Мона

Сабина Сайгун

Мона

Наброски на роман «Мона» я начала делать ещё летом 2010 года … Помнится – бакинский месяц июль. Сияющий посреди неба неподвижный шар солнца. Жаркая погода. Пропитанный летним зноем, воздух. Тени высоких каменных зданий, падающих на брусчатый тротуар, стволы могучих корявых деревьев, застывших на фоне лазурного Каспия.

Почему-то совершенно неожиданно в сознании всплыла тема Любви. Такая знакомая и такая разная для многих из нас! Мысленно я носилась во времени и в пространстве, в уме рождались красивые образы и совершенно непохожие друг на друга сюжеты. Я цеплялась за слова, за короткие строчки, быстро записывая всё в ручной блокнот, пока через несколько дней, не обнаружила в нём, буквально, п оловину будущего романа.

«Мона» – мой третий большой труд, к которому у меня своё особое отношение, но я о нём умолчу, дабы не вызваться на колкую критику …

Остаюсь верной себе и своему читателю.

У бурных чувств неистовый конец,

Он совпадает с мнимой их победой.

Разрывом слиты порох и огонь,

Так сладок мёд, что наконец и гадок:

Избыток вкуса отбивает вкус.

Не будь ни расточителем, ни скрягой:

Лишь в чувстве меры истинное благо.

«Ромео и Джульетта»,

акт 2, сцена 6.

Пер. Бориса Пастернака

В пустом цирке было темно и холодно. Горячее дыхание вырывалось наружу едва заметным серым облачком, которое куда-то исчезало спустя всего лишь мгновение. Мону это веселило, поэтому она старалась по глубже вдыхать сырой воздух и выдыхать всё более заметное глазу, облачко. При каждом выдохе её пухлые, розовые губки натягивались в красивую улыбку, а глаза задорно скатывались к носу, чтобы не упустить исчезновения «облачка» в воздухе. Прошло совсем немного времени и это занятие ей стало надоедать. Она зевнула, выпрямив спину и стряхнув плечи. Локоны светло русых волос пружинисто дёрнулись и снова тяжело упали на плечи. Она сидела под самым стеклянным куполом цирка на страшной высоте. Глаз с большим трудом различал только первые ряды кресел, в то время как места за ложами и галерея совершенно утонули во мраке. Пальчики и носик Моны стали замерзать, со временем ускользнул и румянец на щеках. Она приподнялась, любознательно взглянув вниз, на красный бархатный манеж цирка. Пространство внизу, под ногами, казалось бездной. Мона не вздрогнула. Наоборот, всё тело её наполнилось бодростью, тонкая спина выпрямилась, кожа эластично натянулась, гордо выставляя правильные контуры красивого женского тела. Мона вытянула ногу, подтянув к себе рукой свисающий перед ней сплетённый канат. Всего несколько резких, но мастерских движений и он у неё в объятиях. Она спустилась вниз. Утренняя жизнь цирка стала закипать. Несколько артистов полусонно развалились в креслах первого ряда у самого входа в конюшни, покуривая вонючие сигареты и, о чём-то неохотно разговаривая. Мужчина в цилиндре грозно посматривал на упрямого коня, отказывающегося выполнять команды, каждый раз злобно сжимая в руке длинный бич. Иногда бич взвывал в воздухе и, вовсе стороны разносилось горькое ржание мускулистого животного. Он вставал на дыбы, судорожно двигая передними ногами. Рыжая грива взвивалась в воздухе и по всему телу животного пробегала щиплющая боль.

– Дядюшка Байс, – вскрикнула Мона, отпустив канат и бросившись на встречу упрямому животному, – Ну, что вы ?!!! Не надо!

– Рыжак! – она обратилась к коню, поглаживая его рукой по гриве. Животное успокоилось, потягивая ноздри и податливо склонив голову, – Рыжак! Мой Рыжак! Дядюшка Байс, вы его изнуряете. Не мучайте его, – Мона по-детски наивно поджала губы.

