Азиатский отпуск

Он последовал за ней, и она чувствовала его взгляд у себя за спиной – растерянный и раздраженный. Ее непоколебимое спокойствие сводило его с ума. Ему было бы проще, если бы она рыдала или орала. Такую реакцию он понимал. Такую можно было контролировать, успокоить, задавить авторитетом или ложными обещаниями. А это… это молчаливое сопротивление было для него новой, неизведанной территорией, и он не знал, как на нее реагировать.

Внутри аэропорт встретил их гулкой какофонией звуков – объявления дикторов, плач детей, смех, гул голосов. Они прошли к стойке регистрации, и Наташа молча отдала документы. Все происходило как в замедленной съемке. Каждая секунда тянулась мучительно долго.

«Наташа, послушай…» – начал Игорь, когда они отошли от стойки.

Она повернулась к нему, подняв взгляд. Ее глаза встретились с его глазами. И в этот миг, среди всей этой суеты и шума, они на мгновение выдали все, что скрывалось за их масками.

Его глаза. В них она увидела не сожаление, не боль разлуки, не тоску. Она увидела облегчение. Глубокое, животное, почти физиологическое облегчение. Как у человека, который только что избежал серьезной опасности. Он был рад, что она уезжает. Рад, что этот неловкий, напряженный момент прощания скоро останется позади. Рад, что он сможет выдохнуть и заняться тем, что ему действительно важно. Его «работа». Его «Анечка». Его жизнь, в которой для нее не оставалось места.

А ее глаза… ее глаза, она знала, были полны совсем другого. Не слез. Не мольбы. В них была холодная, выверенная, кристаллизовавшаяся ярость. Ярость, которую она копила все эти месяцы, а может, и годы. Ярость из-за каждого пропущенного ужина, каждого отмененного выходного, каждого формального «люблю тебя», сказанного словно по обязанности. Ярость из-за вчерашней переписки. Ярость из-за этого вот взгляда – взгляда облегчения. Она смотрела на него, и в ее взгляде не было ни капли тепла. Лишь лед и сталь.

Он увидел это. Увидел и отпрянул. Его собственный взгляд дрогнул, на миг в нем мелькнуло что-то похожее на страх, на понимание, что он что-то безвозвратно упустил, переступил какую-то невидимую грань. Но это понимание было мимолетным. Он тут же отмахнулся от него, списав на ее «истерику», которую она так и не устроила.

«Ну, все… – он произнес, и его голос прозвучал неестественно громко. – Счастливого полета».

Банальность этой фразы резанула слух. «Счастливого полета». Как будто она летела на выходные к подруге, а не уезжала одна в другую часть света после того, как их брак дал трещину.

«Спасибо», – ответила она, и ее голос был ровным, монотонным, как у автомата.

«Ты позвонишь, когда приземлишься?»

«Если будет время. И если связь будет», – сказала она, глядя куда-то мимо его плеча.

Он кивнул, помолчал. Неловкость висела между ними плотной, осязаемой пеленой. Он явно хотел поскорее закончить этот фарс.

«Хорошо, тогда… Береги себя».

«И ты».

Они стояли друг напротив друга, как два актера, забывшие слова в самой важной сцене. Он сделал шаг вперед, собираясь, видимо, обнять ее. Наташа инстинктивно отступила на полшага назад. Его руки повисли в воздухе. Он смущенно опустил их.

«Ладно… – он потрогал пальцами воротник своей куртки. – Я тогда… мне еще в офис надо».

«Конечно, – она кивнула. – Не опоздай. Вдруг опять что-то „срочное“».

В ее голосе прозвучала едва уловимая, но ядовитая нотка. Он ее уловил. Его лицо снова напряглось.

«Наташа, не надо вот этого…»

«Чего? – она подняла на него брови. – Я же искренне желаю тебе успехов в работе. Ты же для нас стараешься, правда?»

Он сглотнул, не находя что ответить. Он понял, что любое его слово будет использовано против него. Любая попытка оправдаться будет выглядеть жалко и фальшиво.

«До свидания, Игорь», – сказала она окончательно, поворачиваясь к нему спиной и направляясь к зоне паспортного контроля.

