Уайтлингхенд: когда Бог молит о пощаде

Уайтлинг Савельерхенд

Уайтлингхенд: когда Бог молит о пощаде

Предисловие

Перед вами – первая книга, приоткрывающая завесу в мрачный фэнтезийный мир «Уайтлингхенда», рождённого из воображения Уайтлинга Савельерхенда. Вам предстоит прочесть несколько историй, рассказанных одним таинственным джентльменом из Лютенсхафена. Пусть их горькая мораль послужит вам уроком, а их мрак – атмосферой.

Автор свидетельствует, что все события и персонажи сего труда суть плод художественного вымысла, а любые совпадения с миром реальным – не более чем игра теней и случая. Цель сего творения – поведать историю, а не нанести обиду.

Пролог

Над Лютенсхафеном, столицей человеческого королевства, уже который час длилась воздушная баталия. Алые бомбардировщики, словно хищные птицы, низвергали огонь на некогда уютные викторианские улочки, обращая их в дымящиеся руины. Солдаты, облачённые в противогазы и рваные шинели, в суматошной спешке искали спасения под городскими сводами.

И всё же в городе оставалось одно место, почти не тронутое общим смятением, – безлюдное и оттого зловеще спокойное. Лишь отдалённый грохот канонады напоминал о его принадлежности к гибнущей столице. То был заброшенный парк на самой окраине, по соседству с кладбищем «Двух Сестёр».

Круглый год его окутывала незыблемая пелена тумана, и сквозь эту молочную дымку пробивался один-единственный огонёк – от лавки гробовщика, что стояла на подступах к парку. Казалось, сие заведение не подвластно времени и осталось в неизменности на протяжении сотен лет. Одноэтажное, тёмное строение с пристроенной сзади мастерской. Свет в окнах был тускл, но его вполне хватало, дабы служить маяком в безлюдной тьме этого забытого района.

Сэр Гробовщик – чьё подлинное имя осталось в тени – неспешно прошествовал по лавке, и каждый его шаг отдавался гулким эхом и скрипом дерева. Он замер перед сидящей посетительницей, и его впалые глаза не отрывались от девушки ни на миг. Его неестественная, нечеловеческая улыбка, доходящая до самых ушей, обнажала ряд слишком ровных и слишком острых зубов, а его долговязый силуэт навис над ней, поглощая скудный свет.

Внезапно раздался сухой, костяной хруст – его шея изогнулась под немыслимым углом, от которого цилиндр должен бы был слететь, но чудесным образом оставался на месте. Тонкие, вытянутые пальцы с острыми ногтями извлекли из жилетного кармана позолоченные часы. Металл тихо заскребли острия ногтей, оставляя на гладкой поверхности тонкие, словно недавняя паутина, царапины.

Не отводя впалых глаз, он уставился на циферблат, его леденящая душу улыбка не меркла. Затем, с тем же методичным спокойствием, он вонзил ногти в столешницу прилавка, впившись в дерево, как в мягкий воск, и медленно, с театральной неспешностью, опустился напротив неподвижной посетительницы.

– В нашем распоряжении ещё есть немного времени, мисс Аверил, – хрипло прозвучал голос сэра Гробовщика.

Он поправил складки своего траурного фрака, а затем принялся с отстранённым видом накручивать на палец длинный ус. Его улыбка, застывшая и неизменная, казалась вырезанной на маске, не оставляя места для иных чувств.

– Как своей последней заказчице, я поведаю вам о трёх личностях, коим была дарована власть перекроить судьбы этого мира. Каждый избрал свой путь. Вам же предстоит стать их судьёй… и соучастницей, – продолжил он с размеренной театральностью.

На мгновение его взгляд, устремлённый в дальний угол лавки, помутнел, а застывшая улыбка дрогнула, обнажив нечто неуловимое – то ли замешательство, то ли бездонную, вековую печаль.

– Начнём же с той, что стала для меня горьким напоминанием… и единственной слабостью, – Сэр Гробовщик откинулся на спинку стула, и его пронзительный взгляд вновь уставился на безмолвную собеседницу.

История первая. Диктатура пророка

На юго-западной окраине континента лежит Крестосия – невзрачный, продуваемый холодными ветрами приморский край. Земля здесь тонет в сырости, деревья чахлы и безлиственны, а реки струятся тонкими, как лезвие, лентами.

