Полная версия
КАНТИЛЕВЕР
Александр Авис
КАНТИЛЕВЕР
Глава 1
КАНТИЛЕВЕР
(роман)
Глава 1
Папка от неизвестного
На голубой скамейке, что была единственной достопримечательностью крохотной площадки, выступающей над обрывом, в синем пальто сидела молодая женщина лет тридцати. Сиреневый вязаный снуд соскользнул с головы по золотистой косе на шею. В левой руке она держала пластиковый стакан с остывающим эспрессо, в правой телефон. С бульвара открывалась чудесная панорама широкого речного пейзажа с густым лесным массивом на высоком противоположном берегу. Осень первых чисел октября окрасила деревья богатым нарядом, и воздух был свеж и чист после лёгкого утреннего заморозка. Глядя вперёд, Александра наговаривала в диктофон возникшие в её голове строки.
«Приходящая каждый вечер от захода солнца тьма, как раковая опухоль расползалась по всей противоположной стене. И с вечера до утра горел ночник, чтобы тень не появлялась. Но это не избавило стену от чёрной плесени, начавшейся подниматься от плинтуса вверх. Попытка убрать её не принесла результата – грибок появился снова. Словно какая-то неведомая злая сила неутомимо пыталась захватить новую территорию. Астрэя не могла понять причину подобной напасти, но чувствовала, что это как-то связано с ней лично.
Четыре месяца назад университет предоставил ей жильё здесь. Это был небольшой трёхэтажный особняк в викторианском стиле, расположенный в двух милях от Гринхола, добираться до которого нужно было своим ходом. Когда-то особняк принадлежал обнищавшему отпрыску знатной фамилии. Нынче же им владел муниципалитет города, выкупив его на аукционе и передав в аренду местному университету.
Впервые чёрную аномалию она увидела спустя три месяца после заселения. Поначалу ничто не беспокоило впечатлительный ум девушки, и она не придавала значения тому, какой эффект создавало расположение особняка относительно сторон света. Когда солнце садилось, от плинтуса стены каждый вечер поднималась кромка тени. Однажды Астрэя заметила, что тень внизу стены перестала исчезать и днём. Подойдя ближе к стене, она увидела, что это не тень, а разрастающаяся чёрная плесень. Она затирала её специальными средствами, удаляла поражённые участки скребком, закрашивала краской, но грибковая нарость появилась снова.
Университет, в котором она работала, наконец-то удовлетворил её просьбу, и Астрэя получила место под крышей особняка с номером три. Бесплатный велосипед прилагался в качестве подарка на время проживания в особняке. Всё в доме поначалу её устраивало: и возможность удалённой работы без ежедневного посещения университета, и отдельное жильё, и тихий район, – что ещё может быть приятнее в жизни не сложившихся высоких отношений с кем-то и с этим миром. Мечта об идеальности – удел романтиков и экзальтантов.
На первом этаже особняка располагались: общий зал, где жильцы могли принимать пищу совместно в установленное время, кухня, хозяйственное крыло и комната прислуги, принадлежавшая немолодой чете Берментов. Второй этаж отводился жильцам – четыре комнаты для четырёх постояльцев. На верхнем этаже была теплица, библиотека, кинозал и обсерватория. Фасад особняка смотрел на юг. Две крайние комнаты, западная и восточная, были больше двух средних, соответственно, занимая левое и правое крыло дома. В целом, они походили, скорее, на полноценные квартиры с тремя комнатами, в отличии от двух средних. В последних было по две комнаты. Третью, если считать от западного крыла, как раз и занимала Астрэя.