– Милая Мона, до выступления осталось всего несколько дней. А он всё упрямится и упрямится!

Дядюшка Байс, несмотря на исполнившиеся недавно пятьдесят лет стоял посреди манежа, волтижируя, выпрямив спину и приставив одну к другой ноги. В складках его чёрного фрака стал отражаться свет электрического фонаря. Суровое лицо его резко сменилось лишь при одном взгляде на Мону. Он улыбнулся.

– Идальго, уведите коня. Воды всего лишь полведра и совсем немного сена.

Постукивая копытами, Рыжак исчез в дверях конюшни вслед за маленьким коренастым Идальго, ведущим его за поводья.

– Ах, Мона, с твоим сердцем тяжело будет жить, – вздохнул дядюшка Байс, устремив взгляд на стоящую рядом Мону.

– А где Роберто? – всматриваясь в ряды залы, задорно спросила Мона.

– Я его не видел. Наверняка, помогает готовить стенды.

Со вчерашнего вечера Роберто был напряжён. Мысли его целиком были наполнены лишь одним- всё ближе и ближе подходившим днём выступления. Казалось, всё уже было готово – красочные щиты стендов были расставлены во всю залу, вышки, с которых начинают выступления акробаты, были установлены, по четыре стороны манежа высились круглые, одноглазые электрические фонари, во все стороны раскидывающие радугу разных цветов. Цирк дышал всей широкой грудью. Костюмы клоунов были почищены, до блеска натёрта обувь. На этажерках в гримёрных давно уже разложились косметика и различные аксессуары. Роберто видел всё это и ещё больше наполнялся волнением, сам тому изрядно удивляясь. Это не первое его выступление. Мысли должны быть свободны от всего, тело должно быть спокойно, глаза должны блестеть, отражая уверенность и хладнокровие. Он втискивал в голову эти наставления, всё также ощущая в глубине души тревогу. Ему было чуть больше двадцати. Лёгкий в движениях, Роберто всем своим видом напоминал какую-то птицу. Именно птицу – аккуратную и тонкую. Его серые глаза выдавали любое душевное волнение, иногда бегая из стороны в сторону, как загнанный зверёк, иногда мирно всматриваясь во мрак залы, когда сердце начинало биться всё сильнее и сильнее, тело вытягивалось, напрягалось и, он совершал безумный прыжок, кончиками пальцев, прорезая воздух и, выискивая в нём, знакомые, холодные руки партнёра-акробата. Эти руки он ощущал всего лишь мгновение и снова воздух. Лица внизу становились мелкими точками. Одноглазый фонарь, сменив красный цвет на белый, следил за каждым его движением, выискивая его в темноте и освещая короткие перелёты. Порой он на него злился, ведь приходилось подолгу щуриться, а оттого в голове начинало сильно болеть. Ловкий акробат и ловкий фонарь! Роберто вздрогнул, вспомнив одно из выступлений в Барселоне. Это было два года назад, ему только что минуло девятнадцать, когда во время представления он сорвался с воздушного турника и, пролетев мимо сетки, упал на песок манежа. Его тотчас же, пораненного и бесчувственного унесли за кулисы и там, изо всех сил стали трясти за плечи, чтобы быстрее привести в себя. Он очнулся и застонал от боли. Рука была вывихнута. И тут к нему подошла Мона, с знакомой ему улыбкой «грациозной наездницы». Она вдохнула в него небывалые силы лишь одним появлением. Он смутился, но улыбнулся.

– Не волнуйся… Я уже на ногах, – прошептали дрожащие от боли губы.

– Я рядом… Я тут, – услышал он уже сквозь обморок от невыносимого страдания, унося с собой сладкое ощущение, что она рядом. Мона рядом.

– Ах, вот ты где! – послышалось у выхода из цирка. Роберто узнал звучный голос и обернулся, улыбаясь стоящей перед ним Моне.

