Королева из парикмахерской

Сергей Стариди

Королева из парикмахерской

Часть I Погружение

Глава 1 Фен и мечты

Воздух в салоне «Ларис» был густым и пах вечным понедельником. Точнее, пах он смесью аммиака из краски для волос, дешевого яблочного освежителя и едва уловимой горечью подгоревших волос на стареньком фене. Этот запах был для Лары родным, как запах бабушкиных пирогов, только вот радости от него не было. Он был запахом ее маленького, аккуратного мира, размером точно с шесть квадратных метров, залитых холодным неоновым светом.

– Ну ты только посмотри, – говорила Тамара Викторовна, клиентка номер один и главный информационный узел городка. Ее голова, укутанная в фольгу, напоминала причудливый головной убор инопланетной гостьи. – Внучка у Петровых из пятого подъезда. Поступила в областной, и, представляешь, с парнем каким-то цыганским связалась. Мать в слезы, а она – «я его люблю». Что в нем любить-то? Уши торчат, как у таксы, и сережка в брови. Некультурно.

Лара кивнула, двигая кистью с тонкой серебристой полоской вдоль пробора. Ее движения были выверены, отточены до автоматизма. Тысячи часов, проведенных с этой кистью в руке, превратили ее в продолжение собственных пальцев. Она не думала о том, что делает. Руки работали сами, а мысли ее уплывали далеко за пределы этих выцветших обоев в цветочек и зеркал, которые отражали ее уставшее лицо до бесконечности.

– Угу, – мелодично промурлыкала она в ответ. Это был ее универсальный звук. Он мог означать «как интересно», «ужасно» и «я тебя слушаю, но думаю о том, что приготовить на ужин». Тамара Викторовна, поглощенная собственным повествованием, не замечала разницы.

Она продолжала свой монолог, и слова ее, как мелкие, кислые ягоды, сыпались в гулкую тишину салона. О том, что в «Пятерочке» новый кассир хамит, о том, что у председателя гаражного кооператива опять протечка на крыше, о том, что собака у соседки тявкает по ночам, и все это, конечно, неспроста. Жизнь городка была похожа на старую, заезженную пластинку. Царапины на ней были такими же предсказуемыми, как и мелодии. И Лара была тем самым звукоснимателем, который вынужден воспроизводить эту музыку снова и снова.

Ее пальцы чувствовали каждую прядь, их текстуру. Волосы Тамары Викторовны были жесткими, выгоревшими на солнце, с сединой у корней, которую Лара сейчас старательно маскировала. Она превращала их во что-то лучшее, более гладкое и блестящее. Она создавала иллюзию. И в этом было что-то трагически ироничное. Она дарила другим крошечный глоток преображения, сказку на пару недель, пока новый цвет не смоется и снова не покажется унылая реальность. А сама?

Она посмотрела в большое окно, выходившее на центральную улицу. За ним проехал старенький «Жигуль», чихнув синим дымом. Прошла тетя Валя с авоськой, в которой наверняка был кефир и батон. Мальчишки на велосипедах кружили у старого киоска с газетами. Ничего не менялось. Никогда. Улица была сценой, где разыгрывался один и тот же спектакль изо дня в день. И она была в зрительном зале, в первом ряду, и не могла уйти.

Ей было двадцать. Двадцать лет, а она уже чувствовала, как ее собственная жизнь становится такой же выцветшей и предсказуемой, как волосы у ее клиенток. Вставать. Идти в салон. Красить. Стричь. Слушать. Возвращаться в свою однушку на пятом этаже, смотреть в окно на ту же улицу, но с другого ракурса. Иногда ей казалось, что ее жизнь – это комната с зеркалами, и она ходит по кругу, видя только бесконечные отражения самой себя.

– А ты, Ларочка, все не торопишься замуж? – внезапно сменила тему Тамара Викторовна, поймав ее взгляд в зеркале. – Девки-то твои уже и вторых рожают. А ты вся в работе, в своей красоте. Время-то идет.

Время идет. Тиканье старых настенных часов на стене стало оглушительным. Тик-так. Еще одна секунда, украденная у нее. Еще одна минута, потраченная на то, чтобы быть здесь.

– Да некогда, Теть Тамара, – легко ответила Лара, закончив с краской. – Да и не встретилось еще.

