Железо и призраки

Пётр Фарфудинов

Железо и призраки

Год 1453 от Рождества Христова. Пока на востоке рушится сто тысячелетняя империя Ромеев под натиском османов, на западе, в дымящихся лесах Прибалтики, продолжается своя, малая, но не менее жестокая война. Немецкий орден, некогда грозная сила, теснимый объединенной мощью Польши и Литвы, цепляется за последние опорные пункты. Но не только люди воюют здесь. Земля, пропитанная кровью язычников, крестоносцев и местных племен, помнит все. И иногда она начинает вспоминать…

Отряд Ганса участвует в штурме небольшой деревянной крепости "Вороний Камень", занятой литовским гарнизоном и псковскими стрелками. Сцена описывается с предельным натурализмом: грохот таранов, свист стрел, хрипы раненых, запах крови и горящего дерева. Ганс, облаченный в легкий доспех, проявляет безжалостную эффективность, пробиваясь к воротам. В разгар боя он получает удар в бок от спрятавшегося в руинах горожанина – не смертельный, но глубокий и грязный, в живот. Немецкая атака захлебывается, подходит подкрепление, и остатки отряда Ганса, бросив раненых, в панике отступают в призрачный, болотистый лес, оставив его умирать.

Ганс приходит в сознание. Боль, жажда, холод. Он пытается ползти, но лес будто сжимается вокруг него. С наступлением сумерек его находят не живые. Он слышит детский плач и видит полупрозрачную фигуру девочки в обгоревшей одежде, которая стоит между деревьев и смотрит на него пустыми глазницами. Ганс, списывая это на бред и лихорадку, пытается отогнать видение, но девочка лишь шепчет на непонятном ему языке, и от этого шепота кровь стынет в жилах. Это не мольба о помощи, это – проклятие. Ночь для него превращается в ад, населенный тенями павших им солдат и жителей крепости. Они не нападают, они лишь смотрят. И их взгляд полнее любой физической пытки.

На третьи сутки, уже почти безумный, изможденный и израненный духовно сильнее, чем физически, Ганс слышит русскую речь. Это небольшая разведывательная партия Ивана Секиры. Они находят ландскнехта. Молодые ратники горят желанием прикончить "пса-рыцаря", но Иван останавливает их. Он смотрит не на рану Ганса, а в его глаза – и видит в них отражение того, что сам не раз встречал в этих лесах. "Не трогайте его. На него уже нашла охота не наша. Он и так свой ад принимает". Несмотря на протесты своих людей, Иван приказывает забрать Ганса. Это не акт милосердия, а нечто большее – акт понимания законов этой земли, где оставленный враг может стать оружием против тебя самого.

Призраки становятся физически ощутимыми. Лес оживает, нападая на всех – и русских, и немцев. Ганс, проходя через катарсис, начинает вспоминать лица тех, кого убил, и осознает свой грех. Он из жертвы превращается в единственного, кто может видеть "устройство" этой потусторонней угрозы. "Вороньий Камень" был построен на месте древнего капища, и кровь, пролитая Гансом, стала последней каплей, пробудившей древнего, дохристианского бога войны и мести, питающегося страданием.

Ганс, Иван и Эльза вынуждены объединиться с остатками людей Вальтера, чтобы выжить. Финальная битва происходит не с людьми, а с самой Тенью, воплотившейся в гигантского "Лесного Витязя" из корней, костей и ржавого железа.

Ганс жертвует собой, чтобы позволить Ивану и Эльзе совершить обряд запечатывания. Он не умирает героем, но искупает свою вину, принимая на себя всю ненависть и боль, которые пробудил. Брат Вальтер погибает, осознав тщетность своего фанатизма перед лицом настоящей, древней силы.

Иван и Эльза стоят на опушке леса, который наконец-то затих. Они смотрят на курган, под которым лежит Ганс, а рядом – стальной наконечник его копья. "Он был враг?", – спрашивает один из молодых ратников. Иван после долгой паузы отвечает: "Нет. Он был человек. И эта земля приняла его. Теперь он её часть. И её страж".