– Я ищу тебя повсюду, Роберто!

– Что-то произошло?

– Отец против! Отец снова против моего выступления, против моего участия в постановке… Он меня изжить из цирка решил! – Мона недовольно надула губы и сложила руки под грудью, притопывая правой ногой.

– Мона, – тихо обратился к ней Роберто, – Успокойся! Нельзя так… Да, он не прав, но это же отец. Он желает тебе лучшего.

– Ему меня не понять, Роберто. Да, он и не хочет этого делать! Всю свою жизнь он посвятил цирку, возглавляя такой большой и разный коллектив людей. А как дело доходит до меня…

– Мона, – повторил Роберто, притягивая к себе девушку, Мона- ворчунья!

– Сам такой! – засмеялась девушка, всматриваясь в его глаза и крепче прижимаясь к широкой груди головой, – Ты заметил, тебя стали узнавать прохожие?

– Гм…

– Я вчера обратила на это внимание. Особенно как две красавицы хихикали за углом, рассматривая тебя вдоль и поперёк. И ты, по-моему, давал им на это повод!

– Мона!!! Какой сон ты видела этой ночью ?!!! – Роберто громко засмеялся, прикрывая ладонью рот девушки, – Ты, можешь, просто постоять… Я так соскучился!

– Я тоже, – шепнула девушка. В последнее время мне так жаль Океану. Ты заметил, ему становится сложнее участвовать в репетициях. Мне кажется, что-то его сильно беспокоит. Может, стоит с ним поговорить?

– Не знаю, Мона, я тоже это заметил, но Океану – человек тяжелый. Он постоянно в своих мыслях. Вокруг него так много людей, а он -одинок! Это тяжело, – Роберто вздохнул, – Почему ты вдруг вспомнила о нём?

– А я его вижу. Он стоит в двадцати шагах от нас. Ну, за занавесью входа к манежу. Он так странно посмотрел на нас. Меня аж, передёрнуло!

Роберто обернулся, но занавес только пошатнулась и, никого за ней на тот момент не было.

– Ушёл, – шепнула Мона и крепче прижалась к Роберто.

– Не знаю, Байс, не знаю… Она моя единственная дочь… Мало ли что может случиться! Я уже стар. Мне бы её замуж и внукам радоваться!

– И это всё будет, Франко. Всему своё время… Она хочет выступать. Мона- талантлива! Цирк – её жизнь, её стихия, её смысл! Тут ты бессилен, Франко. Не оторвёшь! -дядюшка Байс глотнул остывший чай и двинул вперёд шашечную фишку, нахмурив брови и сделав серьёзнее взгляд.

Франко поправил седые усы и тоже сделал шаг в игре. Часы на стене кабинета тихо тикали, показывая вечер. Он отложил игру и вздохнул.

– Я не узнаю тебя, Франко! Ты становишься ни тем Франко, которого я всегда знал. Где твоя уверенность?

– Я теряю былой контроль над собой, когда разговор заходит о Моне.

Лицо пожилого директора цирка резко изменилось. Мелкие морщинки вокруг глаз стали глубокими и заметными, взгляд стал мутным и тяжёлым, а лицо внезапно покраснело.

– Со дня смерти Софии в моей жизни есть одна радость – моя дочь. Моя задорная, взбалтошная дочь, Байс… Я не переживу, если что с ней случится.

– Упаси Господь, Франко. Не бери в голову. Что может произойти с нашей Моной? Доиграем? – ухмыльнулся Байс, допивая совсем холодный чай.

– Нееет! – протянул Франко и встал на ноги.