Она не оглядывалась. Она шла по ярко освещенному коридору, чувствуя его взгляд на своей спине. Он смотрел на нее, и она знала, что в его голове сейчас творится полный разброд. Он думал, что избежал скандала. Думал, что все обошлось малой кровью. Он считал, что ее отъезд – это временная буря, каприз, после которого все вернется на круги своя. Он верил, что она остынет там, на курорте, соскучится и вернется с повинной головой, готовая простить и забыть.

Вот она, главная ирония их прощания. Он стоял там, в самом сердце шумного аэропорта, и чувствовал себя победителем. Он уладил конфликт без криков и слез. Он сохранил лицо. Он получил свою свободу.

А она шла по этому коридору, и с каждым шагом чувствовала, как что-то внутри нее окончательно ломается, каменеет и умирает. Его взгляд облегчения стал той самой точкой, тем самым моментом, после которого возврата уже не было. Он не просто отменил их отпуск. Он отменил их будущее. Он своим поведением, своей ложью, своим вот этим наглым, нескрываемым облегчением подтолкнул ее к краю. И она шагнула. Не в пропасть. Нет. Она шагнула прочь. Прочь от него, от их лживой жизни, от всего, что она когда-то считала своим.

Она прошла паспортный контроль, не оборачиваясь. Когда она оказалась в стерильной зоне, она на мгновение остановилась, прислонившись спиной к холодной стене. Только сейчас, когда он исчез из поля зрения, она позволила себе выдохнуть. Дрожь, которую она сдерживала все это время, пробежала по ее телу. Она сжала кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони.

Она подошла к огромному окну, выходящему на взлетное поле. Самолеты, похожие на огромных серебристых птиц, взлетали и садились, унося людей в другие жизни. Скоро и ее унесет один из них.

Она увидела его внизу. Он вышел из здания терминала и быстрыми, решительными шагами направился к стоянке такси. Он не оглядывался на здание аэропорта. Не смотрел вверх, на окна, за которыми, возможно, стояла она. Он просто шел. Шел к своей машине, к своей работе, к своей другой жизни. Его фигура становилась все меньше и меньше, пока совсем не растворилась в толпе.

И в этот момент Наташа поняла, что он для нее больше не существует. Тот Игорь, которого она любила, с которым строила планы, с которым делила постель и жизнь, – того человека больше не было. Остался только незнакомец, который причинил ей невыносимую боль.

Холодная ярость внутри нее снова поднялась, но теперь в ней не было места отчаянию. Была лишь твердая, неумолимая решимость. Он думал, что отправил ее в отпуск? Нет. Он выпустил джинна из бутылки. Он дал ей свободу, о которой сам не подозревал.

Она повернулась от окна и пошла к своему выходу. Походка ее была твердой, взгляд – прямым. Точка невозврата была пройдена. Зеркало разбилось. Теперь предстояло идти по осколкам. И она была готова. Готова идти, не оглядываясь.

ГЛАВА 4

Самолет, вырвавшийся из московской хмари и слякоти, приземлился в ином мире. Мире, где воздух был не просто теплым, а густым, обволакивающим, словно жидкий мед. Он был насыщен ароматами, от которых кружилась голова: сладковатый дымок благовоний, пряная пыль дорог, соленый дыхание океана, доносившийся даже сюда, до зала прилета. Все здесь было ярким, кричащим, почти агрессивным в своей жизнерадостности. Ярко-зеленые листья гигантских растений, алые и белые цветы, ослепительно белые стены отеля, синее, до боли в глазах, небо.

Наташа вышла из такси у ворот курорта, и эта какофония красок и запахов обрушилась на нее, как удар. Она стояла с чемоданом, чувствуя себя серым, безликим пятном на этом празднике жизни. Ее темные очки скрывали глаза, опухшие не от слез – слез не было, – а от бессонной ночи в самолете и тяжелого, липкого груза мыслей.