Она встречала. Встречала парней из местной авторемонтки, студентов из педучилища. Все они были одинаковыми. Они говорили об одном и том же – о машинах, о футболе, о том, какая «простая» она, «не зазнается». Они видели в ней парикмахершу Лару. Хорошую девочку, которая сделает модную стрижку и выслушает про начальника-козла. Они не видели той, что иногда по ночам, глядя на луну, мечтала о городах из стекла и стали, о морях, которые шумят так громко, что заглушают собственные мысли. О мужчинах, чьи глаза были бы глубже, чем лужи после дождя на асфальте, а разговоры – интереснее сплетен Тамары Викторовны.

– Ну, смотри, – с сочувствием протянула клиентка. – Красота-то она, она как цветок. Пока не увяла, надо сорвать.

Лара усмехнулась, но лишь про себя. Она чувствовала себя не цветком, а комнатным растением в горшке. Ей поливают, дают немного света, но корни ее упирались в дно горшка, и она знала каждый его сантиметр.

Она включила фен. Теплый воздух с привычным шумом наполнил пространство, заглушая тиканье часов и внутренний голос Лары. Она начала сушить волосы Тамары Викторовны, и под ее руками жесткие пряди начали преображаться. Серебристые нити заиграли, укладываясь в плавные волны. Лара смотрела на это, как на маленькое чудо, которое она творила каждый день. Она была демиургом этого крошечного мира из фена и расчесок. Она меняла внешний вид, но могла ли она изменить свою жизнь?

Ее взгляд снова упал на окно. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая облака в нежно-розовые и оранжевые тона. Такие краски она никогда бы не смогла смешать в своей баночке с краской. Они были слишком живыми, слишком настоящими. В этот момент ей отчаянно захотелось оказаться там, за этим окном. Не просто выйти на улицу, а пробить эту невидимую стену, которая отделяла ее мир от чего-то настоящего, большого, полного цвета и смысла.

Ей представилось, что она не сушит волосы, а направляет на них поток теплой магии. Что серебристые нити – это не краска, а лунный свет, который она вплетает в волосы. Что Тамара Викторовна рассказывает не про соседей, а про битвы драконов и падение звезд. Что за окном не уездный городок, а сказочный город с башнями, уходящими в небо.

Фен затих. Лара выключила его, и в салоне снова повисла тишина, нарушаемая лишь редким писком старого холодильника в углу.

– Ой, красота-то какая! – восхитилась Тамара Викторовна, разглядывая себя в зеркале. – Просто не узнать! Ларочка, ты у меня волшебница!

Волшебница. Лара усмехнулась горько. Если бы она только была ей.

Клиентка расплатилась, оставила на столике мелочь, и, еще раз нахвалив работу, ушла, оставив за собой шлейф дешевых духов и унося с собой частичку этого дня. Дверь звонко звякнула колокольчиком, и Лара осталась одна.

Она медленно убрала кисти, вымыла миску, протерла стол. Движения были привычными, пустыми. Теперь салон казался еще более безжизненным и тесным. Зеркала отражали ее, одинокую фигуру в центре комнаты. Тик-так. Тик-так.

Лара подошла к окну и прижалась лбом к холодному стеклу. Город зажег огни. Те же фонари на тех же столбах. Те же окна в тех же домах. Она чувствовала, как этот мир сжимается вокруг нее, как кокон, из которого она не может выбраться. И в этот момент тоска по чему-то большему была такой острой, такой физической, что, казалось, ее можно было потрогать руками.

Ей было двадцать лет. Она была лучшим парикмахером в своем уездном городе. И она никогда не чувствовала себя такой одинокой и бесконечно маленькой. Она смотрела на свое отражение в темном стекле и не знала, что страшнее – остаться здесь навсегда или рискнуть и уйти в неизвестность, где ее, возможно, никто не ждет.

Тиканье часов было единственным ответом на ее безмолвный крик души. Время шло. А она все стояла у окна, глядя на свой маленький мир, и мечтала о том, как однажды он рухнет.

Глава 2 Странный клиент

Колокольчик над дверью, обычно извещавший о приходе очередной клиентки или любопытной прохожей, в этот вечер молчал. Лара уже вынесла мусор, протерла зеркала до блеска и готовилась запереть дверь на тяжелый, ржавый засов. День угасал, окрашивая небо за окном в унылые серо-лиловые тона. Воздух был тяжелым, насыщенным запахом приближающегося дождя, и Лара мысленно пожелала, чтобы он скорее начался и разорвал эту вязкую, неподвижную тишину.