Во многом внешне Мона была похожа на отца. Черты его стареющего лица сохранили в себе аккуратные и правильные контуры. Ростом он был мужчина выше среднего, в меру плотный и стройный. Хотя густые волосы его и длинные усы давно поседели, в глазах Франко светились живость и здоровье. Они блестели. Всю свою жизнь Франко Сайарес посвятил цирку, который достался ему по наследству от отца, а тому, в свою очередь, от его отца. Тогда ему было тридцать два. Жизнь кипела в нём, билась ключом, но, потеряв отца, он приобрёл нового друга и, русло молодой жизни пришлось пустить в тяжёлую работу цирка. Франко ведал всем – собственноручно составлял программу выступлений, договаривался о гастролях, приглашал к себе на работу восходящих звёзд, которых он определял на глаз. Все лучшие артисты, клоуны, гимнасты, акробаты выступали под руководством Франко Сайареса, в его «Зелёном Цирке», как раз на те годы приходится его знакомство с Океану. С начинающим восемнадцатилетним гимнастом- акробатом, работающим в качестве гастролёра в летнем сезоне в цирке старого итальянца Ленотти. Франко потрясло его выступление, за которым он наблюдал больше тридцати минут с верхнего ложа.

– Нет слов, Ленотти, этот малый нечто! – восхищался Франко, устремив глаза на Океану. Он пригласил его в свой цирк на постоянную работу. Отношения с Ленотти разладились, а скоро и к цирку его потерялся интерес и Ленотти вернулся в Италию.

– Познакомься, Софии, это Океану. Ты будешь очарована лёгкостью его выступления, его обаянием, которое рассыпается на людей прямо из-под купола цирка.

Софи, супруга Франко, тогда была в положении и ждала появления на свет Моны и, хотя лицо её натягивалось в радушную улыбку, когда она пожимала холодную руку совсем молодого Океану, мысли её плутали где-то очень далеко. Всё чудилась ей удобная тахта и поднос спелых, сочных апельсинов. Немногословный Океану ещё несколько раз пожал тонкую руку женщины и исчез вместе с новым начальством дальше, туда, к манежу. Бархатный манеж тогда только был натянут. Повсюду лежали красочные, газовые шарики. Мимо пробегали красноносые клоуны, стройные гимнастки, иногда за кулисами разносилась громкое ржание коней и громкий мужской возглас отчётливо повторяющий – «Алле!». Океану вздрагивал. Хотя работа цирка и его повседневная жизнь ему не нова, но голос, который принадлежал тогда ещё молодому дрессировщику Байсу, он запомнил надолго. Каждое утро, в шесть тридцать он просыпался именно на это бойкое и грозное – «Алле!». Софии родила в тот самый год, когда цирк гастролировал по всей Испании и со всех плакатов зрителю улыбался молодой Океану, с гипнотизирующим взглядом акробата – гимнаста. «Воздушные полёты» Океану многие помнят до сих пор. Сколько было поклонниц и вздохов в зале, когда он отпускал себя с неимоверной высоты в пучину мрака, в бездну, в самое сердце «Зелёного Цирка». Океану было девятнадцать, когда на свет появилась Мона. Франко было тридцать три. Несмотря на молодой возраст, в Франко всё чаще стало возникать желание – оставить всё, и уехать с семьей куда-нибудь далеко.

– Цирк ваша жизнь, господин Франко, – отряхнул его мысли тогда Океану, устремив в него свой пронзительный взгляд, – Он уже поглотил вас, как и меня! И никуда от него мы не сбежим!

Океану снова поднялся под купол, а Франко зашёл в кабинет. Всё! Желание быстро развеялось. Мона росла на манеже, на манеже сделала первый шаг, пережила первое падение и первым словом её оказалось, что-то вроде «цак», что в переводе с детского значило «цирк». Прошло пять лет, Моне тогда исполнилось шесть. Франко потерял любимую жену. Она умерла от тяжёлой болезни, накатившей тогда на Европу, оставив его и Мону в холодном шатре цирка, совсем одних. Многие тогда разбежались в поисках реальной работы, прекратились выступления.

