной статуи; а глаза… глаза цвета расплавленного металла – серебристо-серые, холодные, но такие… гипнотические. Казалось, стоит ему посмотреть – и ты уже не принадлежишь себе. И этот потрясающий, недосягаемый, почти нереальный молодой человек – скоро станет её. Её мужем. Её половинкой. Её… любимым?

Она не сомневалась. *Почему я должна? Ведь это – сказка. А в сказках всё всегда заканчивается… хорошо?*

Глава вторая.

.

Открыв глаза, она потянулась на шёлковой простыне – нежась в солнечных бликах, в тёплом весеннем утре, где воздух пах ванилью и лепестками магнолии, занесёнными ветром через приоткрытое окно. Юная девушка предалась мыслям о *Нём* – о *своём* Войде. Не о женихе. Не о супруге. А о мечте, воплощённой в плоть и кровь. О человеке, чей силуэт мерещился ей в облаках, чей голос звучал в шелесте занавесок, чей взгляд – даже мельком брошенный – заставлял её сердце биться в три раза быстрее.

Они говорили всего раз – в тот день, когда родители, сидя за столом из тёмного дуба, обсуждали «сделку», как сухо выразился её отец, перелистывая пергаменты с печатями. Войд был галантен. Учтив. Улыбчив. Он поднял бокал за её здоровье, назвал её «очаровательной», и его глаза – те самые, цвета расплавленного металла – на миг задержались на её губах. Этого хватило. Этого хватило, чтобы она поверила: он – её судьба. Её счастье. Её *любовь*.

День свадьбы прошёл, как во сне – роскошный, пышный, сияющий, будто сотканный из лунного света и золотой пыли. Такой свадьбе позавидовала бы сама королева. Гости ахали, восхищались, шептались: «Какая пара!» – «Он – как бог войны, она – как богиня любви!» – «Идеально!»

Вечером, когда последние гости откланялись, их – молодых – с почтительными улыбками и опущенными глазами сопроводили в покои, где ждала огромная кровать с балдахином, свечи в хрустальных подсвечниках и тишина, густая, как мед. Эрине была в нетерпении. Сердце колотилось – не от страха, нет. От ожидания. Её первый мужчина. Её супруг. Её Войд. Она приняла душ, позволив воде смыть с себя остатки дня – вместе с пылью, духами, чужими взглядами. Расчесала длинные медные волосы – они легли волнами на плечи, как река заката. Припудрила носик – «кнопочкой», как в детстве говорила Ирма. Пощипала щёчки, чтобы румянец стал живее. Накинула полупрозрачную тунику – ту самую, что купила тайком, листая каталоги модного дома в столице, представляя, как он будет смотреть на неё… Взглянула в зеркало. Улыбнулась своему отражению – робко, счастливо, с надеждой. – Соблазнительно? – прошептала она. – Достаточно, чтобы он… захотел? И принялась ждать…..

Он не пришёл в первую ночь. Не пришёл во вторую. Не пришёл в третью. Каждый вечер она зажигала свечи. Каждый вечер распускала волосы. Каждый вечер надевала что-то новое – шёлковое, воздушное, соблазнительное. И каждый раз – тишина. Только шорох ветра за окном. Только тиканье часов. Только её собственное дыхание – всё громче, всё тревожнее. Она видела его днём – мельком. Утром – в холле, когда он, не глядя, брал перчатки из рук слуги. В полдень – в саду, где он разговаривал с конюхом, заложив руки за спину. Вечером – в библиотеке, где он листал книги, не замечая, как она замерла в дверях, держа в руках поднос с чаем. Он избегал её. Тщательно. Холодно. Как будто она – не жена. А призрак. Ошибка. Обуза.

На четвёртую ночь Эрине набралась храбрости. Привела себя в порядок – не для соблазна. Для достоинства. Надела простое, но элегантное платье. Заплела одну прядь. Подвела глаза – не для красоты. Для силы. И пошла к его покоям. Дверь была приоткрыта. Она заглянула – и замерла. Он сидел в кресле, развалясь, как лев на троне. На его коленях – служанка. Молодая, смеющаяся, с распущенными каштановыми волосами. Её пальцы играли с пуговицей на его камзоле. Его рука – на её талии. Его смех – низкий, довольный. Весь мир Эрине резко рухнул. Не медленно. Не постепенно. А – раз. Как стекло под молотом. Рассыпался на острые, режущие осколки. Она стояла на пороге. Не могла пошевелиться. Не могла дышать. Только хлопала глазами – как испуганная птица, попавшая в клетку. Войд поднял взгляд. Увидел её. Ухмыльнулся – медленно, ядовито. – А, вот и наша юная супруга, – произнёс он, не отпуская служанку. – Присоединяйся. Места хватит. Эрине густо покраснела – от стыда, от боли, от унижения. Развернулась и ринулась прочь. Босиком. По холодному паркету. Сердце билось где-то в горле. Дыхание спуталось. Она добежала до своей комнаты, захлопнула дверь – и, прислонившись к ней спиной, сползла по гладкой поверхности, сотрясаясь всем телом в беззвучных, судорожных рыданиях. – Какая же я дура… – шептала она, впиваясь ногтями в ладони. – Как?.. Почему?.. Зачем?..