Дым от костра в русском лагере был густым и смолистым, он отгонял комаров, но не мог отогнать могильный холод, исходивший от самого Ганса. Его положили на грубые ветки, укрытые сверху потрепанным плащом. Рана на его боку, туго перевязанная каким-то липким темным листом, которую ему приложила девушка-проводник, пульсировала тупой болью, но это было ничто по сравнению с тем, что творилось у него в голове.

Он понимал обрывки фраз. «Немец», «шпион», «добить». Молодые ратники с бородами, еще не успевшими загустеть, смотрели на него с ненавистью. Их пальцы сжимались на рукоятях топоров. Но старый, плечистый воин по имени Иван, тот, что спас его, стоял между ними и Гансом, как скала. Его прозвище «Секира», казалось, было отчекано не только в металле его оружия, но и в чертах его лица.

«Он и так свой ад принимает, – сказал Иван, и его голос, низкий и глухой, заставил парней отступить. – Посмотрите в его глаза. Это не страх смерти. Это иное».

Ганс действительно боялся не смерти. Он боялся остаться один в темноте. Потому что с наступлением сумерек они возвращались. Тени становились гуще, и в их глубине шевелилось что-то, что не было ни человеком, ни зверем. Он слышал скрип колес, которых не было, и детский плач, доносящийся из-под земли.

Девушка-проводник, Эльза, принесла ему воду. Ее движения были бесшумными, а глаза цвета лесного озера видели слишком много.

«Он не из наших, Иван, – тихо сказала она, глядя на Ганса. – Но на нем печать. Лес узнал его. И он не отпустит так просто».

«Какая печать?» – прохрипел Ганс по-немецки, но его никто не понял. Только Эльза на мгновение встретилась с ним взглядом, и в ее взгляде он прочитал не осуждение, а странную, леденящую жалость.

Ночь для Ганса превратилась в бесконечный кошмар наяву. Он лежал с открытыми глазами, вглядываясь в узор теней от костра. И видел, как тени начинали жить своей жизнью. Вот по стволу сосны поползла длинная, тонкая тень, похожая на руку с неестественно вытянутыми пальцами. Она не приближалась, она просто была там, указывая на него. А в шуме листвы он ясно различал шепот на том самом древнем языке, который слышал от призрака девочки. В нем были слова «кровь», «земля», «расплата».

Он пытался закричать, но из его горла вырывался лишь хриплый стон. К нему подошел Иван. Он не сказал ни слова, просто сел рядом, положил на колено свой тяжелый секировидный бердыш и начал точить лезвие грубым бруском. Скрип металла был резким, земным, почти успокаивающим. Это был звук реальности, якорь, который не давал Гансу полностью уплыть в безумие.

«Они… они здесь», – выдавил Ганс по-латыни, надеясь, что русский поймет.

Иван на мгновение прервал свою работу. Его глаза метнулись в ту сторону, куда смотрел Ганс. В ту самую точку, где шевелилась тень.

«Знаю, – коротко бросил Иван на ломаной латыни крестоносцев. – Молчи. Смотри в огонь».

И Ганс смотрел. Он понял, что Иван не просто дежурит. Он стоит на страже. Не против людей, а против чего-то другого.

Тем временем, в нескольких милях от них, Брат Вальтер читал проповедь у потухшего костра. Его небольшая группа преследователей – десяток орденских сержантов и пара таких же, как он, фанатичных клириков – слушала его с мрачным рвением.

«Они не просто укрывают врага! – голос Вальтера визжал, прорезая лесную тишину.– Они – слуги тьмы! Я видел это своими глазами! Немец, душа которого отравлена дьяволом, и схизматики, вступившие с ним в союз! Они творят в этом лесу мерзости, призывая древних бесов! Их костры – это алтари Сатаны!»

Он размахивал распятием, его глаза горели лихорадочным блеском. Для него все было просто и ясно: грех, ересь, очищение огнем. Он не видел призраков – он видел лишь дьявольские наваждения, которые нужно изгнать. А тех, кто им поддался, – уничтожить.

«Мы найдем их, – заключил он, сжимая в руке свиток с молитвами об экзорцизме. – И мы вернем эту землю Христу, даже если нам придется выжечь этот лес дотла и отправить на костер каждую душу, что в нем скрывается!»