Занавесы покрылись пылью, потускнел красный цвет манежа, в цирке запахло пустотой. Разве что Байс, и оставшийся сиротой его племянник, семилетний Роберто так и остались рядом. Никуда не ушёл и Океану, время от времени, протирая турники, стрясывая тиковые занавесы у входов, укрепляя качающиеся трапеции под куполом, перебирая и перекладывая с места на место весь клоунский гардероб, обновляя гримёрный кольдкрем и веря с пылом идолопоклонника в мировое величие цирка, и в его бессмертность. Тяжёлые времена прошли, обрисовав лицо Франко общей, не покидающей его усталостью и мелкими морщинами, усыпав голову чуть пробивающейся сединой. Он больше вздыхал, чем улыбался. Моне исполнилось четырнадцать. К тому времени цирк Сайареса стал известен на всю Испанию. Все вместе, в составе двадцати одного человека они объездили чуть ли не всю Европу. Казалось, жизнь пошла своим чередом, заняла своё место.

– Я о чём подумал Байс, – Франко пальцами закрутил ус и снова сел в кресло.

– О чём же?

– В последнее время что-то странное происходит с Океану. Я старался поговорить с ним много раз – увёртывается.

– Что именно, Франко?– настороженно спросил Байс.

– Он сам не свой. Мне о многом с ним нужно поговорить.

– К примеру?

– Я обратил внимание, что и выступления у него не такие, как прежде. Роберто – восходящая звезда нашего цирка! Думаю, ты понимаешь, о чём я.

– Ещё как! Роберто… Он с каждым разом всё больше и больше радует меня! – довольно сказал Байс и откинулся в кресле назад, сев по удобнее, – он мне как сын. Я очень люблю его. Всю свою жизнь я посвятил цирку, манежу и конюшне. Роберто будет моей радостью к старости. И, если честно, не хочется мне, чтоб он по нашим с тобой стопам пошёл.

– И мне он как сын – вырос на глазах. Как быстро прошли годы, Байс! – Франко вздохнул, – Жду, не дождусь их свадьбы с Моной. Вот бы нам – двум старикам внукам порадоваться. Увидеть их,– Франко задумался. Глаза его наполнились влагой и по щекам потекли слёзы, – Видела бы это Софи, Байс.

– Она гордится тобой Франк. Ну! – Байс встал на ноги и, подойдя ближе, похлопал его по плечу, в знак поддержки.

– Цирк возложим на Океану. Он -единственный, кто сможет всем этим заправлять и единственный, кто достоин твоего места.

– Нет, Байс, цирк я передам Роберто и Моне. А дальше пусть распоряжаются сами, как хотят. Это будет последнее, что мы сделаем для наших детей. А за Океану я буду приглядывать. Мне кажется, он устал от этих шатров. Они ему наскучили.

– Не можем же мы, просто, изгнать его, Франко, как старую собаку!

– Нет, конечно! Я не об этом. По-моему, надо сужать время его выступлений. Дорогу молодым!

– Гм! Не знаю, как можно такое ему сообщить…

– Я сам займусь этим, а сообщать ему ничего не надо.

– Господин Байс, Рыжак уже на манеже, – воскликнул, ворвавшийся в кабинет, Идальго.

– И что тут особенного? – грубо спросил Байс.

– Он снова не даётся, не подчиняется!

– Ах, что мне делать с этим конём, что за проклятие?!

Байс встал на ноги и быстро вышел из кабинета к манежу, откуда разносились громкое ржание и стук копыт, не подчиняющегося смотрителям, коня.