Их номер-бунгало был именно таким, каким она его представляла по фотографиям в интернете. Просторный, с высоким потолком из темного дерева, с огромной кроватью под пологом из тюля, выходящий через раздвижные стеклянные двери на собственную террасу с бассейном и видом на кокосовые пальмы, склонившиеся к бирюзовой лагуне. Идеальная картинка для идеального медового месяца. Картинка, в которой теперь была лишь одна она.

Она оставила чемодан посреди комнаты и вышла на террасу. Солнце припекало мгновенно, заставляя ее щуриться даже сквозь темные стекла очков. Где-то щебетали невидимые птицы, шелестели на ветру листья, доносился приглушенный смех с соседних вилл. Было красиво. Слишком красиво. И от этой красоты становилось невыносимо тошно.

Первый день прошел в попытках обустроиться и побороть джетлаг. Она разложила вещи, повесила платья в шифоньер, расставила косметику в ванной. Каждое движение было механическим, лишенным смысла. Она заставляла себя действовать, потому что знала – если остановится, ее накроет волна того самого одиночества, которое она привезла с собой в качестве ручной клади.

Вечером она пошла ужинать в главный ресторан отеля. И именно там, среди столиков, заставленных свечами в стеклянных колбах, ее впервые накрыло по-настоящему.

Она сидела за столиком на двоих, против нее пустовал стул. Официант, улыбаясь, спросил: «Ждете кого-то, мадам?» Она покачала головой, и его улыбка стала чуть менее яркой, в глазах мелькнуло что-то похожее на жалость. Жалость к одинокой женщине в романтическом месте.

И вот тогда она начала смотреть. Смотреть по-настоящему.

За соседним столиком молодая парочка, ей на вид лет двадцать. Он кормил ее кусочком манго, она смеялась, зажмурившись, и сок тек у нее по подбородку. Он вытер его пальцем, а потом облизал его, и они оба снова рассмеялись. Глупо, инфантильно, но в их смехе была такая искренность, такая легкость, от которой у Наташи свело живот.

Чуть дальше сидела пара постарше. Они не держались за руки, не кормили друг друга. Они просто разговаривали. Наклонившись друг к другу, глядя в глаза. И по тому, как она слушала, слегка склонив голову набок, а он водил пальцем по краю бокала, было видно – они слышат друг друга. По-настоящему. Они находятся здесь и сейчас, вместе.

А она была одна. С пустым стулом напротив. С телефоном, лежащим рядом с тарелкой, как укор. Ей подали еду – какую-то изысканную рыбу с местными травами. Она взяла вилку, отломила кусочек, поднесла ко рту. И не почувствовала никакого вкуса. Во рту был лишь пепел. Пепел от сгоревших надежд, от сгоревшего брака.

Она смотрела на эти пары, и ее обида, которую она привезла с собой замороженным комом в груди, начала оттаивать. Но не превращаясь в воду, а в нечто иное. Она начинала бродить, ферментироваться, как плохое вино, превращаясь в нечто крепкое, ядовитое, одурманивающее.

Вот они, счастливые, – думала она, безвкусно пережевывая рыбу. – У них все хорошо. Они любят, их любят. А я что? Я сижу здесь, как дура, одна в этом проклятом раю, пока мой муж…

Мысль обрывалась, не желая договаривать. Но картинки возникали сами. Игорь и Аня. В московском ресторане. Не в таком романтичном, конечно. Где-нибудь пафосном, с видом на Кремль. Они сидят, пьют вино. Он рассказывает ей анекдоты, она смеется, закинув голову. А потом они едут к нему в офис. Или, может, к ней домой…

Нож вошел в тарелку с таким усилием, что заскрежетал по фарфору. Пара напротив на секунду прервала свой разговор и удивленно посмотрела на нее. Наташа опустила голову, чувствуя, как по щекам разливается краска стыда и злости.

Она заплатила по счету и ушла, так и не доев блюдо. Она шла по освещенным дорожкам курорта, и каждый ее шаг отдавался в душе эхом. Она проходила мимо баров, где парочки сидели, прижавшись друг к другу, наслаждаясь коктейлями и закатом. Мимо бассейна, где влюбленные, обнявшись, стояли по грудь в воде и целовались, не обращая внимания ни на кого вокруг.

