Историческая Сага. ВЕЛИКИЕ МОГОЛЫ: ЗАВЕТ БАБУРА

Ибрагим Рахимов

Историческая Сага. ВЕЛИКИЕ МОГОЛЫ: ЗАВЕТ БАБУРА

Историческая Сага.

 «ВЕЛИКИЕ МОГОЛЫ: ЗАВЕТ БАБУРА»

ПРОЛОГ АВТОРА

Иногда история чужой страны находит отклик в сердце с такой силой, будто это не хроники давно ушедших веков, а притча о дне сегодняшнем.

Я пишу эти строки в России – стране, раскинувшейся на стыке Европы и Азии, стране, где под одним небом живут сотни народов, говорят на сотнях языков и молятся в храмах разных конфессий. Идея единства в многообразии для нас – не абстрактная философская концепция, а повседневная реальность и, в равной степени, повседневный вызов.

История дает жестокие уроки. Мы в России знаем это лучше многих. Была единая могучая страна – СССР. Была сила, с которой считался весь мир, которую уважали и боялись. Никто не позволял себе грубо отзываться о нашей державе, никто не смел открыто диктовать нам свои условия.

Но стоило великой стране распасться на отдельные республики – каждая из них стала слабее. И тот самый Запад, который прежде вынужден был считаться с нами, сегодня открыто пытается навязать свою волю, свои интересы, свои ценности. Сила уступила место уязвимости.

Именно эта боль – боль от утраченного единства и наблюдения за тем, как алчный внешний мир пытается рвать на части то, что когда-то было целым, – заставила меня обратиться к истории далекой Индии.

Судьба империи Великих Моголов – это поразительное зеркало. Её основатель, Бабур, завоевал мечом. Но его гениальный внук, Акбар, понял: чтобы удержать империю, одного меча мало. Нужна идея. Идея «Всеобщего Мира» – «Сульх-и кулл». Он сплавил воедино десятки враждовавших народов и религий, создав государство, где сила рождалась не из единообразия, а из уважения к различиям.

Пока империя держалась на этой идее – она была несокрушима. Стоило ей отступить от этого принципа – начался распад.

И пусть нас разделяют время и пространство, но вызов, который они приняли, знаком и нам. А значит, их опыт – их гениальные озарения и горькие ошибки – бесценен. Ибо, как говорил сам Акбар, «сила царя – в его народе, а сила народа – в его единстве». Эта мудрость не имеет срока годности. Она вечна.

Эта книга – не просто Сага о давно ушедших временах. Это предостережение и напоминание. Напоминание о том, что единство многонациональной державы – её главный стратегический ресурс. И тот, кто забывает этот урок истории, рискует потерять всё.

ЧАСТЬ I: «ЛЕВ С ГОР»

Хронология: 1483 – 1530 гг.

ПРОЛОГ

Фергана. 1494 год.

Холодный ветер с предгорий Тянь-Шаня гулял по плоской крыше дворца, щипая щеки одиннадцатилетнему принцу. Захир-ад-дин Мухаммад не обращал на это внимания. Его пальцы, посиневшие от стужи, сжимали резной парапет, а взгляд был прикован к раскинувшейся внизу долине, утопавшей в предрассветной дымке. Фергана. Зеленая, тучная, пронизанная серебряными нитями рек. Его долина. Его наследие.

Его мир состоял из трех слоев: внизу – шумный, пахнущий лепешками и дымом город, дальше – изумрудные квадраты полей, а на самом краю зрения, окаймляя все это великолепие, высились сизые громады гор. Гор, что хранили его дом и таили в себе угрозу.

Внезапно сзади послышались твердые, мерные шаги. Мальчик обернулся. На крышу вышел его отец, Умар-Шейх-мирза, правитель Ферганы. Его лицо, обветренное в бесчисленных походах, было серьезным.

– Снова здесь, Бабур? – голос отца был низким и густым, как мед. – Ищешь тень Великого Предка?

Он подошел и встал рядом, его могучая тень накрыла мальчика. Вместе они молча смотрели на восток, туда, где где-то далеко, за тысячу лиг, лежали Самарканд и Герат – жемчужины империи, которую выковал их прадед, Железный Хромец, Тамерлан.

– Он видел сны о всемирной империи, – сказал отец, и в его голосе звучала привычная, выстраданная тоска. – А мы, его потомки, делим осколки его зеркала. Друг у друга.