Его люди, напуганные лесом и воодушевленные фанатизмом своего предводителя, снова взялись за оружие. Охота начиналась. И Вальтер был уверен, что орудием Господним в ней является он.

Состояние Ганса ухудшалось. Он почти не ел, его тело сотрясала лихорадка, а взгляд стал остекленевшим и отрешенным. Он бормотал на немецком имена тех, кого убил при штурме, описывал лица стариков, сгоревших заживо в своих домах.

Эльза подошла к Ивану. «Его душа рвется на части, Иван. Тени тянут ее в свою сторону. Если мы не поможем, к утру от него останется лишь оболочка, которую заполнят они».

Иван мрачно кивнул. Он приказал своим людям отойти и держать круг. Когда стемнело, Эльза развела маленький костер из особых трав – полыни, зверобоя, чертополоха. Горьковатый, терпкий дым вился кольцами. Она взяла медный таз с водой из лесного родника и начала тихо напевать. Это был не христианский псалом, а что-то гораздо более древнее, гортанное и полное власти.

Иван стоял с бердышом наготове, его взгляд блуждал по кромке леса. Он был солдатом и верил в силу стали, но он вырос на этой земле и знал: сталь бессильна против того, что старше железа и веры.

Эльза окропила водой Ганса. И тот закричал. Но это был не крик боли. Это был крик ужаса. Он вскочил, его глаза выкатились, указывая на пустое место за спиной Эльзы.

«Он здесь! – завопил Ганс по-немецки. – Рыцарь! В черном железе! Весь в ранах! Он… он зовет меня с собой!»

И в тот миг костер погас, словно захлебнувшись. И в наступившей кромешной тьме все, включая закаленных в боях ратников, ясно услышали тяжелый, мерный лязг железа по камням. Лязг, который медленно приближался.

Лязг железа в темноте был не просто звуком. Он был вибрацией, от которой застывала кровь и сжимались легкие. Он входил в резонанс с самой землей, с костями, с ржавым наконечником копья в теле Ганса. Даже Иван, непоколебимый Иван, отшатнулся, сжимая бердыш так, что костяшки его пальцев побелели.

Костер погас, но тьма не стала абсолютной. От того места, где стоял Ганс и куда он смотрел выпученными глазами, исходило тусклое, болотное свечение. Оно выхватывало из мрака контуры – не человеческие, но и не звериные.

Он был высок, под три метра, и казался слепленным из всего, что породила и поглотила эта земля. Его «латы» были из спекшихся корней вековых дубов, проросших сквозь ржавые кольчуги и пластины, оставшиеся от давних битв. В просветах этой страшной брони шевелилась влажная, черная глина. Вместо шлема – череп гигантского тура, увенчанный рогами, в пустых глазницах которого плясали два уголька холодного, зеленоватого огня. В руке он сжимал не оружие, а ствол молодой сосны, обломанный и заостренный в подобие копья, с которого сочилась смола, густая, как черная кровь.

Это был не призрак. Это был дух. Дух места, гений локус, пробужденный и искаженный недавним насилием.

«Моя… земля…» – прозвучало не в ушах, а прямо в сознании, в душе каждого присутствующего. Голос был подобен скрежету камней, шелесту листьев и предсмертному хрипу одновременно.

Эльза, бледная как полотно, не отступила. Она вытянула руки, и ее голос, полный страха, но и силы, зазвучал в ответ, заглушая шепот леса.

«Страж! Хранитель! Мы не твои враги! Мы пришли с миром!»

Существо повернуло свою ужасную голову-череп в ее сторону. Зеленые огоньки сузились.

«Кровь… пролита… на капище… Зов крови… должен… быть утолен…»

Оно сделало шаг вперед. Земля содрогнулась. Его цель был Ганс. Ландскнехт стоял на коленях, парализованный не страхом, а чем-то более глубоким – древним, родовым ужасом, знакомым любому потомку тех, кто когда-то боялся леса и его хозяев.

«Это Страж Кургана, – быстро, по-русски, сказала Эльза Ивану. – Он старше всех наших дедов. Он хранил это место, когда здесь молились нашим богам и богам тех, кто был до нас. Штурм, резня… это было кощунство. Он проснулся. И он видит в нем… осквернителя».