Она уже повернула ключ в замке, когда почувствовала на себе взгляд. Это было не ощущение, а скорее внезапное изменение давления в воздухе, словно невидимая волна прокатилась по улице. Лара подняла глаза и замерла.

Напротив салона, на другой стороне дороги, стоял он.

Мужчина. Он не был похож ни на кого из ее клиентуры, ни на кого из жителей этого сонного городка. Он стоял неподвижно, как изваяние, и смотрел прямо на нее. На нем был длинный плащ темного, почти черного цвета, сшитый из материала, который Лара не могла определить. Он не промокал под мелкими каплями, уже начавшими капать с неба, и не имел блеска, как кожа или шелк. Он просто поглощал свет.

Лара невольно сжала ключ в руке. Ей стало не по себе. В маленьком городке каждый был на виду, и появление незнакомца, да еще такого, было событием. Но этот человек не выглядел как турист или заблудившийся проезжий. Он выглядел так, будто город и улица принадлежали ему.

Она сделала вид, что застегивает сумку, и опустила голову, надеясь, что он уйдет. Но когда она снова подняла взгляд, он уже был здесь. Прямо перед дверью. Она не услышала его шагов, не увидела, как он перешел дорогу. Он просто оказался там, и колокольчик на двери издал одинокий, испуганный звяк, когда она сама, повинуясь непонятному импульсу, приоткрыла ее.

– Мы закрываемся, – выпалила она, ее голос прозвучал тоньше и слабее, чем она хотела.

Мужчина вошел в салон, и показалось, что маленькое помещение сразу же сузилось, а воздух стал плотнее и холоднее. Запах аммиака и яблочного освежителя будто испугался и спрятался в углы. Он был высоким, выше любого мужчины, которого она знала, и строен, с широкими плечами. Лицо его было строгим, с правильными, резкими чертами, но возраст невозможно было определить. На нем не было ни морщин старости, ни гладкости молодости. Оно было словно вытесано из векового камня, пережившего и бури, и зной.

Но главное – это были глаза. Они были темно-янтарного цвета, и в их глубине таилась такая древняя, усталая мудрость, что Ларе на мгновение стало страшно. Он смотрел на нее не как на женщину или парикмахершу. Он смотрел на нее так, как смотрят на редкий экспонат в музее, о существовании которого только что узнали.

Он обвел взглядом ее скромное царство. Его взгляд скользнул по полке с красками, по стопке глянцевых журналов, по старому фену. В его взгляде не было ни презрения, ни любопытства. Только какая-то отстраненная констатация.

– Вам нужна стрижка? – нарушила она тишину, ее профессиональные инстинкты взяли верх над страхом. – Или, может, укладка? У нас как раз есть акция на…

– Я не пришел за стрижкой, – произнес он. Голос у него был низкий, бархатный, с легким, незнакомым акцентом, который невозможно было привязать ни к одной стране. Он был как сам его плащ – темный и обволакивающий. – Я пришел за тобой.

Сердце Лары ухнуло вниз. Все дурные истории, которые она слышала от Тамары Викторовны и других клиенток, проносились в голове. Она инстинктивно сделала шаг назад, к стойке, где лежали ее ножницы. Старые, верные ножницы, которые казались сейчас единственной защитой.

Он заметил ее движение и, кажется, что-то вроде улыбки тронуло его губы, но это была скорее кривая усмешка, чем выражение радости.

– Не бойся. Я не причиню тебе вреда. Наоборот.

Он медленно подошел к стойке и достал из внутреннего кармана плаща что-то длинное и тонкое. Он положил это на лакированную поверхность стола перед Ларой. Предмет лег беззвучно.

Это был гребень.

Длинный, изящный, вырезанный из темного, почти черного дерева, который не отражал свет неоновых ламп, а словно засасывал его в свою поверхность. Он был холодным на вид, но, когда Лара, не дыша, протянула к нему руку, она почувствовала исходящее от него едва уловимое тепло. Зубчики гребня были тонкими и острыми, а на его широкой спинке были выгравированы замысловатые узоры, похожие на струящиеся ветры или водовороты. Это была не просто вещь. Это было произведение искусства, хранящее в себе тишину веков.

– Что это? – прошептала она, не в силах отвести взгляд.

– Инструмент, – просто ответил он. – Он ждал тебя.