Он положил тяжелую руку на плечо сына. Рука была в шрамах.

– Мир, Бабур, не хочет покоряться. У каждого своя Фергана. У твоего дяди в Самарканде – своя. У узбекского хана Шейбани – своя. И все они смотрят на нашу долину с голодом в глазах. Править – значит всегда быть настороже. Всегда помнить: твой трон хочет занять твой брат. Твою землю жаждет отнять твой сосед.

Мальчик слушал, затаив дыхание. Он знал эти истории. Он родился и вырос в тени великого имени, которое было одновременно благословением и проклятием. Оно давало право на трон, но не давало права на слабость.

– Я не боюсь, – выдохнул он, глядя прямо перед собой.

Отец хрипло рассмеялся.

– Бойся. Бойся тишины перед бурей. Бойся доверия к родичу. Бойся собственной тени на стене. Но никогда, слышишь, никогда не показывай свой страх. Лев должен править, даже если у него болит сердце.

Он развернулся, чтобы уйти, но на пороге замер.

– Сегодня ко дворцу привели нового сокола. Из самых дальних ущелий. Взгляд у него дикий, неприрученный. Он рвется с руки, хочет в небо, которого еще не видел. Он напомнил мне тебя. Пойдешь посмотреть?

Бабур кивнул, не отрывая взгляда от горизонта. Он чувствовал странное жжение в груди – смесь страха, гордости и непонятной, щемящей тоски по чему-то, чего он еще не потерял.

Когда шаги отца затихли, он прошептал на летящем языке своих предков:

– Ман гурегани… Я – гурган. Я – зять Чингисхана. Я – кровь Тимура.

Эти слова были щитом и мечом. Они были его единственным несомненным владением.

Он не знал, что этот рассвет – один из последних в его детстве. Что совсем скоро холодный ветер перемен сдует с трона его отца, а затем и его самого. Что ему суждено стать соколом, вырванным из гнезда, и провести полжизни в скитаниях, прежде чем он обратит свой взор на юг – к дымным, пыльным и невероятно богатым равнинам далекой, почти мифической Индии.

Но там, на крыше, он был просто мальчиком, в чьих жилах текла кровь завоевателей, а в сердце уже зрела неуемная жажда своего царства.

ГЛАВА ПЕРВАЯ: ОСКОЛОК ЗЕРКАЛА

Фергана. Июнь 1494 года.

Тот день начался с криков. Не с боевых кличей, а с пронзительных, испуганных голосов, разносящихся по коридорам дворца. Воздух, еще утренний, прохладный, внезапно наполнился гулом беды.

Бабур стоял в тенистом дворике, наблюдая, как новый сокол бьется на руке сокольничего. Птица была прекрасна в своей ярости. Ее золотистые глаза полыхали огнем непокорности, а острый клюв рвал воздух, который ей не принадлежал.

– Он еще не понял, что теперь у него есть хозяин, – сказал Бабур, больше самому себе, чем сопровождавшему его старому воину Ходже-Мубаширу.

– Или понял, ваше высочество, и потому негодует, – мудро ответил старик. – Свободная птица никогда не примет узду добровольно. Ее можно либо сломать, либо заставить уважать руку, что ее кормит.

В этот момент в дворик ворвался запыхавшийся слуга. Лицо его было белым как мел.

– Принц!.. Ваш отец… Правитель…

Бабур бросился во внутренние покои. Он бежал, не чувствуя под собой ног, обгоняя шепчущих, застывших в почтительном, но жутком ужасе придворных. Сердце стучало где-то в горле, отчаянно и громко.

Он застал его в маленьком саду при дворце, том самом, что Умар-Шейх так любил. Он лежал на разворошенной земле у подножия рухнувшей глинобитной голубятни. Его тело, еще не остывшее, было присыпано пылью и обломками. Лицо, обычно суровое, застыло с выражением крайнего удивления. Ни боли, ни страха – именно удивления. Как будто сама смерть оказалась столь же нелепой и стремительной, как этот обвал.

Говорили, он полез на хлипкую постройку, чтобы поймать любимого голубя, и карниз не выдержал его веса. Великий мирза, потомок Тимура, правитель Ферганы, разбился насмерть, гоняясь за птицей.