До выступления оставалось всего – ничего. Всего лишь несколько дней. Казалось, всё было готово. С раннего утра Океану подробно разучивал сценарий выступления, иногда поднимая голову наверх и внимательно вглядываясь в перекрёщенные струны трапеции, по которым, раскачиваясь, придётся проходить с одним условием – не под каким предлогом не смотреть вниз. Надо будет шире расставить руки, всё напряжение оставив в локтях и ладонях, чтоб удерживать равновесие. Да, и спина. Её надо будет держать совершенно прямо, чтобы сбавить давление в полусогнутых коленях. Ни в коем случае нельзя закусывать губу, проявляя таким образом, неуверенность и даже страх высоты. Нет! Лицо должно быть спокойным. Мысленно Океану репетировал все движения, представил себя в узком цирковом костюме, подчёркивающим контуры тела. Он улыбнулся своим видениям, ощущая, как кровь подошла ближе к щекам, и сердце стало стучать вдвойне сильнее, отбивая пульс в висках и шее. Азарт! Океану быстрыми шагами подошёл к свисавшему сверху сплетённому канату, пропустил его, обкрутив им правую ногу и сильными движениями рук, вмиг оказался наверху, где недавно сидела Мона. Он видел цирк с высоты, мало кому удаётся увидеть его отсюда, особенно зрителю. Тут он прячет все свои переживания, тут он старается не смотреть вниз, хотя взгляд так и тянется туда, то ли от любопытства, то ли от напряжения. Океану вдохнул запылённый воздух, почувствовав сыроватый запах внутри, знакомый запах, скапливающейся под купол цирка за целые сутки. Площадь в воздухе под трапециями была натянута сетью. Это на время тренировок, а потом сеть снимут, оставив под ним только красно пятно манежа. А вот он – свисающий на заржавелых лесках старый друг – одноглазый фонарь. Вот тот, кому никогда не доводилось спускаться вниз. Стекло в нём, хотя и было протёрто до блеска, но именно оно выдавало немалый возраст фонаря. Океану было удобно его рассмотреть, свет в нём был погашен. С вышки до следующей вышки, между которыми была протянута тонкая нить, было шагов двадцать, а шажков – сорок. Океану выдохнул воздух, сделал несколько движений, натянув тело и, сделал шаг. Нить натянулась и чуть спустилась под тяжестью веса его тела. Вторая нога сама по себе прислонилась к первой, невыносимо режущая и дрожащая под ногами проволока прошла между пальцами. Он двигался дальше, порой пошатываясь, ловко делая короткие шаги, поддерживая баланс вытянутыми по обе стороны руками. Мышцы в теле собрались, икры в ногах подтянулись, чуть ли не к коленям. Он полудышал, стараясь всю тяжесть удерживать в ногах. Железная вышка уже показывалась совсем впереди, как он услышал доносившееся наверх эхо знакомого голоса. Она плакала! Океану машинально выпрямился, опустив вниз голову по направлению звука, будто забыв, что стоит на натянутой струне. Взгляд его наполнился вниманием, мысли совершенно оторвались от реальности. Всё происходило в минуты, если не в секунды. На манеже появилась маленькая тень со светлыми волосами. Океану всмотрелся, желая понять, что происходит внизу, определяя по тону, что Мона плачет и, внезапно потеряв равновесие, упал в самый центр сети. Голова закружилась – такого с ним давно не происходило. Он отряхнулся и, открыв глаза, ощутил на себе ни один удивлённый взгляд. Франко Сайарес смотрел на него, придерживая одной рукой тиковые занавесы у входа на манеж. Роберто стоял недалеко от него, пронзая его удивлённым и настороженным взглядом. Губы его были сжаты, а глаза блестели каким-то неописуемо довольным блеском зависти и самодовольства. Океану закусил губы, стараясь даже не думать, что и Мона была тут и наверняка, увидела его позорное падение.

– На нас свалилась гора!!! – задиристо захихикал клоун. Роберто ответил ему улыбкой. Океану вылез из сети и спустился на манеж.

– Как так получилось, сынок? – шёпотом спросил дядюшка Байс.

– Я засмотрелся вниз, когда услышал голос Моны. Думал, что-то случилось.

– Не мастерски!!! Совершенно не мастерски!!! – повторил Франко, явно проявляя своё недовольство и подойдя ближе.