Спустя пару дней – он всё же пришёл. Не как муж. Не как любовник. А как *завоеватель*. Пьяный. Распущенный. С едва сдерживаемой яростью в глазах.

– Ждала меня, милая? – прохрипел он, потягиваясь у двери, едва держась на ногах. От него пахло вином, табаком и чем-то тяжёлым, гнилостным – *разочарованием*. Эрине забилась в угол кровати, сжимая книгу – как щит. Как последнюю защиту.

– Что читаешь, крошка? —

Он сделал шаг. Потом ещё один.

– Ну? Куда это ты? Иди-ка сюда, женушка!

Его руки – сильные, жёсткие – впились в её плечи. Он *подмял* её под себя, как тряпичную куклу. Она попыталась оттолкнуть его, била кулаками в грудь, царапала ногтями, плакала.

– Нет! Пожалуйста, НЕЕЕТ!

*Не так… Не так она представляла себе первый раз. Не так – замужество. Не так – будущее.*

– Ну ты же этого сама хочешь, – прошипел он, прижимая её к матрасу.

– Чего сопротивляешься? Мне пришлось не мало выпить, чтобы решиться прийти к тебе. – Он скривился.

– Как же это мерзко… Какая же ты мерзкая. Мелкая. Наивная идиотка. Да ещё и девственница. Ничего не умеющая. Пачкаться в тебе… – Он фыркнул.

– Меня воротит от одной мысли об этом. Какую же подлянку подкинул мне папаша, заставив жениться на такой простушке. У меня были совсем другие планы. – Он хмыкнул.

– Хотя почему были? Они и остались. И, возможно… ты сможешь пригодиться.

Она с ужасом смотрела в его прекрасные глаза – и видела: за красотой – пустоту. За блеском – холод. За улыбкой – ненависть .

– Видишь ли, – продолжил он, скривив рот в усмешке, – наш король, которому служит моя семья много лет, более расположен к советникам, состоящим в браке… и имеющим детей. В брак меня уже затащили. А теперь – дело за малым.

Его руки начали безжалостно стаскивать с неё одежду. Ткань рвалась. Кожа горела от прикосновений. Она плакала. Молила. Отбивалась. Но куда ей – хрупкой, дрожащей девочке – справиться с крупным, пьяным, разъярённым мужчиной?

В приступе отчаяния – она укусила его. За губу. Когда он резко прижался к её рту – в подобии поцелуя, грубого, насильственного. Он взревел. Отшвырнул её ударом – так, что голова стукнулась о изголовье.

И зашипел ей в ухо, как змея:

– Ну раз ты не хочешь *МЕНЯ*… так пусть тебя трахает кто-то более тебе… подходящий.

Он резко встал. Высунулся в коридор. Что-то крикнул – хрипло, приказным тоном. Эрине не расслышала. Казалось – он позвал кого-то. *Кого?* Спустя пару минут – он повернулся к ней. В руках – верёвка. Грубая. Пеньковая. Служебная.

Он рывком опрокинул девушку на кровать, сел сверху и привязал к спинке кровати ее руки, а следом завязал глаза куском ткани от ее же платья.

»Жди!»-Приказал он

Не кричи. Не кричи. Если закричишь – ты проиграла. Если закричишь – ты дала ему то, что он хочет: твой страх, твою боль, твоё унижение. Он хочет, чтобы ты сломалась. Чтобы ты стала той, кого можно сломать. Не стань ею.

Я – не наивная девочка с картинок. Я – та, что лезла на деревья в бальных туфлях. Та, что рисовала карты сокровищ на обоях гостиной. Та, что находила дорогу домой из самой тёмной чащи – одна, без компаса, по звёздам и интуиции. Я – дочь тех, кто держался, когда всё рушилось. Я – сестра Ирмы, которая не боится ничего – даже грозы и призраков в старой башне.

Он думает, что я – пыль. Что я – тень. Что я – та, которую можно стереть одним движением руки.

Пусть думает.

Пусть верит.

Пусть смеётся.

Потому что я – не пыль.

Я – пепел.