Стоя на коленях в пыли, глядя на бездыханное тело отца, Бабур не плакал. Внутри у него была лишь ледяная пустота. Он вспомнил утренний разговор на крыше. «Бойся тишины перед бурей». Но буря пришла не с полей сражений, не из-за предательства родича. Она упала на него с неба в виде кусков высохшей глины.

– Ман гурегани… – прошептал он, но на этот раз слова не давали силы. Они были лишь констатацией факта, который теперь висел на нем, на его двенадцатилетних плечах.

Через три дня, в тронном зале, пахнущем ладаном и тревогой, его посадили на высокий тимуридский трон. Подушка, обитая бархатом, была еще слишком велика для него. Ноги не доставали до пола.

Атмосфера в зале была густой, как перед грозой. Придворные, эмиры, военачальники – все они кланялись, но их взгляды, быстрые и оценивающие, скользили по нему, словно взвешивая его на невидимых весах. Он видел в этих взглядах не скорбь, а расчет. Дитя. Мальчик. Сможет ли удержать?

Церемонию вел верный Ходжа-Мубашир. Его голос, громовый и уверенный, заглушал шепот в толпе.

– Да будет известно всем присутствующим! Да услышат все подданные Ферганы! Перед Аллахом и перед вами предстает новый повелитель, законный наследник своего отца, Умар-Шейх-мирзы, светоча нашей земли! Да здравствует падишах Захир-ад-дин Мухаммад Бабур!

– Да здравствует! – гулко, но без особого энтузиазма, отозвался зал.

И тут из толпы выступил один из старших эмиров, Али-Дост-Тагхай. Его длинная седая борода и стальные глаза внушали авторитет.

– Юный повелитель, – его голос был подобен скрипу двери. – Смерть твоего отца – великое горе для всех нас. Но горе – роскошь, которую правитель не может себе позволить. У стен Ферганы уже маячат тени тех, кто увидел в нашей утрате свою возможность. Твои дяди в Самарканде уже шевелятся. Наши собственные беки зашептались в своих уделах. Государство – это меч. Меч не может оставаться без сильной руки.

Бабур сжал ручки трона. Ладони у него были влажными. Он чувствовал, как его сердце, только что замершее от горя, теперь начало биться с бешеной скоростью от страха и ярости. Ярости на эту потерю, на эту внезапную тяжесть, на этих взрослых мужчин, которые смотрели на него как на добычу.

Он вспомнил сокола. «Ее можно либо сломать, либо заставить уважать руку».

Он выпрямил спину, насколько это было возможно, и поднял подбородок. Голос, который прозвучал из его груди, был тонким, но на удивление твердым. В нем не дрогнула ни одна нота.

– Эмир Али-Дост, – сказал он, глядя прямо в холодные глаза старика. – Мой отец учил меня, что бояться нужно не врага у стен, а сомнения в сердце. Я – сын Умар-Шейх-мирзы и кровь Тимура. Моя рука будет крепка. А моя воля – несокрушимой. Меч Ферганы отныне в моей руке. И горе тому, кто усомнится в ее силе.

Он сделал паузу, обводя зал взглядом. В его темных глазах, казалось, на мгновение мелькнула тень того самого дикого сокола.

– Первый мой приказ: похоронить отца с почестями, подобающими великому воину. Второй: удвоить караулы на всех подступах к долине. Третий: ко мне во дворец я жду к вечеру всех военачальников. Каждого. Мы обсудим оборону.

В зале повисла тишина. Шепотки смолкли. Али-Дост-Тагхай, слегка выпрямившись, впервые за все время смерил мальчика не снисходительным, а внимательным, изучающим взглядом. Затем он склонился в низком, на этот раз гораздо более почтительном поклоне.

– Как прикажешь, падишах.

Когда зал опустел, Бабур остался сидеть на троне один. Высокая спинка казалась ему теперь не опорой, а каменной глыбой, давящей на него. Он сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Он был больше не просто мальчиком по имени Бабур. Отныне он был Зеркалом, в котором отражалась разбитая империя его предков. И ему предстояло либо собрать ее осколки, либо самому рассыпаться в пыль.

ГЛАВА ВТОРАЯ: УРОКИ ЖЕЛЕЗА И КРОВИ

Фергана. 1494-1495 гг.

Трон, как выяснилось, был самой безопасной частью правления. Подушки не предают. Гораздо опаснее были улыбки вельмож и объятия родичей. В первые месяцы Бабур чувствовал себя мальчиком, на которого надели слишком большой, не по размеру, шлем. Он видел мир через узкую прорезь, а тяжесть доспехов мешала двигаться.