Населяющие сие землю люди – немощны и ужасно бедны. Они жмутся к немногочисленным каменным городам, словно крысы в своих норах. Испокон веков Крестосия была оплотом вампирского дома фон Фальденхельд – рода ночных эстетов, изощрённых гедонистов и садистов. В своих неприступных замках, взирающих на Хладные Воды с прибрежных утёсов, они презирали суету войн и политики, всецело предаваясь усладам вечного существования.

Если вампиры прочих земель смотрели на людей свысока, то здесь, в Крестосии, смертные не были даже слугами. Они были вещами – не более чем игрушками в руках своих кровавых повелителей, всецело им принадлежавшими и лишёнными последней надежды. Именно на этой порочной земле и была рождена та, чьи алые бомбардировщики ныне испепеляют Лютенсхафен. Но не будем забегать вперед.

В одно безрадостное, серое утро, в столице Крестосии – Кровильоне, на свет появилась девочка в семье скромного фонарщика и швеи. На крестосийском наречии ей дали имя Сьюзанна. Дитя стало единственным и долгожданным чадом для своих родителей, чью радость омрачала лишь тень страха за её будущее.

Дабы уберечь дочь от обязательной службы в домах вампиров, они пошли на отчаянную меру: унесли младенца на городскую окраину и подставили леденящему дыханию ветра, дабы хворь ослабила её хрупкое тело. Мать Сьюзанны, вцепившись в подол своего платья, не в силах была сдержать горьких слёз, сознавая, что сей жестокий акт – единственная возможность оставить дитя непригодным для становления прислугой, даже ценою самой её жизни.

Вскоре девочка заболела и долгие годы страдала от изнурительного кашля, но выжила, обретя желанную – пусть и болезненную – свободу жить и трудиться среди себе подобных в стенах города, в отдалении от прихотей вампиров.

Дело было в том, что вампиры, при всей их безраздельной власти над жителями Кровильона и всего региона, редко удостаивали вниманием немощных и хворых простолюдинов. Дом Фальденхельд находил их отталкивающими и ни на что не годными. И потому люди в городах, сохраняя свои скудные хозяйства и хрупкие семьи, делали всё, чтобы исправно поставлять в вампирские поместья всё, что те требовали. В замки вампиров из Кровильона поступал лучший бархат, инструменты, изделия, ковры и гобелены.

Даже Сьюзанне лишь единожды довелось узреть вампира воочию – когда на главной площади герцог Плешеваль фон Фальденхельд лично наблюдал за казнью пятерых приверженцев Чёрного Пантеона. Отчаяние некоторых горожан было столь велико, что они обращались к запретным культам, обретая в них призрачное утешение и новую, губительную одержимость.

Именно тогда Сьюзанна впервые услышала имя Чернобога – творца всего сущего и Отца вампиров. После оглашения приговора, обвинявшего культистов в осквернении образа Отца, их вздёрнули на виселице. А Сьюзанна, потрясённая и озадаченная, зачем люди поклонялись тому, кто породил их угнетателей, на долгие годы начала терзать себя поиском ответов на свои вопросы.

К тому времени, как Сьюзанна достигла юности, она являла собою образец странной, почти неестественной собранности. Из-под чёлки смоляных волос, скрывавшей один глаз, на мир взирало лицо, почти всегда озарявшееся оскалом белых зубов.

Сьюзанна не умела читать, а потому знание о Чернобоге она впитывала из пересудов в тавернах и шепотков на задворках, восполняя пробелы в сказанном буйством собственного воображения.

Так она и узнала, что в стародавние времена, когда люди ещё не явились на свет, а континентом безраздельно правили вампиры, из ниоткуда возник Белобог. Он и сотворил первых людей – двух сестёр, Грейвен и Эйвен. Чернобог же, вопреки своей тёмной природе, не стал губить первых людей, а создал третьего – Колдрейкера, обличьем похожего на самих вампиров.

Колдрейкер стал защитником сестёр и вскоре полюбил Грейвен. А когда Чернобог и Белобог сошлись в битве, что потрясла мироздание, от союза Колдрейкера и Грейвен пошёл весь человеческий род, разделившись на два вида потомков. Те из людей, кто больше всего был похож на прародителя, стали объединяться в племена и называться колдрейкерами.

Как и вампиры, они почитали Чернобога, что создал их прародителя. С той самой поры многие из людей и возносят молитвы Чернобогу, уповая, что именно он, вернувшись после схватки с Белобогом, явит им спасение и обуздает владычество вампиров.

Так бы и продолжала Сьюзанна тайно возносить молитвы Чернобогу, скрываясь от насмешек сверстников, если бы судьба не нанесла свой сокрушительный удар. Её мать скоропостижно скончалась от изнурительной лихорадки, повергнув отца в пучину безысходного отчаяния.

