Японский хоррор: Одержимые

Время текло медленно, тягуче. Сериал не помогал. Образы Нацуко, её отчаянные слова, её последние мгновения на мосту, мелькали перед глазами, как навязчивые фантомы. Он чувствовал, что его тело хочет расслабиться, уснуть, но разум отказывался подчиняться. Ближе к полуночи, когда тишина дома стала особенно глубокой, Хару решил, что нужно хотя бы попробовать уснуть.

Он встал с кровати, подошёл к окну. За окном царила кромешная тьма, лишь изредка прорезаемая далёкими огнями города. Он медленно занавесил шторы, словно отгораживаясь от внешнего мира, от этого мира, который так внезапно стал жестоким и опасным. Выключил свет. Комната погрузилась в полную темноту, лишь тонкая полоска света пробивалась из-под двери. Он лёг в кровать, пытаясь найти удобное положение, но тело его было напряжено, как натянутая струна. Он ворочался, пытаясь найти покой, но вместо него находил лишь нарастающее беспокойство.

Сон пришёл к Хару не как милосердное забвение, а как зыбкое, ненадежное убежище. Он погрузился в него, словно в густую, тёплую воду, пытаясь смыть с себя тяжесть прошедшего дня. В этом сне не было ни Нацуко, ни Ханако, ни моста. Была лишь тихая, безоблачная гладь, по которой он плыл без усилий. Он чувствовал себя защищённым, словно его тело было невесомым, а разум – чистым от тревог. Это было то самое, хрупкое, мимолётное чувство безопасности, которое он так отчаянно искал.

Раздался резкий, сухой звук, который был настолько чужеродным, настолько неправильным в ночной тишине его комнаты, что Хару мгновенно, рывком, вырвался из сна. Сердце его забилось, как пойманная птица, отдаваясь глухими ударами в висках. Что это было?

Он замер, лёжа на спине, его глаза, привыкшие к темноте за плотными шторами, напряжённо всматривались в мрак комнаты. Звук был чётким, как будто кто-то бросил маленький, твёрдый предмет прямо в стекло.

Собрав остатки мужества, Хару медленно, стараясь не производить лишнего шума, поднялся. Он подошёл к окну. Каждое движение казалось тяжелым, словно его тело было наполнено свинцом. Он замер перед шторами, чувствуя холод стекла сквозь ткань. Секунда колебания – и он резко отдёрнул штору.

Улица была пуста. Свет далёкого уличного фонаря едва пробивался сквозь листву. Никого. Ни бродячего кота, ни ночного прохожего, ни намёка на то, что могло послужить причиной этого звука. Мгновение замешательства сменилось волной облегчения.

Хару отдёрнул штору обратно. Он повернулся и замер.

В метре от него, посреди комнаты, которая только что была абсолютно пуста, стоял смутный, едва различимый человеческий силуэт. Он был соткан из самой темноты, казался чуть темнее, чем окружающая ночь, но его очертания были несомненными. Он был неподвижен, как статуя.

Движимый инстинктом самосохранения, он снова, на этот раз резко, рванул штору в сторону. Лунный свет, яркий и холодный, ворвался в комнату, заливая её серебристым, мёртвенным сиянием.

Там, где только что стоял силуэт, теперь не было ничего. Только его кровать, тумбочка, пустой угол.

Хару тяжело дышал. Его разум лихорадочно искал объяснение. Это стресс. Это вина. Это игра воображения. Горе и шок искажали его восприятие. Он заставил себя поверить в это, силой воли вернув себя в рациональный мир.

Он снова занавесил штору, задвигая её до упора, будто это могло остановить всё, что пришло извне. Затем он рухнул обратно на кровать, натянул одеяло до подбородка и закрыл глаза. Но даже когда ему удалось задремать, под покровом ложной безопасности, тревога не исчезла. Она осталась, как тонкий, но неразрывный ледяной покров на поверхности его сознания.

