Тени зеркального зала. Человек, который собрал себя

Тени зеркального зала

Человек, который собрал себя

Константин Королев

© Константин Королев, 2025

ISBN 978-5-0068-5788-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Тени зеркального зала

Человек который собрал себя

«У каждого свой Зеркальный Замок. Одни комнаты в нём ярко освещены, другие – наглухо заперты. Но рано или поздно тебе придётся войти в ту, что скрыта в самом сердце Лабиринта. Ту, где под личиной самого ужасного чудовища томится твоё забытое „Я“, ждущее лишь одного – чтобы его наконец признали»

ПОСВЯЩАЕТСЯ ИСКАТЕЛЯМ. ТЕМ, КТО ПОНИМАЕТ, ЧТО ГЛАВНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ – ЭТО ПУТЕШЕСТВИЕ ВНУТРЬ СЕБЯ И ЧТО САМЫЙ ГЛАВНЫЙ ДИАЛОГ – ЭТО ДИАЛОГ С ТЕМИ, КЕМ МЫ МОГЛИ БЫ БЫТЬ

ПРОЛОГ

Он не умер. Это было бы слишком просто.

Смерть – это конец, точка, за которой тире. Ему же досталось нечто иное, куда более изощренное. Не точка, а бесконечное многоточие, растянувшееся в липкой, безвоздушной темноте.

Сначала – взрыв света. Не ослепительная вспышка, а белый кадр, выжженная фотография реальности. Потом – звук. Не оглушительный удар, а хрустальный треск, будто Вселенная – это гигантское зеркало, и кто-то только что пробил его кулаком.

А потом… тишина.

Не та благословенная тишина, что наступает после крика, а тишина-субстанция. Густая, вязкая, лишающая формы. В этой тишине не было ни его тела, ни его боли, ни его страха. Было лишь одно-единственное, оставшееся от него – осознание. Осколок сознания, затерянный в абсолютном Нигде.

И из этой тишины начал прорастать новый мир.

Он возник не сразу – сначала как тень на периферии несуществующего зрения. Потом обрел твердь – прохладную, гладкую, отполированную до зеркального блеска. Он стоял. На чем-то, что было похоже на черный обсидиан, растекшийся до самого горизонта.

Он поднял голову – и мир обрушился на него.

Над ним не было неба. Вернее, оно было, но сотканное из ядовито-зеленого сияния, как если бы полярное сияние застыло в одном мгновении навеки. И в этой пульсирующей зелени, вместо звезд, горели миллионы крошечных сцен. Кадры его жизни. Вот он, семилетний, плачет в подъезде от насмешек. Вот он, пятнадцатилетний, целует девчонку за гаражами. Вот получает диплом. Вот хоронит деда. Все было вырвано из времени и подвешено в этой зловещей люминесценции, как сиротливые огоньки.

Перед ним простиралось море. Абсолютно черное, неподвижное, без единой ряби. Отражающее в себе то зеленое безумие, что творилось наверху. Оно не было водой – оно было жидкой тьмой.

А позади него, вздымаясь к зеленому небу, стоял Город. Лабиринт. Хаос, облеченный в архитектурную форму. Готические шпили пронзали бетонные коробки хрущевок, витражи средневековых соборов соседствовали с голым стеклом офисных центров, арочные своды вели в тупики, а неприметные двери открывались в бесконечные залы. Одни окна пылали светом, из других доносился смех, третьи были темны и глухи, а из четвертых – лились тихие, безутешные рыдания.

И все это – и стена, и небо, и черное море – было одним гигантским, искажающим зеркалом.

Он посмотрел на свое отражение в обсидиановом полу и увидел смутный, неясный силуэт. Не себя. Скорее, призрака себя.

– Где я? – попытался крикнуть он, но не услышал собственного голоса. Звук умер, не родившись.

Паника, острая и животная, зашевелилась в груди, которой у него, казалось, не было. Он сделал шаг. Его отражение повторило движение, но с едва заметной задержкой, словно насмехаясь.

И тут он его услышал. Не ушами, а чем-то иным, что теперь заменяло ему все органы чувств. Голос. Сухой, безжизненный, лишенный интонаций, похожий на скрип пера по пергаменту.