Сьюзанна пыталась утешить родителя, а после – своими силами поправить стеснённое положение семьи, нанявшись трубочистом. Но тщедушное сложение делало её малопригодной для тяжкого труда, а чёрная, изматывающая работа приносила лишь жалкие гроши.

Вскоре её отец, поддавшись горю, пристрастился к дешёвому и ядовитому тарголскому спирту, что поставлялся из соседнего региона. Его кончина, настигшая по возвращении с работы, стала последней каплей.

Истерзанная, покрытая сажей и усталостью, Сьюзанна замерла посреди кровильонской мостовой. Рухнув на колени, она ожидала, что хлынут слёзы или тьма заберёт её сознание, но смогла выдавить из себя лишь несколько горьких капель. Затем, поднявшись, она сбросила с себя пропахшую гарью одежду и твёрдым шагом направилась прочь – за пределы города.

Облачённая лишь в тонкое белое платье, Сьюзанна брела по сырой земле, и с каждым её шагом ботинки с хлюпающим звуком погружались во влажную грязь. Холодный ветер раскачивал безлиственные скелеты деревьев, и те скрипели, словно старая калитка. Но Сьюзанна была глуха к этому пугающему сопровождению, бесцельно странствуя по лесу в ожидании – то ли собственной гибели, то ли знака свыше.

И знак явился.

Внезапная дрожь пронзила её тело, а глаз, не скрытый чёлкой, устремился к небесам. На сером, безрадостном полотне возникла фигура, источающая тёплый, золотистый свет, что на миг окрасил унылые краски мира в живые тона. Вглядевшись, Сьюзанна медленно прижала руку к груди и безмолвно склонила голову, а на её губах застыла улыбка. Это был Он – точь-в-точь каким она себе представляла: в чёрной мантии, со звериной личиной и оскалом острых клыков. Сам Чернобог.

Он бесшумно спустился на землю в нескольких шагах от неё, и воздух содрогнулся от низкого, похожего на рычание звука. Затем он провозгласил её избранной. Улыбка Сьюзанны расползлась в безудержном, почти безумном оскале, а сознание затрепетало в ликовании: она была права, все её страдания были не напрасны. С пугающей быстротой горечь утраты и память о родителях растворились, поглощённые сияющим видением.

Она уже не вслушивалась в слова фигуры – она и так знала своё предназначение. Не успела она опомниться, как видение столь же стремительно исчезло, оставив её одну среди сырого леса. Но Сьюзанне, переполненной новой решимостью, оказалось достаточно и мимолётной встречи.

Сьюзанна стремительно двинулась обратно к городу, охваченная невиданной прежде уверенностью, словно сам ветер толкал её в спину. На её лице застыла безумная улыбка, ибо отныне она была не просто Сьюзанной – она стала Тёмной Сьюзанной, пророком Чернобога. Она знала: ей дарована сила помочь всем, всё исправить, приготовить к возвращению Творца не одну Крестосию, но и весь мир.

Вскоре её всё чаще можно было видеть на улицах Кровильона, вещающую открыто о том, о чём прочие лишь робко шептались. Она пламенела, призывая к единению и почитанию Чернобога, к тому, чтобы распахнуть свои сердца для любви. Сьюзанна, не гнушаясь, подходила к больным, протягивая им руку помощи, и к беднякам, отдавая последние монеты. Столь явное благочестие не могло не стяжать ей славы в городе. Уже вскоре у её ног собирались первые преданные последователи, а искушённые культисты Чёрного Пантеона узрели в ней дар оратора.

Так, за немногие дни, Сьюзанна обрела не только сторонников, но и покровителей среди опытных культистов, что помогали ей уклоняться от стражей порядка и вампирских прислужников.

В один из дней Сьюзанна и её приверженцы решились на дерзкий поступок. Едва небо застилось утренней, свинцовой пеленой и первые горожане появлялись на порогах своих жилищ, она взошла на подмостки, сколоченные из досок и отбросов, и, ударив рукой по дощечке, воззвала к толпе:

«Люди Кровильона! Взгляните на себя! Взгляните на ваши руки, взгляните на самих себя!

Мы ходим по этой земле, словно призраки, боясь собственной тени, шепча молитвы в подворотнях! Нам говорят, что мы – слабые, что наша доля – терпеть и служить! Но я говорю вам – это ложь!