«Что ему нужно?» – сквозь зубы процедил Иван, понимая, что его бердыш против этого бессилен.

«Жертву, – прошептала Эльза. – Или искупление. Он не различает немцев и русских. Он различает тех, кто чтит землю, и тех, кто ранит ее».

Страж поднял свою сосну-копье. Ганс зажмурился, ожидая удара. Но удар не последовал. Вместо этого Ганс почувствовал, как рана на его боку загорелась адским огнем. Он закричал, схватившись за нее, и сквозь пальцы почувствовал, как что-то шевелится под кожей, под мышцами. Он увидел в памяти не просто лица убитых, а сам момент штурма – как он поджег дом, откуда доносились крики; как зарубил старого лива, пытавшегося защитить свою семью древним, ржавым топором. Он видел не просто смерть, а осквернение. И он понял, что этот Страж – не монстр извне. Он – сама земля, мстящая за поруганную святыню.

«Я… я не знал…» – простонал Ганс, и это были его первые слова, полные не оправдания, а осознания.

Страж замер. Его зеленые глаза вперодились в Ганса, словно видя что-то сквозь него.

«Знание… пришло… с болью…» – прозвучал голос в его разуме. – «Но боли… мало… Ты… звено в цепи… За тобой… идут другие…»

И тут Ганс, сквозь пелену собственного ужаса, понял самое главное. Страж видел не только его. Он видел нить, тянущуюся от Ганса в лес. Нить, ведущую к Брату Вальтеру и его людям, которые сжигали и рубили все на своем пути с тем же фанатичным рвением.

Страж Кургана повернулся и медленно, с тем же мерным лязгом, стал растворяться в ночи, превращаясь обратно в сплетение корней и теней. Давление спало. Костер с треском вспыхнул сам собой.

Ганс, весь в поту, тяжело дышал, глядя в ту сторону, куда ушел Дух. Он больше не был просто жертвой. Теперь он был мишенью в игре сил, которые не понимал. И его единственным шансом на выживание – и, возможно, на искупление – были те, кого он еще вчера считал врагами.

Он поднял взгляд на Ивана и Эльзу. В его глазах уже не было безумия. Был холодный, ясный ужас и рождающаяся решимость.

«Он… не ушел, да?» – хрипло спросил Ганс по-латыни.

Иван медленно покачал головой, все еще сжимая свое оружие.

«Нет, немец. Он просто дал нам передышку. И, похоже, показал нам, куда смотреть».

Эльза кивнула, ее лицо было серьезным.

«Он сказал: "За тобой идут другие". Страж видит большую угрозу. Того, кто пришел не просто грабить, а уничтожать. Твоего священника».

Теперь их трое – русский воин, дочь леса и немецкий ландскнехт, объединенные древней силой, которую они не в силах контролировать, против общего врага, который несет с собой огонь и веру, столь же беспощадные, как и сам Страж. Игра только начинается.

Тишина после ухода Стража была оглушительной. Далекий вой волка, треск возрожденного костра, тяжелое дыхание Ганса – каждый звук казался неестественно громким. Молодые ратники, храбрые в бою с людьми, стояли бледные, крестясь и шепча молитвы. Их мир только что треснул по швам.

Иван первым нарушил молчание. Он подошел к Гансу, не как к врагу, а как командир к подчиненному, попавшему в беду.

– Встань, – его латынь была грубой, но понятной. – Ты теперь знаешь. Что он сказал?

Ганс, все еще дрожа, попытался подняться. Тело не слушалось, но какая-то новая, холодная ясность в сознании заставляла его двигаться.

– Он… видит других. Того священника. Вальтера. – Ганс вытер пот со лба грязной рукой. – Он придет сюда. С огнем.

Эльза подошла ближе, ее глаза изучали Ганса с новым интересом.

– Страж говорил с тобой? Не просто показывал видения?

– Говорил… внутри. – Ганс ткнул пальцем в висок. – Как будто… камни скрежетали в моей голове.

– Значит, ты стал проводником, – заключила Эльза, обмениваясь взглядом с Иваном. – Проклятие и дар одновременно. Страж отметил тебя. Теперь ты чувствуешь его землю, как свою рану.