Утро встретило Хару серым, унылым небом, словно вторя его собственному настроению. Школьный двор гудел, как обычно, но для Хару этот шум казался далёким, приглушенным. Он чувствовал себя чужим на этом празднике жизни, зная, что в его собственном мире произошла катастрофа. Ночной кошмар, каким бы нереальным он ни казался, оставил после себя ощущение тревоги, которая не развеялась с рассветом.

Он нашёл Ханако у их обычного места у окна. Её лицо, всегда такое яркое и жизнерадостное, сейчас было омрачено беспокойством. Хару, стараясь говорить как можно спокойнее, рассказал ей о том, что произошло ночью. О стуке в окно, о силуэте, о том, как ему показалось, что кто-то был в его комнате.

Ханако слушала внимательно, её глаза расширялись от удивления и, возможно, немного от страха. Но когда он закончил, она мягко, но уверенно сказала:

«Хару, я понимаю, что ты пережил настоящий шок. Это всё слишком много для тебя. Но это, скорее всего, стресс. Ты не спал, ты думал о Нацуко, о том, что случилось… Твоё воображение играет с тобой злые шутки. Это нормально после такого. Ты просто должен успокоиться, отвлечься».

Её слова звучали разумно, логично. Хару очень хотел в это верить. Он хотел, чтобы всё, что произошло ночью, было лишь игрой его уставшего разума, следствием стресса и горя. Он видел искренность в глазах Ханако, её желание поддержать его.

«Да, возможно, ты права,» – сказал он, чувствуя, как напряжение в его плечах немного спадает. – «Я просто… я так напугался».

«Конечно, ты испугался. Это естественно, я бы тоже испугалась. Но сейчас тебе нужно постараться расслабиться,» – она мягко взяла его за руку. – «Давай сегодня после школы пойдём прогуляемся. Может быть, в Парк Ниси? Там так красиво, когда уже вечереет. Мы можем просто посидеть, поговорить, отвлечься от всего этого».

Предложение Ханако прозвучало как спасение. Возможность снова погрузиться в их мир, забыть о ночных видениях, о смерти Нацуко. Он согласился, чувствуя, как первая волна облегчения прокатывается по его телу.

Вечером, когда последние лучи солнца ещё окрашивали небо в нежные оттенки оранжевого и розового, они гуляли по аллеям Парка Ниси. Городской шум казался далёким, приглушенным зеленью деревьев. Хару старался слушать Ханако, смотреть на неё, чувствовать её тепло. Они снова погрузились в свой мир, мир их зарождающейся любви, где прошлые трагедии и ночные страхи казались далёкими и незначительными. Их руки сплелись, взгляды встречались, и в эти моменты Хару действительно чувствовал, что стресс отступает.

Они остановились у небольшого, тихого пруда, где плавали ленивые карпы. Ханако, смеясь, рассказала какую-то забавную историю из своего детства. Хару, отвечая ей, вдруг почувствовал, как её губы касаются его. Поцелуй был нежным, долгим, полным той искренности и тепла, которые он так полюбил. В этот момент всё вокруг исчезло. Существовали только они двое, их дыхание, их чувства. Он забыл о Нацуко, о мосте, о странном силуэте в своей комнате. Он был здесь, с Ханако, и это было всё, что имело значение.

Их прогулка продолжалась, погружённые в себя, они шли по аллее, ведущей к выходу из парка. Ханако что-то рассказывала, её голос был ласковым, а рука её всё ещё покоилась в руке Хару. Он слушал её, но его внимание было рассеянным. Не смотря на попытки отвлечься, внутреннее напряжение, порождённое ночным инцидентом, не отступало полностью.

Внезапно, периферийным зрением, он уловил какое-то движение. Что-то тёмное, мелькнувшее за углом старого, заброшенного здания, которое граничило с парком. Это было слишком быстро, чтобы разглядеть, но этого было достаточно, чтобы инстинкты Хару встрепенулись. Он остановился, его рука сжала руку Ханако.