Его опекуном и регентом стал верный Ходжа-Мубашир. Старый воин с лицом, похожим на потрескавшуюся от зноя глину, пытался научить его не столько управлять, сколько выживать.

– Правитель, ваше высочество, должен видеть заговор в шепоте, предательство – в поклоне и угрозу – в подарке, – говорил он, обходя с Бабуром крепостные стены Анджиана (Андижана). – Ваш дядя, султан Ахмад Мирза в Самарканде, уже прислал письмо с соболезнованиями. Такие письма пахнут не чернилами, а порохом.

Бабур кивал, стараясь запомнить каждое слово. Он учился читать не только книги, но и лица. Он видел, как взгляд эмира Али-Дост-Тагхая задерживается на золотых рукоятях его кинжалов. Видел, как придворные шепчутся, замолкая при его приближении. Его детство кончилось в тот миг, когда он сел на трон.

Заговор созрел к зиме, как гнилой плод. Во главе его встал не кто иной как его собственный великий визирь, человек с титулом «опора государства». Он счел, что двенадцатилетний падишах – непозволительная роскошь для государства, зажатого между врагами.

Бабур помнил ту ночь с неестественной ясностью. Его разбудил не шум, а тишина. Привычный скрип досмотрщиков за дверьми смолк. Луна, бледная и холодная, бросала длинные тени в его опочивальню. Дверь отворилась без стука, и в проеме возникла высокая фигура Ходжи-Мубашира. Он был в полном боевом облачении, на его кольчуге застыли капли ночной влаги.

– Вставайте, падишах. Одевайтесь тепло. Нам нужно уходить. Сейчас.

– Куда? – спросил Бабур, сердце его ушло в пятки.

– В горы. Ваш визирь решил, что Фергане нужен более зрелый правитель. Вероятно, он видит его в зеркале.

Побег был унизительным. Они шли тайными ходами, пахнущими сыростью и крысами, миновали спящую стражу – тех, кого не подкупили, просто усыпили. На конюшне их ждали три оседланных коня. Воздух был морозным, и каждое дыхание обжигало легкие.

В ту ночь Бабур впервые по-настоящему почувствовал вкус страха. Не внезапного испуга, а гнетущего, тошнотворного ощущения, что земля уходит из-под ног, что твой дом больше не твой, что тебе некуда вернуться. Он скакал, пригнувшись к шее лошади, и слышал за спиной первые тревожные крики, вспыхивающие факелы в цитадели. Его первая столица провожала его не молитвами, а злобным гулом пробудившегося предательства.

Они нашли приют в высокогорной крепости, верной клану Бабура. Это был не дворец, а суровая каменная твердыня, где ветер выл в бойницах как голодный волк. Именно здесь, у пылающего камина, глядя на свое искаженное отражение в полированной стали меча, Бабур перестал быть мальчиком.

– Что теперь? – спросил он, и голос его больше не дрожал.

– Теперь, ваше высочество, – Ходжа-Мубашир положил перед ним на грубый деревянный стол смятую грамоту с большой государственной печатью, – вы научитесь брать то, что ваше по праву. Не словом, а железом.

Следующие недели стали для Бабура одной сплошной военной наукой. Он учился читать карты как рассказы о будущих победах. Учился знать, какой бек сколько воинов выставит и чью сторону примет. Он сам, под руководством старых, видавших виды командиров, начал формировать свой первый отряд из преданных ему юношей – таких же отчаянных и голодных, как он сам.

И он учился жестокости. Когда к их крепости подошли передовые отряды предателя-визиря, Бабур лично вел вылазку. Это была не битва, а стычка – быстрая, яростная и кровавая. Он, дрожа от адреналина, занес свой легкий клинок над молодым лицом знаменосца противника. И на миг замер, увидев в широких от ужаса глазах врага собственное отражение.

– Падишах! – крикнул сбоку Ходжа-Мубашир. – Фергана смотрит на вас!

Клинок опустился. Бабур не чувствовал удара, лишь тупой отзвук в кости и теплую брызнувшую на лицо жидкость. Когда он отъехал, на снегу осталось лежать бездыханное тело, алый ручей растоплял снег вокруг.