Ее одиночество стало физическим. Осязаемым. Оно висело на ней тяжелым плащом, не давало дышать. Оно кричало на каждом углу: «Смотри! Все не так, как у тебя! Ты одна! Ты никому не нужна!»

Она вернулась в свой бунгало, захлопнула за собой дверь и прислонилась к ней, закрыв глаза. Тишина. Такая оглушительная после шума ресторана и дорожек. Лишь стрекот цикад за окном. Она осталась с собой наедине. Со своим ядом.

И тут ее взгляд упал на телефон. Он лежал на кровати, темный, безмолвный. Экран не светился.

Игорь. Он должен был позвонить. Должен был написать. Спросить, долетела ли, как устроилась, все ли хорошо. Это же элементарно. Это делает любой нормальный муж, даже если они в ссоре. Особенно если они в ссоре!

Она взяла телефон в руки. Он был холодным и безразличным. Ни одного сообщения. Ни одного пропущенного звонка.

И тогда в ней проснулось то самое, едкое, опасное чувство – желание проверить. Проверить его. Проверить их отношения на прочность, которая, как она подозревала, уже равна нулю.

Она положила телефон обратно. Нет. Она не напишет первая. Не позвонит. Она не будет этой самой «ждущей жены», которая ноет и требует внимания. Если ему не интересно, как она, значит, так тому и быть. Она посмотрит, сколько это продлится. Сколько времени должно пройти, чтобы он вспомнил о ее существовании.

Первый день прошел в тягучем ожидании. Она плавала в бассейне, загорала на шезлонге, пыталась читать книгу, но слова расплывались перед глазами. Ее мысли постоянно возвращались к телефону. А вдруг он звонил, а она не слышала? Может, связь плохая? Она брала аппарат, проверяла – нет, все в порядке. Полная тишина.

К вечеру второго дня ее ярость стала замещаться чем-то другим – леденящим душу пониманием. А что, если он и не собирался звонить? Что, если он так рад своей свободе, что выкинул ее из головы, как надоевшую игрушку?

Она сидела на террасе, смотрела на звезды, такие яркие и чужие в этом южном небе, и пила вино прямо из бутылки. Этикетка обещала ноты персика и диких цветов. Она чувствовала лишь горечь.

И вот, когда она уже почти смирилась с мыслью, что он забыл о ней навсегда, телефон наконец-то завибрировал. Резко, неожиданно, заставив ее вздрогнуть и чуть не выронить бутылку.

Сердце на мгновение замерло, а затем заколотилось с бешеной силой. Она посмотрела на экран. «Игорь».

Она ждала этого звонка почти двое суток. Ждала с таким напряжением, что все мышцы свело. И теперь, глядя на это имя, она не чувствовала радости или облегчения. Лишь холодную, тяжелую пустоту и щемящую боль где-то под сердцем.

Она сделала глубокий глоток вина прямо из горлышка, дала телефону прозвенеть еще несколько раз, собираясь с мыслями, с силами. Потом медленно, с расстановкой, провела пальцем по экрану.

«Алло», – сказала она. Ее голос прозвучал ровно, безэмоционально, как у секретаря на приемной.

На той стороне на секунду воцарилась тишина, будто он не ожидал, что она возьмет трубку.

«Наташа. Привет».

Его голос. Знакомый, родной, тот самый, от которого когда-то перехватывало дыхание. Сейчас он звучал отчужденно, издалека. И в нем не было ни тревоги, ни тепла.

«Привет», – ответила она.

«Ну как ты? Долетела нормально?» – спросил он. Фразы были правильными, как из разговорника для вежливых супругов.

«Да, нормально».

«Устроилась? Номер хороший?»

«Да, все соответствует фото».

Неловкая пауза. Она слышала, как на его фоне что-то шумит – может, телевизор, а может, офисный гул. Он не был дома.

«Хорошо, что все хорошо», – сказал он, и в его голосе прозвучала явная поспешность. Он хотел поскорее закончить этот разговор. Исполнить неприятную обязанность и снять ее с себя.

Еще одна пауза, еще более тягостная.

«Ладно, я тогда… у меня тут дела… Не скучай».