Лара подняла на него глаза, полная недоумения. – Меня? Но…

– Ты работаешь руками, – продолжал он, игнорируя ее недоумение. – Ты создаешь красоту. Ты придаешь форму бесформенному. Ты заставляешь тусклое сиять. Но ты делаешь это с чужими волосами, с чужими жизнями. Ты тратишь свой дар на пустяки.

Его слова попадали точно в цель, в самые больные и потаенные уголки ее души, в те мечты, которые она прятала даже от самой себя.

– Я не понимаю, – проговорила она, хотя какая-то часть ее, самая глубокая и интуитивная, понимала все.

Он протянул длинный палец и легонько толкнул гребень к ней.

– Этот инструмент знает твою истинную руку, – сказал он, и его янтарные глаза впились в нее. – Он знает, на что ты на самом деле способна. Не бойся его. Когда придет время, он подскажет, что делать.

С этими словами он развернулся и так же бесшумно, как и вошел, направился к двери. Колокольчик снова звякнул, и он исчез в наступающих сумерках, растворился в моросящем дожде, словно его и не было.

Лара осталась одна, в тишине, которая теперь казалась оглушительной. Она смотрела на гребень, лежащий перед ней. Он был чужеродным, невозможным в этом мире фольги и дешевых красок. Словно обломок звезды, упавший на пыльную землю.

Она осторожно, кончиками пальцев, взяла его. Поверхность была теплой и гладкой, словно живой. Он идеально лег в ее ладонь, словно был создан именно для ее руки, для ее пальцев. Вес его был странным – он казался одновременно и легким, и невероятно плотным.

«Он, наверное, какой-то сумасшедший дизайнер или художник, – попыталась убедить себя Лара. – Хочет произвести впечатление. Странный маркетинговый ход».

Но она знала, что это неправда. Никакой дизайнер не имел таких глаз. Никакой маркетолог не говорил бы такими словами.

Она провела пальцем по замысловатым узорам на спинке гребня, и ей показалось, что они на мгновение слабо засветились изнутри теплым, золотистым светом. Лара вздрогнула и отдернула руку.

Ей нужно было идти домой. Запереть дверь и забыть об этом странном визите, как о дурном сне.

Но она не могла.

Не в силах сопротивляться внезапному порыву, она отделила от своих волос одну тонкую русую прядь и провела по ней гребнем.

И произошло нечто невозможное.

Гребень скользнул по волосам без малейшего усилия, словно по жидкому шелку. Но это было не все. На долю секунды прядь, которую он коснулся, вспыхнула мягким, внутренним светом, словно в нее была вплетена нить чистого лунного сияния. Свет погас так же быстро, как и появился, оставив после себя лишь ощущение невероятной гладкости и… силы.

Лара уставилась на свою прядь. Она была такой же, как и всегда. Может, ей показалось? Свет от лампы? Рефлекс?

Она снова провела гребнем по волосам.

Ничего.

Лара тяжело выдохнула. Конечно, ничего. Она устала. Этот день, этот странный мужчина… все это лишило ее покоя. Она быстро спрятала гребень в карман своей сумки, решив, что завтра выбросит его в реку. Она не хотела иметь ничего общего с этой жуткой тайной.

Заперев салон, она вышла на улицу. Дождь шел сильнее, но она его почти не чувствовала. В кармане сумки лежал теплый, чужой предмет, и его тепло, казалось, просачивалось сквозь ткань, впиваясь прямо в ее кожу. И она знала, что, несмотря на все свои обещания, она не выбросит его. Она не сможет.

Глава 3 Буря и портал

Квартира Лары на пятом этаже была точной копией ее салона, только без фена и химикатов. Та же аккуратность, та же сдержанная бедность, то же ощущение замкнутого пространства. Стены, выкрашенные в унылый бежевый, казалось, съезжались к центру комнаты, когда на нее наваливалась вечерняя тоска. Сегодня эта тоска была особенно тяжелой, влажной, как воздух перед грозой.

Она не зажигала верхний свет, довольствуясь тусклым светом торшера в углу. Дождь барабанил по подоконнику, и каждый его удар отдавался в ее висках. Она сняла туфли, поставила на плиту чайник и села на край дивана, уставившись в темное окно. В отражении на стекле виднелся ее силуэт, силуэт маленькой и одинокой девушки.