В этот момент с дозора прибежал один из ратников, запыхавшийся.

– Иван! Дым на западе! Не от костра – пахнет жженым деревом и… плотью. Идут. Человек двадцать, не меньше.

Иван мрачно кивнул. Решение созрело мгновенно.

– Снимаемся. Уходим в Глушь. К Камням Предков.

– Камни Предков? – переспросил один из старших ратников. – Но туда чужим ходу нет… – Он многозначительно посмотрел на Ганса.

– Теперь есть, – коротко бросил Иван. – Или мы все станем дровами для костра этого фанатика и кормом для того, – он кивнул в сторону, где исчез Страж, – что ходит в ночи. Немец, – он повернулся к Гансу, – ты можешь идти?

Ганс сделал шаг, потом другой. Рана горела, но ноги держали. Страх перед Вальтером и его кострами оказался сильнее слабости.

– Я могу. – В его голосе впервые зазвучали стальные нотки, знакомые ему по десяткам битв. Он снова был солдатом. Пусть и в армии, которую еще вчера считал вражеской.

Эльза повела их по тропам, не отмеченным на картах. Лес смыкался за их спинами, словно помогая скрыть следы. Но для Ганса этот путь стал новой пыткой. Каждый шаг был подобен удару тока. Через свою рану, через свою связь со Стражем, он чувствовал боль леса.

Вот здесь, под вековым дубом, несколько дней назад он зарубил ливского лучника. И теперь ему чудился не призрак, а само дерево смотрело на него с немым укором, и его корни на мгновение сжимались, пытаясь схватить его за ногу. Вот здесь его товарищи сожгли амбар с зерном. Ганс чувствовал запах гари и слышал несуществующий треск пламени, а земля под ногами казалась горячей.

Он шел, стиснув зубы, сжимая эфес своего длинного кинжала – единственного оружия, что ему оставили. Пот стекал с его лица ручьями, но это был не пот от усилий, а холодный, липкий пот агонии.

Иван шел рядом, наблюдая. Он видел, как немца передергивает, как он вздрагивает от несуществующих звуков.

– Держись, немец, – хрипло бросил он. – Если твой дух сломается, твое тело достанется им. Или нам.

– Я… не сломлюсь, – сквозь зубы прошипел Ганс. – Я ландскнехт. Я видел… – он запнулся, поняв, что все ужасы войны, которые он видел, меркнут перед этим тихим, всепроникающим ужасом.

– Ты ничего не видел, – мрачно парировал Иван. – Война людей – это просто. Убивай или будь убит. А тут… – он махнул рукой вокруг, – тут нужно выжить, не став монстром. Это сложнее.

К вечеру они вышли на край глубокого оврага. На противоположной стороне, среди бурелома, виднелись серые, поросшие мхом глыбы, сложенные в подобие круга. Камни Предков. Место было тихим. Слишком тихим. Даже птицы не пели.

– Здесь мы сделаем привал, – объявила Эльза. – Здесь сила Старших сильна. Она может… защитить нас. Или не принять.

Она посмотрела на Ганса. Все посмотрели на Ганса.

Ганс стоял на краю круга. Камни, испещренные древними, стершимися узорами, казались ему гигантскими надгробиями. От них веяло таким же леденящим покоем, как от Стража Кургана, но иной, более глубокой и безразличной силой.

– Войди, – сказала Эльза.

Ганс сделал шаг. И его отбросило невидимой силой. Не физически – ментально. В его сознании вспыхнула пелена такого чудовищного, первобытного страха, что он едва не потерял сознание. Это был страх пещерного человека перед грозой, перед зубрами, перед необъяснимым. Страх, который был старше богов.

Он отшатнулся, падая на колени.

– Я… не могу…

– Земля не принимает его, Иван, – сказал один из ратников. – Видишь? Он осквернитель. Нам не по пути с ним.

Иван молча подошел к Гансу, протянул ему руку. Не помогая подняться, а просто протянул, как бы предлагая выбор.

– Сила не в том, чтобы тебя принимали, немец. Сила в том, чтобы принять самому. Принять свою вину. Свой страх. Ты должен пройти не через эти камни. Ты должен пройти через себя.