Вечером его рвало за стенами крепости. Он плакал, сжимая окровавленные руки в кулаки. Но когда он вернулся к кострам своих воинов, его лицо было каменным. Он понял главный урок: право по рождению ничего не стоит. Его нужно подтверждать каждый день. Ценой крови. Своей или чужой.

Весной 1495 года, собрав верные силы, он двинулся на Анджиан (Андижан) и Фергану.

. Его не встречали цветами. Его встречали обнажёнными мечами и натянутыми луками. Но теперь это его не пугало. Он ехал впереди своего маленького войска, и в его глазах горел уже не страх потерять трон, а холодная решимость его вернуть.

Он смотрел на зубцы родной крепости, за которыми прятались предатели, и впервые думал не как мальчик, вернувшийся домой, а как полководец, идущий на штурм. Фергана была его. И он был готов вырвать ее из чужих рук. Кусок за куском.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ: ЗАКОН КЛИНКА

Фергана. 1495-1497 гг.

Фергана не стала легкой победой. Предатель-визирь успел подготовиться. Штурм родной крепости стал для Бабура первым настоящим сражением – жестоким, кровавым и лишенным романтики. Он видел, как пущенные со стен стрелы сбивают с ног его юных воинов, с которыми он еще вчера делил скудную пищу в горном ущелье. Он слышал хруст костей и предсмертные хрипы. Но он также видел, как его решимость передавалась воинам. Они шли за ним, этим юнцом с горящими глазами, потому что больше им идти было некуда.

Цитадель пала не из-за военного превосходства, а благодаря верности тех, кто помнил свою настоящую присягу. Когда Бабур повел войска на штурм, часть гарнизона, сохранившая верность законному падишаху, восстала против узурпатора-визиря. Перебив сотников (юз-баши), предавших своего государя, они открыли ворота истинному правителю.

Бабур вошел в тронный зал, пахнущий дымом и кровью. Предателя, его бывшего визиря, привели к его ногам. Мужчина что-то кричал о милости, о своих заслугах перед его отцом.

Бабур молча смотрел на него. Он вспомнил ночь побега, унизительное бегство, холод гор и лицо того юного знаменосца в снегу. Он понял простую истину: прояви слабость сейчас – и завтра найдется десяток новых предателей. Милосердие – роскошь, которую может позволить себе лишь тот, чья власть незыблема. Его власть висела на волоске.

Он не сказал ни слова. Просто медленно поднял руку и резко опустил ее. Отточенный клинок сверкнул в воздухе. Крик оборвался так же внезапно, как и начался.

В зале воцарилась мертвая тишина. Никто не ожидал от мальчика такой стремительной жестокости. В этой тишине Бабур обвел взглядом собравшихся эмиров и военачальников. В их глазах он наконец-то увидел не снисхождение, а страх. И в этом страхе была прочная основа для его власти.

Возвращение Андижана и Ферганы стало сигналом для всех. Фергана была его. Но удерживать ее оказалось сложнее, чем отбить. Его дядя в Самарканде, почуяв, что племянник окреп, начал строить козни. Местные беки, лишь на словах присягнувшие ему, выжидали удобного момента для мятежа. Каждый день был борьбой.

Он правил, опираясь на горстку верных людей и на свой стремительно растущий авторитет полководца. Но против него работали его юность и коварство родичей. В 1497 году, воспользовавшись его походом на один из мятежных городов, его собственный дядя из Самарканда подговорил часть ферганской знати поднять восстание. Когда Бабур вернулся, его снова встретили закрытые ворота Ферганы. Предательство было как болезнь, возвращающаяся снова и снова.

Он стоял лагерем у стен города, который еще недавно считал своим, и в который раз вгрызался в пыльную землю ферганской долины. Силы были неравны. Его войско таяло на глазах. И тогда в его голове, отчаявшейся и яростной, родился план, поразивший всех своей дерзостью.

– Зачем нам биться головой о стены Ферганы, где за каждым камнем скрывается предатель? – сказал он своему верному Ходже-Мубаширу у походного костра. – Если мой дядя забрал мой удел, я возьму его столицу. Если Фергана отвергает меня, Самарканд примет. Прадед не смотрел бы под ноги, он смотрел бы на звезды.

Ходжа-Мубашир смотрел на него с нескрываемым изумлением. Идти на Самарканд, величайший город Мавераннахра, имея за спиной горстку уставших воинов? Это было безумием.