В первые три месяца её устраивало всё. Она редко выходила на совместные трапезы в общем зале на первом этаже, пару раз бывала в библиотеке и кинозале, сдабривая это поездками в город на велосипеде. Но когда тень превратилась в чёрную плесень, её перестала радовать уединённость данного ей пространства. Через месяц после первой покраски чернота появилась снова. Вот тогда-то и появилось первое беспокойство. Сначала она думала, что это могла быть какая-то застарелая болезнь в этой части дома. Снизу под её комнатой находился общий зал для трапезы. Нигде на потолке в районе комнаты она не увидела такой же черноты. Оставалась мысль про восточную комнату номер четыре, которую занимал профессор Нулус. Астрэя подумала, что у профессора в том месте, соприкасающемся с её комнатой, образовалась какая-то инфекция. И она решила для себя выяснить эту проблему. Приставать к нему в столовой она посчитала неуместным, равно как и стучаться в его дверь. Но из редких для неё разговоров за общим столом, она поняла, что профессор любит бывать в, так называемой, обсерватории, которая, собственно, и находилась над его трёхкомнатными апартаментами. От обсерватории имелось только название. Это была довольно-таки просторная комната с большими окнами, средних размеров любительским телескопом, огромным глобусом, картами Земли, Луны, звёздного неба, и множеством всякой мелочи по химии, физике, географии и астрономии, шкафами для книг, кожаным чёрным диваном, большим мягким креслом и антикварным письменным столом с зелёным сукном. Двери всех четырёх комнат третьего этажа никогда не закрывались, и доступ в них не ограничивался в любое время суток.
Профессору Нулусу на вид было чуть больше семидесяти и, надо полагать, в таком возрасте он предпочитал вести менее активный образ жизни, как рассуждала про себя Астрэя. Как-то после обеда она решила наугад заглянуть в обсерваторию и оказалась права – старичок сидел в кресле и курил длинную трубку. Белоснежный остаток волос обрамлял блестящую от света из окна большую лысину.
– Не помешаю? – спросила Астрэя, закрывая за собой дверь. Профессор не ответил. Может, был в своих мыслях, а может, и глуховат, подумала она, подходя к глобусу, который стоял в поле зрения старика. Она изучающе принялась крутить шар, что в итоге возымело своё действие.
– Географией интересуетесь или хотите мне что сказать? – заметил профессор, выпуская дым изо рта и носа одновременно.
– Хотела задать вам вопрос.
– Хм, интересно. Кстати, как вам нынче погода кажется, тёплой или не очень? – сказал Нулус, указывая трубкой на окно».
Александра прервала надиктовку, заметив знакомое лицо. К её скамейке приблизился мужчина лет сорока в серой кепке, коричневой куртке, и с кожаной чёрной папкой на молнии.
– Наше нижайшее почтение, Александра Сергеевна. Как вам нынче погода? Не скучно ли одной здесь природой любоваться? – сказал он вкрадчиво и как бы немного заискивающе.
Это был один из соредакторов главного городского литературного издания – Давид Маркович Писарчук – член многочисленных комиссий и союзов, а по совместительству внештатный корреспондент одного из местных таблоидов. Страсть, которую он питал к Александре, делала с ним ужасные для него вещи, лишая воли и уважения к себе. Он ненавидел себя за это, но больше ненавидел её, вот только поделать со своими чувствами к ней ничего не мог, они были выше ненависти и даже подавляли убивающее его душу состояние. Он и сам не понимал, почему превращался в тряпку рядом с этой женщиной.
Александра выключила диктофон и положила аппарат в карман пальто.
– Забавно как у вас двоих получилось одно и то же.
– Мы разве не одни? – удивлённо поинтересовался Писарчук, оглядываясь по сторонам.
– Теперь да. Вам, Давид Маркович, посчастливилось случайно, или нет, но избавиться на время от достойного конкурента.
– Извините, как-то слегка затрудняюсь понять вас правильно, кого именно вы имеете в виду.
– Не утруждайтесь. Я просто начала новую вещь, и сидела тут в ожидании вашего прибытия, разговаривая со своим смартфоном, – она поставила стакан на дерево скамьи. – У вас, наверняка, была серьёзная причина для сегодняшней встречи?
– Да, знаете ли. Думаю, вам это тоже будет интересно. Я просто не знал, как иначе это можно было ещё сделать.
– Вы сказали вчера по телефону, что хотите мне что-то передать.
– Так-то да, но у вас всегда плотный график, вы всегда заняты, поэтому я и не мог позволить себе как-то утруждать вас.
– Я понимаю вашу нерешительность, поэтому и предложила встречу здесь. Что вы хотели?
– Простите, а как же кофе? Я помешал вам?
– Не беспокойтесь, Давид Маркович, вашей вины здесь нет. Меня профессор отвлёк, вот кофе и остыл. Придётся выкинуть.
– Эх, какая жалость. Вы позволите?