А из пепла… рождается огонь.

Он не знает, что делает. Он не понимает – что, связывая мои руки, он *развязывает* что-то другое. Что-то глубже. Темнее. Сильнее.

Он думает – это конец.

Это – начало.

Моё начало.

И когда придёт время – я вспомню каждое его слово. Каждый его взгляд. Каждую его усмешку.

И я верну ему всё.

Умноженное на тысячу.

Не кричи, Эрине.

Дыши.

Запоминай.

Жди. …и пусть он думает, что победил.

Победители – всегда самые слепые.*

Она лежала – руки привязаны к спинке кровати, глаза повязаны тканью— и всё ещё *не верила*.

*Он не сделает этого.

Он не посмеет.

Это – не он.

Это – не мой Войд.*

И его голос – ледяной, как клинок: – Сейчас ты возьмёшь её.

Она думала – он сломает её взглядом. Унижением. Холодом.

Но *отдать* её другому?..

Нет.

Она не могла представить – не потому что была наивна. А потому что *не хотела видеть*. Потому что, если увидеть – придётся признать: всё, во что она верила – было ложью.

И тогда – шаги.

Чужие.

Тихие.

Дрожащие.

*И в тот миг – что-то внутри неё перестало дышать.*

*Не умерло. Не сломалось.*

*Просто… замерло. В ожидании.*

-– Мне всё равно, что и как ты будешь делать. Но её нужно проучить. Заодно – пустить кровь. – Он рассмеялся своей шутке.

– Ч-ч-что?.. – переспросил хриплый, тихий голос.

– Я не буду этого делать! – прошептал незнакомец.

– Ну тогда, – голос Войда стал тише. Опаснее. – Я притащу сюда твою малышку… и сделаю с ней то же самое. А ты будешь *смотреть*.

Тишина. Густая. Липкая. Как смола.

– Ну? – Войд отошёл к окну, взял со стола Эрине – нож для бумаг. Протянул его незнакомцу.

– Разрежь одежду. И, обращаясь к жене, добавил – с ядовитой усмешкой:

– Не захотела князя – трахайся с грязным … рабом. Он сплюнул.

Не знакомый мужчина приблизился – неуверенно, как будто каждый шаг давался ему через силу. Эрине почувствовала холод металла, когда он коснулся ткани на её плече. Лезвие скользнуло – тихо, точно, – и шёлк разошёлся, как лепесток под ветром. Холод воздуха коснулся кожи – и по её щекам, покатились горячие слёзы.

И тогда ее кожу обдало его дыхание. Тёплое. Дрожащее. Над самым ухом.

– Прости меня… – прошептал он, так тихо, что она едва расслышала.

– У меня нет выбора. Я… не сделаю тебе больно. Потерпи.

Она не ответила. Не могла. Не хотела. Но почувствовала – как его губы коснулись её шеи. Легко. Почти невесомо. Как будто он боялся обжечься. Потом – дорожка поцелуев: к ключице, к изгибу плеча, к вершине груди. Он едва касался – и от этих прикосновений, или, может, от страха, или от чего-то ещё – по коже Эрине побежали мурашки. Живые. Настоящие. Он отстранился. Разрезал последние лоскуты – то, что когда-то было платьем, теперь – лишь тряпки на полу. Ночной воздух, прохладный и влажный, обнял её обнажённое тело. Она задрожала – не от холода. От осознания.

– Прости… – шептал он снова, покрывая её руки, грудь, живот – едва ощутимыми поцелуями, как будто пытаясь запечатать её, а не разрушить. Его губы коснулись соска – кончиком языка, нежно, почти благоговейно – и тот тут же затвердел, обдуваемый ночным бризом. То же – со вторым. Медленно. Точно. С болью в каждом движении – не её. Его. И тогда – мысль, мелькнувшая, как молния

*Как странно…*

*Она никогда не была так близко с тем, кто жил за пределами её мира – в тени, в пыли, в молчании. Издали они казались ей грубыми, пахнущими потом и землёй – но он… Он пах травами. Свежестью. Утренней росой. Лугом после дождя. Его запах окутывал – не давил, не отталкивал, а… успокаивал. Как будто он пришёл не сломать её – а спасти. Она услышала шелест – он снимал с себя одежду. Медленно. С достоинством, как будто это был не приказ, а ритуал. Потом – шаг. Тепло. Его тело – рядом. Горячее. Дрожащее.

– Я аккуратно… – шептал он, поглаживая её живот, спускаясь ниже, осторожно, как будто боялся разбудить в ней боль.