– Франко, – обратился к нему Байс, -Так как же мне быть с Рыжаком?

– Прошу Вас, папа, Рыжак должен выступать! – упрашивая отца, подбежала к нему Мона.

Океану отошёл назад, ощущая, что электрический свет больше его не освещает и, в кругу его освещения стоят лишь трое. Она так и порхала, подпрыгивая, как ребёнок на месте, иногда резко хлопая в ладоши. Локоны её светлых волос послушно повторяли за ней каждое движение.

– Прошу вас, дядюшка Байс, Рыжак должен выступать. Я настаиваю, папа, этой мой конь. Он подарен мне в День рождения и, он будет выступать.

Дядюшка Байс был категоричен, покручивая в руках кончик длинного уса, а вот отец неуверенно пожимал плечами. Океану глотнул слюну, вытерев рукой проступивший под носом пот и, снова устремил глаза в Мону. Он любил каждое её движение, её легкость, детскую наивность. Любил каждый локон её живых волос. И, потому, не мог оторвать глаз от её короткой, газовой юбочки, из под которой виднелись тонкие, полудетские ножки, обтянутые в белое трико, с золотыми блёстками и бахромой по краям. Она так и щебетала, пока, не добившись своего, топнула ногой и, нахмурив брови, ринулась от них в сторону, прямо по направлению к Океану. Сердце его застучало сильнее, ощущая, что она тоже вне круга. Её, как и его, никто не видит. И вот она идёт к нему, ещё несколько шагов и она окажется рядом. Он заговорит с ней, утешит, пообещав, что уговорит Франко Сайареса и добьётся разрешения на выход Рыжака на сцену. Она засмеётся, привычно хлопнув в ладоши и, глаза её засверкают радостью. Он её обнимет в знак понимания и постоянной поддержки, ощутит запах её волос, прижмёт крепче к груди. Океану напрягся и вздохнул в ответ всем своим видениям, ощущая её уже в нескольких шагах от себя, как пронзительный и надоедливый голос Роберто, вырвавшийся из неоткуда, остановил её мелкие лёгкие шаги. Она отвернулась, всматриваясь во мрак позади себя. Этот голос разрушил все мечты.

– Куда ты, мой ангел? – разнеслось совсем рядом.

– Ах, Роберто, это нечестно! – заплакала Мона, прижимаясь к его груди.

– Обещаю, милая, поговорить и с дядюшкой Байсом, и с твоим отцом. Рыжак будет выступать! Обещаю! Только не плачь!

Роберто обнял её, опустив лицо к её шее и вдыхая запах её волос. Океану, стиснув зубы, вышел на улицу, за шатёр цирка. Клоуны пили, сидя за деревянным столом, обругивая друг – друга. Иногда раздавался шум разбитого стекла, внезапно и ловко подкинутой пощёчины. В воздухе пахло каким-то копчёным морепродуктом и солёными огурцами.

– Присоединяйся к нам, туча мрачная! – кто-то из пьющих, узнав его, резко обратился к Океану, заплетавшимся языком.

– Благодарю, – шепнул он себе под нос и спустился в город.

– Получается, Байс, я, просто даром кормлю этого коня вот уже который год. Он постоянно срывает нам все выступления. Если бы Мона так сильно не привязалась бы к нему, вышвырнул его взашей в любую мясную лавку! – громко высказывался Франко, сидя в большом кресле своего кабинета.

– И мне, если честно, господин, надоело за ним ухаживать. То в бок меня пнёт, то заржёт прямо в ухо, – жаловался Идальго, стоя у дверей, – В него бес вселился с самого рождения! И всё время косится на меня, как на хлыст! Как бешеный, дёргает ноздрями. Я аж, дрожу от страха перед ним!

– Как нам с ним поступить, Байс?

– Не знаю, Франко, со мной это животное вообще не в ладах! – усмехнулся Байс, сидя, вытянув ноги и закурив сигару.