Александра сделала лёгкое движение бровями. Писарчук аккуратно кончиками пальцев взял стакан и так же аккуратно поставил его на дно урны.
– Хотите, я схожу за горячим?
– Спасибо, не стоит.
– Может быть, чего другого изволите?
– Давид Маркович, если вы сейчас же не сядете рядом, я, право же, уйду.
– Да, конечно, простите.
Писарчук колебался какое-то время, поглядывая по сторонам, и, наконец, сел на противоположный край скамейки, соблюдая пионерское расстояние больше от робости перед Александрой. Она заметила это и отвела взгляд в сторону реки, вынув из кармана фиолетовые тонкие бархатные перчатки, но надевать их не торопилась. Соредактор обратил на это внимание и слегка кашлянул в сторону.
– Если не секрет, над чем работаете сейчас?
– Сложная вещь намечается, да и название тоже не из лёгких.
– Настолько сложное, что и произнести трудно? – Писарчук несколько оживился, словно ему губы мёдом намазали, и даже едва не хихикнул в порыве ожидания чего-то большего от такого её откровения с ним.
– Ох, Давид Маркович, о некоторых вещах лучше совсем не знать, чтобы, по крайней мере, спать спокойно, – тяжело вздохнула Александра, думая о своём. – Произнести не сложно, главное – правильно выговорить, потому что от этого может зависеть, куда тебя занесёт.
– Ну, мы же, в конце концов, любезная Александра Сергеевна, не в Косой переулок собираемся.
– Это уж кому как повезёт. Даже если вам удастся правильно выговорить это слово, смысл его может до вас так и не дойти. Ну хорошо, не буду вас мучить. Вам что-нибудь говорит слово «Кантилевер»?
– Пока нет. И что это?
– Вот и я о том же. Так что у вас за дело ко мне?
– Если бы я только мог позволить себе обращаться к вам, бесценная Александра Сергеевна, не только по делу, одной проблемой в моей жизни стало бы меньше.
– Не начинайте, пожалуйста, Давид Маркович, свои пошлые прелюдии, – вздохнула Александра, закатив глаза. – В моём лице вы всё равно не найдёте взаимности. Ваш досточтимый Парнас и без меня достаточно изобилует музами и богинями. Так что я не вижу для вас проблемы найти более достойный предмет для воздыхания. И мы с вами уже говорили на эту тему, что у нас с вами разные весовые категория в творческом плане. Поэтому лучше излагайте вашу тему.
– Что ж, убедили и раздавили. Вполне доходчиво и кратко. И это к лучшему. Да, вы правы, небожителей у нас, как грязи, ажно глаза разбегаются от эдакой-то тесноты, что и дышать трудно, знаете ли. Так порой не хватает свежего воздуха, что поневоле тянет в новые широты. Тем не менее, люди пытаются создавать видимость хоть какой-то маломальской активности и даже деятельности. Помнится, прошлый раз вы озадачили меня одной темой, и я решил поставить её на повестке очередного заседания. Случилось сие достопамятное мероприятием третьего дня. Засим отчасти и была нужда встретиться с вами, потому как тема любезно вами же и озвучена. А так как зазвать вас к нам я уже, честно говоря, отчаялся, поэтому хоть так.
– Не обижайтесь на меня, Давид Маркович, я же не со зла вас на коньки поставила. Я с трудом переношу театры и прочие массовые скопления людей, а тут ещё и талантами поле не пахано. Мне то что у вас делать – соревноваться прыжками в длину? Мне вполне хватило одной беседы, где ваш уважаемый поллитрук Шебудько достаточно членораздельно и популярно объяснил мне, какая литература у вас приветствуется и что именно ради благонадёжности публикуется в вашем известном журнале.
– Позволю себе заметить, что вам всё же была предложена возможность публикации.
– С этим не поспоришь, но увы, не нашлось ничего, достойного вашего журнала. Да и с гонорарами у вас как-то проблемно. Что толку метать бисер, коли и на понюшку табаку не заработать.
– А для этого нужно, как минимум, быть членом Союза писателей.
– Я в курсе вашей системы, что для этого нужно иметь изданные книги и парочку солидных рецензентов.
– Мне не трудно поспособствовать для вас найти этих членов. Но, видимо, вопрос не в этом?