– Это не безумие, – будто угадав его мысли, сказал Бабур. – Это единственный путь. Пока я воюю здесь, за клочок земли, они считают меня мелким князьком. Если я явлюсь под стены Самарканда, я стану претендентом на трон Тимура. И все увидят это.

Это был шаг отчаяния и одновременно – гениальное осознание своей миссии. Он был не просто правителем Ферганы. Он был наследником Империи. И он шел требовать свое наследие.

Поход на Самарканд стал легендой, которая опередила его самого. Молва о юном принце, бросившем вызов могущественным дядьям, летела быстрее его конницы. К нему начинали стекаться люди – авантюристы, изгнанники, те, кто верил в его звезду. Его маленькое войско превращалось в символ.

Он шел по землям, которые когда-то топтали копыта коней Тамерлана, и чувствовал, как тяжелая тень Великого Предка становится не бременем, а знаменем в его руках. Он больше не цеплялся за осколок зеркала. Он шел за целым.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ: ТЕНЬ ВЕЛИКОГО ПРЕДКА

Самарканд. 1497 год.

Воздух в предгорьях, ведущих к Самарканду, был иным – сухим и пряным, пахнущим не просто пылью дорог, а историей. С каждым шагом на запад тень Тамерлана становилась ощутимее, будто сам дух Великого Хромца витал над караванными путями, наблюдая за своим потомком.

Их было немного – всего несколько сотен всадников, закаленных в бесконечных стычках за Фергану и тысячи пехотинцев, примкнувших во время похода. Но теперь ими двигала не жажда вернуть утраченное, а нечто большее – мечта о величии. Бабур, объезжая вечером свой лагерь, видел это в их глазах. Они шли не на штурм очередной крепости. Они шли брать сердце империи, которой не существовало.

– Они смотрят на тебя, как когда-то смотрели на Тамерлана, – тихо произнес Ходжа-Мубашир, стоя рядом с ним на холме. Внизу, в долине, уже виднелись огни самаркандских предместий. – Они верят, что ты ведешь их к славе, а не на убой.

– А я? – Бабур не отрывал взгляда от мерцающих огней. – Я веду их к наследию, которое, быть может, мне и не принадлежит.

– Наследие не принадлежит никому, падишах. Его берут. Как берут женщину сердцем и мечом. Самарканд ждал тебя сто лет.

Штурм был стремительным и ошеломительным. Бабур не стал осаждать город, обрекая себя на долгую и изнурительную осаду. Он положился на дерзость, как когда-то в Андижане. Подкупив через своих лазутчиков одного из начальников городской стражи, он ночью с отборным отрядом проник через потайной ход, известный лишь немногим. Пока основная часть его войска отвлекала защитников на главных воротах, он с мечом в руке ворвался в цитадель.

Утро застало его на вершине Регистана. Он стоял, опершись на клинок, липкий от крови, и смотрел на просыпающийся город. Бирюзовые купола мечетей и медресе пламенели в лучах восходящего солнца. Воздух дрожал от призывного пения муэдзина. Это был его город. Город его прадеда.

Впервые за долгие годы скитаний его сердце наполнилось не тревогой, а торжествующим, почти болезненным счастьем. Он сделал это. Он, изгнанник, взял Самарканд с горсткой воинов. Он вошел не как завоеватель-варвар, а как законный наследник, вернувший себе родовое гнездо.

Но триумф омрачался Ферганой, его город в котором он вырос и захоронен отец, оставался во власти противников. Он снова оказался перед выбором: Самарканд или Фергана? Величие или дом?

Он выбрал Самарканд. Это решение далось ему тяжело. Фергана была его детством, его первой любовью. Но Самарканд был его судьбой.

И именно здесь, в пышных покоях самаркандского дворца, он впервые столкнулся с другим, более коварным врагом – предательством тех, кому он доверял. Часть его военачальников, соблазненные богатствами города, погрузились в роскошь и интриги. Дисциплина, скреплявшая его маленькое войско, начала таять. А тем временем у стен города уже собиралась новая гроза – могущественный узбекский хан Шейбани, давно положивший глаз на Мавераннахр.

Осада Самарканда войсками Шейбани стала для Бабура суровым испытанием. Город, взятый дерзостью, нельзя было удержать одной лишь храбростью. Припасы таяли, союзники разбегались, а обещанная помощь от других тимуридских правителей так и не пришла. Они сражались за каждую улицу, каждый дом. Но силы были неравны.