Я была как вы. Я знаю боль потери. Я знаю горечь голода. Я чувствовала, как сердце замирает от отчаяния. Но в самой глубокой тьме моей души я услышала Его голос! Не голос гнева, не голос осуждения – а голос скорби! Чернобог скорбит о нас! Он видит наши страдания!

Он не требует от нас крови или жертв! Он требует лишь одного – чтобы мы вспомнили, что мы – потомки тех, кто любил друг друга! И это была любовь, что родила всё человечество! Мы несём в себе искру того первозданного чувства, что связало первых людей!

Так прошу вас – не бойтесь больше! Не прячьте свои сердца! Протяните руку помощи ближнему, как я протягиваю свою вам! Улыбнитесь тому, кто страдает рядом! В этом акте простой человеческой доброты – и есть истинное поклонение! Ибо когда мы любим друг друга – мы возводим храм в своих сердцах! Храм, куда Он сможет наконец вернуться!

Давайте не ждать чуда! Давайте станем чудом друг для друга! Пусть Крестосия станет не местом скорби, а садом милосердия!»

Её речь была наивной, почти детской, но, возможно, именно этой простоты горожанам и недоставало. Видя, как первые сторонники Сьюзанны начинают громко рукоплескать, остальные понемногу теряли робость, присоединяясь к аплодисментам и смелея настолько, чтобы подойти ближе. Правда, некоторые в страхе рассеивались по переулкам, опасаясь скорой расправы, но суть была ясна: её дерзкое проповедничество находило отклик в сердцах большинства.

Среди этой разношёрстной толпы, в поношенном балахоне, стояла юная, на вид, девушка с приметами и человека, и вампира. Дампир. Изгой, лишённый признания сородичей и отчуждённый людьми. Впервые за долгое время в её глазах вспыхнул огонёк, а пальцы судорожно вцепились в грубую ткань.

Она услышала то, о чём не смела и мечтать, ощутила неведомую прежде лёгкость, позволившую расправить плечи. Но в следующее мгновение её тело вновь окаменело, заметив в отдалении вооружённых слуг вампирского дома.

Рванувшись к трибуне, она тщетно пыталась привлечь к себе внимание, но людская толпа не желала расступаться. Тогда, использовав всю свою дампирскую прыть, она резко взмыла вверх и приземлилась в шаге от Сьюзанны. Схватив проповедницу за руку, она почти силой стащила её с возвышения.

– Бежать! Немедленно! – выдохнула незнакомка, её голос был сдавлен страхом.

– Кто ты? – отрезала Сьюзанна, не пытаясь вырваться.

– Я… Аматея. Аматея Фразенген… Вам нужно уйти. Сейчас же, – торопливо, почти умоляюще, прошептала та.

Сьюзанна окинула взглядом смятенную толпу, заметила условленный знак культистов – пора отступать – и, наконец, уверенно кивнула Аматее.

Вместе они растворились в лабиринте кровильонских кварталов, оставив погоню далеко позади. Даже такая изгойка, как Аматея-дампир, стала для Сьюзанны не просто спутницей, но живым щитом и стратегом.

Ночью они обсуждали грядущее перерождение Крестосии – и каждый раз, когда Аматея рисовала картины её собственного возвышения, лицо Сьюзанны озаряла странная смесь чувств. В её чертах боролись всепоглощающие амбиции, готовые затмить рассудок, и леденящее спокойствие, подавляющее любые иные эмоции. Казалось, в ней сосуществуют две личности: пророк Чернобога, которым она отчаянно пыталась стать, заглушая собственную боль, – и просто Сьюзанна, одинокая девушка, жаждавшая верных друзей и крупицы обычной, человеческой надежды.

Слухи о пророке Чернобога поползли по городу, достигнув, в конце концов, ушей герцога Плешеваля, формального наместника Кровильона. Пусть его сородичей из дома Фальденхельд мало заботили очередные подпольные секты – с подобной досадной мелочью вампиры расправлялись играючи, – но сам герцог ощущал в этом нечто большее. Он чуял в воздухе серьёзную угрозу.

Плешеваль и сам был белой вороной среди своих. С каждым годом он всё реже задерживался в родовом поместье, всё чаще навещая соседей – в особенности тех, кто, подобно дому Носферату, уже хлебнул горя от человеческой вольницы.

Он слишком хорошо понимал, на что способны люди, если дать тлеющему углю разгореться в пламя. Охваченный нарастающей тревогой, герцог отдал приказ своей личной страже и городским патрулям: пресекать любую религиозную активность, ужесточив наблюдение за улицами.