– Вопрос действительно не в ваших членствах, публикациях и гонорарах. Он даже не в том, что у местных писателей нет личной полки в книжном магазине города. Проблема только в том, что вы пишите и зачем вы это делаете?
– Как раз об этом я и сказал на общем заседании. Я говорил им, что уважающий себя Союз писателей города просто обязан иметь полки для своих писателей в своём городе, но мне сказали, что у нас нынче «капитализьм», и что нынче писать нужно только съедобные, в кавычках, книги, а всё остальное можно опубликовать в нашем журнале без гонорара, потому что это всё равно никто есть не будет, потому что, либо вы пишите съедобное, и вам за это платят, либо вы пишите то, что в книжном магазине никто не купит. Время, знаете ли, такое, дорогая моя, Александра Сергеевна.
– Время делается людьми, а не часами. Если вы думаете, что оправдываете своё существование ненужными никому подборками в своём журнале, то грош цена вашему творчеству. Что вообще вы хотите сказать миру своим творчеством? Пытаетесь обессмертить себя мусором своих строчек в никому не нужных публикациях? Может, честнее было бы заняться пошивом нужной для фронта продукции? Можете вы объяснить мне смысл и целевую нужность существования вашей организации?
– Помилуйте, Александра Сергеевна, мы пытаемся хотя бы поддерживать своими подтяжками само понятие литературы в нашем городе, о большем и не мечтают уже наши скромные труженики в такое-то непростое время. Сами понимаете, как трудно сейчас людям этой благородной профессии вообще выживать.
– Ваш Союз писателей имеет смысл своего существования только в идеологически направленном пространстве. Всё остальное графомания и пустое сотрясание воздуха. Я дала вам тему с полками, чтобы вы подумали о том, что такое настоящая литература и для чего она предназначена. Есть ли в вашей организации люди, для которых это имеет значение и смысл? Видимо, пока нет, иначе полки давно бы уже появились. Впрочем, не об этом речь. Вы, верно, пригласили меня сегодня не для того, чтобы похвастаться своим радением о полках. Мне понятны ваши чувства, Давид Маркович, и как они появились в вашей меркантильной натуре. Лишний раз увидеть меня для вас такое счастье, и вы сочиняете любой повод для этого. Что же на этот раз послужило им? Уж явно не полки.
– Вы, как всегда, проницательны. Моя меркантильная душонка настолько ничтожна, что не может позволить себе и мечтать о взаимности. Ей достаточно и такой малости, как только иногда видеть ваше гордое величие. И да, вы правы, повод для встречи не книжные магазины. Он в этой папке. Хотите узнать, что в ней?
– Интриган из вас никудышный, как, впрочем, и писатель. Вы сами хоть довольны тем, что делаете? Вот ответьте честно здесь и сейчас, и покончим с этим раз и навсегда. Вы действительно удовлетворены своей работой?
Писарчук задумался, опустив голову, чему-то улыбнулся, достал сигарету, предложил сначала Александре, потом закурил сам, видя, что она никак не отреагировала, сделал пару затяжек, и бросил окурок на асфальт, растерев его каблуком туфли с острым носком.
– В детстве я завидовал ребятам в нашем дворе, у кого были велосипеды, потому что мои родители не могли позволить себе такой роскоши. В период перехода «совка» на «рашку» кому-то повезло ухватить своего коня под уздцы, а кто-то перебивался с хлеба на воду. Моим предкам не повезло, поэтому крутого велосипеда у меня не было, как не было и никакого другого. В школе я завидовал отличникам и не понимал, почему у них всё так легко получается. Моя же учёба шла через пень-колоду. У меня нет и не было никаких талантов, мне всё давалось с каким-то напряжением и сопротивлением, словно я прорубался сквозь непроходимую чащу. Любому достижению я радовался, словно совершил великий подвиг. Даже в университет я поступил лишь со второй попытки, и то на заочный. Я был безумно счастлив, когда мне разрешили приходить в литературный кружок, общаться с творческими личностями. Потом с общей волной приняли в Союз писателей, хотя ничего такого я не писал, просто был всегда полезен в организационной работе, умел договариваться и соединять нужных для дела людей. Мне помогли для галочки состряпать сборник статей про наш город, чего, в принципе, и хватило на членские корочки. Не настолько меня занимала писательская деятельность, чтобы посвятить ей свою жизнь. Этих умельцев и без меня хватало и хватает. Я не претендую на своё место на полке, но я доволен хотя бы уже тем, что могу быть кому-то полезным в этом мире. Но быть вполне удовлетворённым своим писательством я не могу, если уж говорить начистоту, потому что мне не дан этот талант. Поэтому я и завидую вам, Александра Сергеевна, что у вас он есть, а у меня нет. Поэтому меня и тянет к вам. Сальери всегда будет завидовать Моцарту.