Не скучай. Эта фраза прозвучала как насмешка. Как плевок в душу.

«Хорошо, – сказала она, и ее голос наконец дрогнул, выдав внутреннее напряжение. – Удачи с твоими… делами».

Она положила трубку, не дожидаясь его ответа. Разговор длился меньше минуты. Он даже не спросил, что она ела, как погода, понравилось ли ей море. Ничего. Формальность. Отчитался и свободен.

Она сидела еще с полчаса, глядя в темноту за пределами террасы, и допила бутылку вина до дна. Яд одиночества, который до этого лишь бродил в ней, теперь кристаллизовался. Превратился в нечто твердое, острое и очень опасное.

Он ее проверял? Или она проверяла его? Неважно. Результат был налицо. Ему было все равно. Абсолютно.

Она встала, пошла в комнату и снова посмотрела на телефон. Теперь он был ей не нужен. Теперь она знала все, что хотела знать. Ее обида, ее унижение, ее боль – все это, прошедшее процесс ферментации, стало топливом. Топливом для чего-то нового. Для какого-то решения, которое медленно, но верно начинало вызревать в самой глубине ее души, там, где раньше была любовь к нему.

Она была одна. По-настоящему. И этот яд одиночества был теперь ее единственным спутником. И она поняла, что должна научиться жить с ним. Или найти противоядие. Любой ценой.

ГЛАВА 5

Утро началось с огня. Не с ласковых солнечных лучей, пробивающихся сквозь листву, а с внутреннего пожара, который жёг её изнутри. Тот короткий, формальный звонок Игоря вчера вечером стал последней каплей, переполнившей чашу её терпения. Вернее, не чашу, а бочку с горючей смесью из обиды, ярости и унижения.

Она не спала почти всю ночь. Ворочалась на огромной кровати, которая казалась ей теперь не ложем для страсти или отдыха, а местом пытки. Простыни были холодными, подушки – мокрыми от слёз, которые наконец-то прорвались наружу. Но это были не слёзы жалости к себе. Это были слёзы гнева. Бессильного, разрушительного гнева, который не находил выхода.

Она встала с рассветом, её голова гудела, а глаза были красными и опухшими. Она подошла к мини-бару, достала маленькую бутылку виски, оставшуюся со вчерашнего вечера, и сделала большой глоток. Алкоголь обжёг горло, но не принёс облегчения, лишь подлил масла в огонь.

Она стояла перед зеркалом в ванной и смотрела на своё отражение. Измождённое лицо, синяки под глазами. «Жалкое зрелище, – прошипела она сама себе. – Именно таким он тебя и хочет видеть. Униженной, несчастной, сидящей и ждущей его милости».

Но она больше не хотела быть жалкой. Не хотела быть жертвой. Яд одиночества, который она в себе взрастила, требовал противоядия. Или, может, не противоядия, а такого же яда, способного отравить и его, Игоря, там, в его далёкой, благополучной жизни.

Она приняла душ – почти ледяной, чтобы стряхнуть с себя оцепенение. Потом надела не свой привычный скромный купальник, а тот самый чёрный бикини, который Игорь когда-то назвал «слишком откровенным» и «привлекающим ненужное внимание». Он лежал на дне чемодана безотказным оружием, которым она никогда не решалась воспользоваться. Теперь пришло время.

Она нанесла макияж тщательнее, чем обычно. Подвела глаза, чтобы скрыть следы бессонницы, наложила тушь, яркую помаду. Она смотрела на себя и не узнавала. В отражении была не Наташа, преданная жена. Это была другая женщина. Холодная, решительная, с глазами, полными вызова.

Она вышла к бассейну, выбрав шезлонг не в тени, как обычно, а на самом солнцепёке, на виду. Она расстелила полотенце, легла и закрыла глаза, будто дремля. Но всё её существо было напряжено, как струна. Она чувствовала на себе взгляды. Мужские взгляды. Она была здесь одна, красивая, ухоженная женщина в откровенном купальнике. Она была мишенью. И впервые за долгое время это чувство не вызывало у неё дискомфорта. Наоборот. Оно согревало её ледяную душу. Она была заметна. Она существовала.