Когда пребывание в Кровильоне стало сродни смертному приговору, Сьюзанна обратила свой взор за его пределы – к окрестным деревушкам и селениям. И там её проповедь полыхала с прежней силой, а её дар проникать в души обрёл новую остроту. Она играла на чувствах обездоленных, а её объятия становились пристанищем для измученных и искалеченных судьбой.

Аматея же, став правой рукой и орудием пророка, выковала из преданных последователей стальной кулак, призванный оградить зарождающийся культ от когтей вампирских прислужников и недоброжелателей.

Сперва её бойцы обозначали себя лишь алой повязкой на левом плече, но вскоре этого показалось мало. На смену повязкам пришли багровые мешки на голову с прорезями для глаз – скрывающие лицо и превращавший носителя в безликую единицу культа, готовую на жертву во имя общей цели.

Спустя несколько недель странствий по Крестосии, Аматея, сняв алый мешок с головы, замерла в нескольких шагах от Сьюзанны, не решаясь нарушить её уединение.

– Нашей победе не нужны сомнения, – тихо прозвучал голос Сьюзанны. Она стояла спиной, но, казалось, ощущала каждое движение спутницы.

– Тёмная Сьюзанна… – начала Аматея, поправляя прядь коричнево-белых волос.

– Для тебя – просто Сьюзанна, – мягко прервала её пророчица.

– Сьюзанна… Мы готовы идти за тобой куда угодно. Даже если ты поведёшь нас на штурм Кровильона. Мы… – голос Аматеи дрогнул, когда Сьюзанна наконец повернулась к ней.

– Взять город? Я пришла не для того, чтобы устроить бойню, Аматея. Наше влияние ещё слишком хрупко, чтобы бросать вызов вампирам, – её слова дышали холодной рассудительностью.

Аматея молчала, пристально следя за движениями пророчицы.

– Я отправляюсь в Шверхейм. Буду идти от региона к региону, неся своё слово, – неожиданно объявила Сьюзанна.

– Это опасно! – резко воскликнула Аматея, не скрывая ужаса.

Пальцы Сьюзанны сплелись в замок, суставы побелели. Она отвернулась, и тихий хруст костей прозвучал как попытка задавить собственную тревогу.

– Я верю… в этом есть смысл. Чернобог не оставит меня. Так я смогу изменить не только Крестосию, но и весь мир, – выдохнула она, больше убеждая себя, чем спутницу.

Аматея застыла, склонив голову в немом принятии. Приказ есть приказ – даже если пахнет он самоубийством.

Аматея отдавала себе отчёт, что в Шверхейме – родовом гнезде вампиров-налётчиков дома Нематос, – царили иные порядки. Пусть формально ситуация напоминала крестосийскую, здешний люд был куда опаснее и, что важнее, предан своим покровителям.

Если в Крестосии Сьюзанна играла на усталости и отчаянии обнищавшей черни, то шверхеймцы жили в достатке и почитали местных вампиров скорее как военных вождей, нежели угнетателей. Край ломился от золота и самоцветов, добытых в набегах на заморские острова, и даже прислуга при вампирских дворах не знала нужды, получая щедрую плату за свой труд.

Аматея позволила себе верить, что возможно, Сьюзанне и впрямь удалось бы тронуть сердца некоторых обездоленных в Шверхейме – а кто знает, быть может, даже склонить на свою сторону часть вампиров. Ведь Чернобог для них – не просто божество, но и Отец, коего Нематос должны были чтить на особом уровне.

Когда беседа со Сьюзанной была завершена, Аматея медленно удалилась в лагерь, где располагались самые фанатичные последователи пророчицы. Окинув взглядом собравшихся, она мысленно оценила силы: около восьмидесяти человек, вооружённых лишь ножами и лёгкими пистолями, но готовых по её слову броситься в любую схватку.

Несмотря на безграничную веру в миссию Сьюзанны, Аматея трезво оценивала их положение и уже составила план по захвату оружейных складов и провианта. Её отряд отчаянно нуждался в мушкетах, саблях, достойном довольствии и медикаментах. Небольшую часть припасов жертвовали местные крестьяне, но основное приходилось добывать иначе – похищать в окрестностях Кровильона или совершать дерзкие набеги на дилижансы слуг Фальденхельд, что всё же было куда безопаснее, чем операции в укреплённом городе.