– Надеюсь, обойдёмся без жертв? – она выслушала его с серьёзным видом. – Спасибо за откровенность. Но жалости от меня не ждите. Жалость унижает, а человек должен научиться уважать прежде всего себя, чтобы уметь уважать и других. Если вы не уважаете себя, то меня и подавно не сможете. И довольно об этом. Если принесли папку специально для меня, то показывайте.
– Позвольте последний вопрос на сегодня?
– Рискните, – сказала Александра, оценивая взглядом чёрную папку.
– Вы сказали про настоящую литературу. Большинство людей воспитано на классике. У кого кругозор шире, у кого не очень. И это принято считать мировой литературой. Бытует мнение, что литература одухотворяет жизнь простого обывателя. Обычный человек воспринимает книгу, как развлечение, как что-то красивое, где-то бывает воспитывается и нравственностью, получает некий внутренний жизненный опыт, информационный, опять же, и словарный запас его обогащается. Это ли не настоящая литература? Что ещё в нашей литературе может быть более настоящим?
– Да, в детстве такая литература открывает изначально горизонты познания жизни, но сейчас время другой литературы, которая показывает реальность, находящуюся за пределами человеческого мира, действует как соединительный канал между разными мирами, расширяя сознание человека и выводя его из плинтуса. И под выражением настоящая литература я подразумевала новую литературу.
– Вы имеете в виду фантастику?
– Я имею в виду метафизику.
– Это что-то из серии доктрин Блаватской?
– Я не про эзотерику и прочие тайные учения, а про художественную литературу. Это значит, показывать литературными образами и приёмами иную реальность, выходящую за пределы шаблонной системы этого мира. Это значит показывать кантилевер. Видели в фигурном катании, как спортсмен скользит по льду, подобно яхте в глубоком наклоне, на согнутых коленях, прогибая спину назад, параллельно льду?
– Нет, знаете ли, как-то не доводилось.
– Отсталый вы человек, Давид Маркович. Давайте уже свой артефакт.
Писарчук, несколько нервно двигая молнией, достал из чёрной кожаной папки белую картонную:
– На днях наша секретарша Верочка передала мне это и сказала, что приходил некто неизвестный гражданин с просьбой посмотреть рукопись на предмет публикации в нашем журнале. Координат своих не оставил, потому что Верочка забыла спросить его об этом, да и он особо не напрягся этим. Не понимаю, зачем вообще её держат у нас. У неё мозгов меньше, чем у курицы. Может, просто главному нужно её эстетическое присутствие? На большее там рассчитывать негде. Обычно рукописи у нас рассматриваются в течении недели, если что-то срочное и важное, а так на всё остальное месяц. В данном случае автор себя никак не обозначил, поэтому и время на рассмотрение не может быть фиксировано конкретным сроком. Лежит себе и лежит, еды не просит. А так как первичный осмотр поступающих рукописей является моей обязанностью по занимаемой должности, чтобы потом направить соответствующему специалисту по его литературной части, то и забрал папку себе. Я даже и не заглядывал в неё, потому что сразу же подумал о вас, что, может, вам будет интересно. Я никоим образом не настаиваю, не хотите – не берите, потом сам займусь. Но, зная, что вы очень серьёзно относитесь к литературе, может, вы и сможете оценить рукопись лучше, чем я. Мне очень ценно ваше мнение, и совсем неважно, что вы меня не уважаете.
– Ошибаетесь, Давид Маркович, я уважаю вас в пределах вашей компетентности.
– Не знаю, что это сейчас было – завуалированный комплимент или очередная ирония с вашей стороны, тем не менее, не изволите ли взглянуть на рукопись?