Сумка лежала на полу рядом с диваном. И Лара знала, что внутри нее, в боковом кармашке, лежит гребень. Она чувствовала его присутствие, как чувствуют взгляд со спины. Он был чужеродным телом в ее упорядоченном мире, нарушителем спокойствия. Часть ее, здравомыслящая и прагматичная, кричала, чтобы она выбросила его, позвонила в полицию, рассказала кому-нибудь про этого странного клиента. Но другая часть, та самая, что по ночам смотрела на луну и мечтала о неведомом, молчала. Она была заинтригована. И, чего уж скрывать, взволнована.

Чайник свистнул, пронзив тишину. Лара налила себе крепкий черный чай в любимую кружку с трещинкой у ручки и, вернувшись на диван, все-таки не выдержала. Она запустила руку в сумку и вытащила гребень.

В тусклом свете лампы он выглядел еще более загадочно. Темное дерево не блестело, узоры на его спинке казались впадинами, а не гравировкой. Гребень был теплым, словно только что лежал на солнце. Лара обхватила его обеими руками, прижала к груди. Она не знала, зачем она это делает. Это было инстинктивно, как ребенок прижимает к себе любимую игрушку, когда ему страшно.

И ей было страшно.

Страх был не от мужчины. Он был от слов, которые он сказал. «Ты тратишь свой дар на пустяки». «Этот инструмент знает твою истинную руку». Эти слова были ключами к замку, о существовании которого она и не подозревала. И теперь этот замок стоял перед ней, и она не решалась его ни открыть, ни уйти прочь.

За окном ветер усилился, завыл в трубе, словно раненый зверь. Небо, еще недавно серое, стало свинцово-черным, насыщенным злой энергией. Первая молния располосовала тучи, и на несколько секунд мир окрасился в нереалистичный фиолетовый цвет. Гром прокатился не сразу. Он пришел спустя десять секунд, глубокий, раскатистый, будто сама земля стонала где-то далеко.

Гроза. В этом городе грозы были редкостью и всегда казались чем-то личным, чем-то, что касается только тебя.

Лара встала и подошла к окну. Капли дождя косыми линиями били по стеклу, смешиваясь с ее отражением. Она смотрела на свой маленький мир, на знакомые крыши, на тусклые фонари. И впервые в жизни она почувствовала к нему не привычную тоску, а настоящую, острую ненависть. К этой клетке. К этим стенам. К этому предсказуемому будущему, которое уже можно было расписать по дням на десять лет вперед.

«Хватит», – прошептала она в стекло, и ее дыхание запотело маленький кружок.

«Хватит».

Она сжала гребень в руке так, что костяшки побелели. Ее отчаяние было физическим, оно сжимало ей горло, давило на грудь. Она хотела вырваться. Она хотела крикнуть. Она хотела, чтобы все это – и серый город, и ее унылая жизнь, и эта удушающая безысходность – просто исчезло. Она не знала, куда. Просто… куда угодно. Только не оставаться здесь.

В этот момент гребень в ее руке ожил.

Он не просто стал теплее. Он вибрировал. Сначала едва заметно, потом все сильнее, превращаясь в низкий, гулкий гул, который, казалось, отзывался в ее костях. Узоры на его спинке вспыхнули. Не просто светом, а живым, дышашим пламенем золотистого цвета, которое текло по канавкам, словно расплавленное солнце. Свет был таким ярким, что осветил всю комнату, отбросив на стены ее дрожащую, гигантскую тень.

Лара разжала пальцы от удивления и страха, но гребень не упал. Он повис в воздухе над ее ладонью, продолжая вибрировать и пульсировать светом. Он был связан с ней невидимой нитью энергии. Она чувствовала его гул, его жар, его мощь.

За окном раздался оглушительный треск, словно небо раскололось пополам. Ослепительная молния, в сто раз ярче предыдущих, ударила не куда-то вдали, а прямо в их дом, в крышу над ее квартирой. Звон разбитого стекла, треск разрываемого металла, и все поглотил оглушительный рев.

Но Лара не услышала ничего из этого.

В тот момент, когда молния ударила, гребень выплеснул волну чистой, слепящей энергии. Пространство перед ней, прямо между ней и окном, пошло рябью, как вода от брошенного камня. Оно согнулось, вывернулось наизнанку, и в центре этого излома реальности разорвалась черная дыра.

А потом дыра наполнилась светом.