Тем временем герцог Плешеваль, получив от слуг донесения о растущем влиянии Сьюзанны, не решался бросить войска на её поимку. Он отдавал себе отчёт: стоит ему покинуть город с основными силами – и укреплённый Кровильон станет лёгкой добычей, а он сам может угодить в западню.

Вместо этого герцог издал указ, каравший смертью не только любого, кто посмеет поддерживать Сьюзанну, но и всю его семью. Под запрет попали даже выход на улицы «с подозрительными целями» и раздача пропитания сектантам. Дабы слова не расходились с делом, герцог санкционировал в Кровильоне несколько показательных казней. Однако жестокость дала обратный эффект – каждый повешенный лишь сеял в народе новую ненависть и подталкивал отчаявшихся в объятия растущего культа.

Когда отряд Сьюзанны неожиданно двинулся в сторону Шверхейма, герцог Плешеваль, получив донесение, немедленно разослал гонцов к дому Нематос и в Княжество Даркенхофф, дабы предупредить о растущей угрозе. Письмо к Нематос так и не достигло цели – гонец угодил в засаду, устроенную культистами.

Однако весть до Даркенхофф дойти сумела. Князь Людвиг фон Даркенхофф, лично ознакомившись с посланием, пришёл в ярость. Шверхейм уже был зоной его растущего влияния на фоне осложнившихся отношений с сородичами из Нематос. К тому же, вооружённые восстания едва не стёрли с лица земли дом Носферату, а на недавно завоёванных Людвигом землях люди продолжали оказывать сопротивление. Не медля, князь отдал приказ выслать кавалергардов для поимки Сьюзанны и полного разгрома сил культа.

С той поры для Сьюзанны и её культа настали тяжкие дни. Кавалергарды Даркенхофф, элита континента, за неделю настигли отряд пророка и наголову разгромили его, захватив Сьюзанну в плен. Людвиг возжелал лично свершить правосудие и казнить её публично, дабы явить всем: даже те, кто вещает от имени Чернобога, – не более чем пыль у его трона.

Аматея, тяжело раненная в голову, лишилась чувств на поле боя, но была спасена уцелевшими бойцами. Придя в себя и узрев разгром лагеря и пленение Сьюзанны, она впала в полное отчаяние. Попытку наложить на себя руки культисты едва успели предотвратить. К ней вернулась страшная ясность – трезвый ум, что становился пыткой, заставляя винить себя за каждую ошибку.

Она не пала в бою с честью, а выжила, как трусливая посредственность, и потеряла ту, кого поклялась защищать. Но гнев к Даркенхофф и чувство долга перед уцелевшими последователями пересилили отчаяние. Собрав всю свою волю, Аматея решила продолжить борьбу – чтобы искупить вину и воплотить мечту Сьюзанны.

Пока в рядах культа уже оплакивали Сьюзанну, считая её обречённой, саму пленницу доставили в земли Даркенхофф, дабы переправить на остров Карсэрэ – в главную темницу княжества. Едва Сьюзанна открыла глаза в незнакомом месте, как ледяное дыхание севера ударило ей в лицо.

Перед ней вздымалась исполинская каменная крепость, уходящая в свинцовое небо, – монолитный куб, куда даже дневной свет едва просачивался сквозь частокол тюремных решёток. С каждым шагом к вратам темницы доносились всё отчётливей стоны и приглушённые крики заключённых.

Скелеты-гвардейцы, сопровождавшие Сьюзанну, впивались в её руки костяными пальцами с такой силой, словно намеревались переломить кости. Но она не молила о пощаде, лишь сдерживая хрип на каждом судорожном сжатии. Её разум отчаянно цеплялся за иллюзии, отказываясь принять горькую участь, и в каждой тени ей мерещился грозный силуэт Чернобога, готовый обрушить меч возмездия на тюремщиков. Но грёзы рухнули в одно мгновение, когда череда бесконечных коридоров завершилась, и её бросили в пустую каменную камеру-одиночку с единственным узким окошком под самым потолком. Это была камера смертников, где время текло навстречу эшафоту.

Некоторое время Сьюзанна сидела в оцепенении, не чувствуя ни холода камня, ни доносящихся извне звуков. Острые ногти её правой руке впивалось в бедро – единственный якорь, удерживающий сознание от распада в пустоте отчуждения. Так могло пройти около часа, пока наконец боль не прорвалась сквозь онемение, заставив её отдёрнуть руку с коротким стоном. Под ногтями зияла кровавая рана. Ловким движением она оторвала полосу от подола и туго перетянула бедро, прежде чем в изнеможении рухнуть на ветхую тюремную койку.