– Прости… прости…

Одной рукой он подвинул её ближе. Другой – раздвинул её бёдра. Нежно. Почти молясь. И тогда – первое прикосновение. Его тело – к её. Горячее. Напряжённое. Живое. Эрине впервые в жизни ощутила мужскую плоть – не как угрозу, не как насилие, а как… прикосновение.

И испугалась – не его.

*Себя*.

Потому что ей… нравилось.

Ей хотелось, чтобы он был ближе. Чтобы его руки скользили выше. Чтобы его губы вернулись к её шее. Если бы руки не были связаны – она бы зарылась пальцами в его волосы, притянула его к себе, шепнула: «Не останавливайся». Её дыхание стало порывистым. Поверхностным. Сердце – где-то в горле. Он коснулся головкой внутренней стороны её бедра – и по телу Эрине пробежала дрожь. Не от страха. От ожидания. Его пальцы – осторожные, как перышко – коснулись самого сокровенного. И из её уст вырвался тихий стон – не крик, не мольба, а… звук. Звук живого тела, которое помнит, что оно – живое. Он был нежен. Терпелив. Не торопился. Ждал – пока её плоть не покрылась капельками влаги, пока дыхание не стало сбивчивым, пока её тело не попросило его – без слов. И тогда – он вошёл. Медленно. Очень медленно. Его руки дрожали. Спина – напряжена, как тетива. Он сдерживал себя. Каждое движение – как обет. Спустя несколько томительных секунд – головка упёрлась в преграду. Он склонился к ней, губы почти касались её уха:

– Потерпи немного… Больно будет недолго. —

Пауза. Ещё тише, почти себе:

– Я надеюсь…

И —давление. Она вскрикнула. Было больно. Но… терпимо.

Странно – но боль от него была мягче, чем боль от слов Войда, который сейчас, тяжело дыша, наблюдал из угла, как будто смотрел на постановку в театре. Мужчина замер. На мгновение. Потом – начал двигаться. Медленно. Плавно. И боль…отступила. Уступила место чему-то другому. Чему-то, чего Эрине, в её юности и невинности, не знала. Наслаждению. Тёплому, растекающемуся, как мёд по коже. Оно поднималось – от низа живота, выше, выше – с каждым его движением. Он прикусил её сосок – не грубо, а с той же нежностью, с какой целовал её руки – и внутри неё нарастало давление. Сладкое. Неотвратимое. Готовое разорвать её на части – и собрать заново. Его движения стали настойчивее. Дыхание – хриплым. Она чувствовала, как его тело напрягается, как он держится – ради неё. Ради этого момента. Ради неё.

И тут – вспышка.

Волна.

Блаженство.

Весь мир – остановился.

Рассыпался.

Исчез.

Не было ни мужа.

Ни дома.

Ни боли.

Ни страха.

Была только она.

И он.

И это чувство – чистое, яркое, как первый луч солнца после ночи.

И в эту самую секунду – голос.

Хриплый.

Яростный.

Ледяной:

–Не смей кончать, сукин сын!

Тепло исчезло.

Запах трав – растворился.

Руки – оторвались от её тела.

Войд рывком отшвырнул незнакомца – как тряпку. Как мусор.

– Убирайся в свою яму! – прошипел он, голос дрожал от ярости.

– И не приближайся к ней больше. Никогда. Иначе… – он усмехнулся, медленно, ядовито,

– иначе я развлекусь… сам знаешь, с кем. Он подошёл к Эрине.

Навис над ней.

Взгляд – пустой.

Холодный.

Без капли человечности.

– Оказывается, ты – маленькая шлюшка, – просипел он, пальцы впились в её плечо.

– Значит, я буду брать тебя… как шлюху.

И ушёл. Хлопнув дверью. Оставив её – одну. Связанную. Обнажённую. На скомканной простыне. С ветром, врывающимся в окно, и запахом трав, ещё витающим в воздухе – последним напоминанием, что где-то есть нежность.

Она лежала.

Не плакала.

Слёз не осталось.

Сил – тоже.

Она поняла.

Поняла – каким жестоким может быть мир.

Поняла – что в этом доме она не хозяйка.

Не жена.

Не человек.

Она – ничто.

И её муж – волен делать с ней что захочет.

Спустя время – в комнату прошмыгнула Агата, старая, сгорбленная, с добрыми глазами и морщинами, пропитанными слезами чужих жизней. Работала старушка на семью Войда всю жизнь – и, видимо, знала, когда *нужно прийти*. Не спрашивая, не осуждая, она с тихими причитаниями развязала верёвки, помогла девушке встать, повела к ванне, вымыла её – как ребёнка, как раненую птицу. Переодела. Уложила в постель – на свежее бельё, пахнущее лавандой. Поправила подушку. Погладила по волосам.