Александра взяла белую папку и положила на колени, затем отодвинула рукав пальто, взглянув на часы.
– И что, даже не посмотрите? – удивлённо заявил Писарчук.
– Посмотрю потом, с вашего позволения, раз уж вам не интересно содержимое. Люблю читать в тишине, чтобы никто не мешал. Своё мнение, которое вас интересует, я сообщу вам после прочтения. Спасибо, что цените его. Если у вас всё, то я, пожалуй, пойду. Или папка была просто предлогом для встречи?
– А как бы ещё я смог увидеть вас, как только не своими нелепыми предлогами. Кстати, вот ещё один. У меня есть билеты на концерт в филармонию.
– Давид Маркович, папки достаточно. И спасибо за приглашение. Я вижу, что вы очень настойчивы в своём непонимании. Белый свет на мне клином не сошёлся для вас, поймите хоть это. И избавьте меня, пожалуйста, от вашего внимания. Оно меня утомляет. Если хотите остаться со мной в добрых отношениях, оставьте всё на уровне этой белой папки.
– Да, вы правы, это лучший вариант.
– Тогда прощайте.
– Пожалуй. Что ж, жду оценки. И, кстати, красивые у вас часы.
– Спасибо, вы очень внимательны.
– Если не секрет, зачем вам часы, если есть телефон? Сейчас модно носить этот аксессуар?
– Ну, хорошо, я вам отвечу, чтобы у вас совсем уже не осталось никаких сомнений. Однажды за мной стал ухаживать один приличный, скажем так, человек. Он вёл себя достойно, корректно, как это бывает в кино. Я поняла, что нравлюсь ему, как фарфоровая кукла с мозгами. Большего он во мне увидеть не мог в силу своего менталитета. Я и сама понимаю, что люди смотрят на меня именно так. И вы в том числе. Представляете, каково мне жить с таким вниманием? Однажды он спросил меня, чего бы я хотела. У меня в тот момент перестал работать телефон, потому что я не поставила его на зарядку перед сном. Вот я с дуру и сказала ему, что часы на руке надёжнее телефонов. Он тут же повёз меня в ближайший салон часов, и там сказал, чтобы я выбирала любые. Я выбрала, и вот, теперь они на моей руке.
– У вас часы от достойного человека. Почему же вы не с ним?
– Вы правильно заметили, что мы не вместе. А вы бы, Давид Маркович, захотели бы жить с человеком, который вас не понимает?
– Мне было бы достаточно, чтобы я его любил и мог быть рядом.
– И вам не важно, что он вас не любит?
– Ни капли.
– Вы просто не умеете уважать себя. Нельзя быть рядом с тем, кто не умеет уважать вас. В отношениях уважение прежде всего. Однажды он хотел подарить мне колье с бриллиантами. Он мог себе это позволить. Но проблема в том, что он, прежде всего, позволил себе подумать, что мне должно понравиться его внимание в таком виде. Принято считать, что женщинам приятно внимание в виде подарков, от которых они тут же млеют и тают. И в большинстве случаев этот шаблон срабатывает. Но где же он увидел здесь меня? Ответ – нигде. Он видел лишь себя. И как, по-вашему, я должна была отнестись к его подарку?
– Вы его отвергли из-за колье?
– Давид Маркович, я вижу смысл своей жизни не в том, чтобы носить бриллиантовое колье и быть ручной куклой в глазах тех, кто думает, что душу человека можно купить красивыми побрякушками.
– Прошу прощения, вы не приняли его подарок?
– Я не смогла принять его непонимание меня.
– Наверное, это делает честь вашей принципиальной и возвышенной натуре, но можно было поступить умнее – бриллианты принять, а самого наказать за эдакое-то неуважение к вашей личности, да и прогнать, как в известном случае у классика.
– Вот поэтому, Давид Маркович, вы мне и не интересны, как и тот приличный гражданин, потому что вы думаете шаблонами и живёте шаблонной жизнью. Но, к счастью, не всё в этом мире измеряется одними бриллиантами. Есть ещё папки неизвестных авторов, которые забыли, или не захотели, отметить в реестре. Спасибо вам за неё, я обязательно посмотрю. А чтобы билеты не пропали, пригласите Верочку, она будет рада. Что-то ещё?