Это был не свет лампы или молнии. Это был хаос света. Бирюзовые спирали, фиолетовые туманы, золотые искры и алые всполохи закручивались в неистовом, безумном танце, создавая вихрь невероятной глубины и красоты. Из него дул ветер, пахнущий озоном и незнакомыми цветами. Вихрь рос, втягивая в себя воздух, пыль, занавески на окне.

Лара стояла парализованная. Ее разум отказывался понимать происходящее. Она видела, как ее любимая кружка с трещинкой оторвалась от стола и полетела в светящийся разлом. Как книга с полки распалась на отдельные страницы, которые закружились в вихре. Сила была невероятной, она тянула ее, разрывая на части.

Она инстинктивно сделала шаг назад, но было поздно. Невидимые щупальца из портала уже обвили ее тело. Она почувствовала, как ее поднимают с пола. Страх сменился чем-то другим – паническим, первобытным восторгом. Это было то самое, о чем она мечтала. Разрушение клетки. Выход.

«Хватит!» – крикнула она уже не мысленно, а вслух, и ее голос утонул в реву бури и гуле портала.

И в этот момент вихрь схватил ее окончательно.

Мир вокруг нее растворился. Нет стен, нет окна, нет ее квартиры. Есть только свет, цвет, движение и невообразимая скорость. Ее тело больше не было телом – оно было потоком частиц, растянутым в бесконечности. Она видела обрывки воспоминаний – свое детство, мамину улыбку, лица клиенток, мрачное лицо незнакомца. Она слышала грохот грозы, гул гребня, собственный крик. Все это смешалось в единый, оглушительный симфонический аккорд, который был ее концом и ее началом.

Ее затягивало вглубь, сквозь слои реальности, сквозь цвета и звуки, которые не имели названия. Это было падение без дна, полет без крыльев, рождение и смерть в одно мгновение. И где-то в этом хаосе, в самой сердцевине бури, она еще раз почувствовала тепло гребня, которое было ее единственной опорой, ее единственной путеводной нитью.

А потом все прекратилось.

Так же внезапно, как и началось.

Глава 4 Первый взгляд на новый мир

Холод. Пронизывающий, влажный холод, просачивался сквозь тонкую ткань ее джинсов и футболки, впиваясь в кожу. Лара лежала на чем-то мягком и мокром, похожем на мох. Первое, что она почувствовала, вернувшись в сознание, был запах. Он не имел ничего общего с ни с запахом ее салона, ни с запахом дождя в родном городе. Это был аромат первозданной чистоты: запах прелой листвы, влажной земли и чего-то сладкого, почти приторного, словно цвели невиданные ночные цветы. Воздух был наполнен прохладой чем-то еще… чем-то древним и волшебным.

Она открыла глаза.

И замерла, забыв дышать.

Над ней раскинулся купол неба, такого черного и глубокого, что казалось бездонным. И в этой черноте горели звезды – не тусклые, затерянные в городском свете, а ослепительные, алмазной россыпью, они сияли так ярко, что резали глаза. Но это было еще не все. Рядом с большой, знакомой серебряной луной, в бархатной темноте висела вторая – маленькая, нежно-голубая, словно кусочек арктического льда, и она мягко заливала странный лес призрачным, холодным светом.

Две луны.

Это был не сон. В снах не было такой ощутимой сырости, такого запаха, такой всепоглощающей тишины.

Лара села, и мир пошел кругом. Голова гудела, как после дешевого вина. Она огляделась. Вокруг нее раскинулся лес, непохожий на любой из тех, что она видела. Деревья были гигантскими, со стволами, искривленными в невообразимых узорах, и корой, отливавшей серебром в двойном лунном свете. Под ногами ковром лежал мох, который в некоторых местах светился мягким, зеленым светом, словно крошечные фонарики. Воздух был наполнен тихими, незнакомыми звуками – стрекотом, шелестом, далекими криками, которые не принадлежали ни одному известному ей животному.

Паника, холодная и липкая, поползла вверх по позвоночнику. Она была одна. Совершенно одна в чужом, невозможном мире. Ее рука инстинктивно сжалась. В ладони все еще лежал гребень. Он был холодным и мертвым, но его вес был единственным реальным, привычным предметом в этом кошмаре.

Она вскочила на ноги, отчаянно оглядываясь по сторонам. Куда бежать? Везде одно и то же – гигантские, незнакомые деревья, тени, которые казались живыми, и два безмолвных глаза в небе, наблюдающие за ней.