«Один из нас прибыл. Ещё не целый. Ещё не готов. Пришло время пересчитать тени».

Он резко обернулся. Никого. Только бесчисленные зеркала, и в каждом – его собственное, искаженное ужасом лицо, смотрящее на него с немым вопросом.

И тогда осколки сложились в чудовищную картину. Автокатастрофа. Белый свет. Треск.

Это не была смерть. Это было нечто иное.

Кома.

Он не просто спал. Он был заперт. Не в больничной палате, а в последнем и самом надежном убежище, которое смогло придумать его сознание, спасаясь от невыносимой реальности.

Он был заперт внутри собственного разума.

И этот Зеркальный Лабиринт, этот безумный Город, это черное море и зеленое небо – и были им. Всё, что он когда-либо видел, чувствовал, подавлял, боялся и любил.

Первый ужас прошел, сменился леденящим, тошнотворным пониманием. Перед ним, в самой глубине Лабиринта, мерцал слабый, но упрямый свет. Там было его Ядро. Его центр. И до него нужно было добраться.

Чтобы собрать себя по кусочкам. Или чтобы окончательно разлететься на осколки.

Он сделал шаг навстречу ближайшей арке. Над ней, едва заметной вязью, светилась странная надпись: «Безмолвие»

Путешествие началось.

Часть 1: Падение и Осколки

ГЛАВА 1: Финальный пиксель

Артём Гордеев ненавидел тишину. В тишине было слишком слышно самого себя. Поэтому он заглушал её – ровным гулким стрекотом мотора, лаконичными докладами по громкой связи, собственными мыслями, расписанными по пунктам, как рабочие проекты. Но сейчас, застыв в пробке на залитом дождём проспекте, он оказался в ловушке. Шёпот дворников-метрономов лишь подчёркивал звенящую пустоту.

Он поймал своё отражение в зеркале заднего вида. Идеально подобранная стрижка, подчёркивающая линию скул. Тёмные глаза, которые на совещаниях смотрели с обезоруживающей прямотой, а сейчас были просто уставшими. Тёмно-синий костюм от Brioni, стоивший как отпуск среднего класса, выглядел безупречно даже после десятичасового дня. Успешный архитектор. Автор проекта «Вершины» – небоскрёба, который должен был изменить панораму города. Человек, у которого есть всё. Или почти всё.

– Артём, ты меня слышишь? – из динамика доносился голос его партнёра, Марка. – Клиент просто взбешён. Твоё присутствие не просто важно, оно критически…

Артём откинулся на кожаном подголовнике. За окном плыли, расплываясь в дождевой круговерти, огни ночного города. Он видел не их, а лицо заказчика из Дубая, искажённое гневом. Его «Я-Актёр» уже репетировал роль, подбирал маску холодной уверенности. Он был архитектором не только зданий, но и своей жизни, выстраивая её безупречный, но безжизненный фасад.

И тут на экране бортового компьютера всплыло имя. «Папа».

Простое, короткое, от которого что-то ёкнуло внизу живота – не больно, но ощутимо, как лёгкий удар током. Отец звонил редко. Коротко, сухо. «Привези лекарства». «На даче сломался кран».

Палец Артёма потянулся к кнопке, но завис. Внутри дрогнул маленький, испуганный мальчик, услышавший шаги отца в коридоре. Одновременно взгляд метнулся на часы. Переговоры. Дубай. Миллионный контракт.

«Не сейчас. Я перезвоню позже».

Он отклонил вызов. Сознательным, чётким движением.

И словно сама Вселенная возмутилась этим выбором. В тот самый миг из встречного потока, из-за фургона, вынесло огромный, с размазанными грязью габаритами грузовик. Артём не успел даже среагировать. Он лишь успел увидеть слепящий свет фар, похожий на вспышку гигантской фото-вспышки, выжигающую всё изображение до белого кадра.

Потом – искажение пространства. Мокрый асфальт уходил из-под колёс, сменяясь невесомостью. Его «Серебристый BMW», воплощение его статуса и контроля, начал свой немой, грациозный танец со смертью.

И был звук. Но не удара металла о металл. Был звук ломающегося хрусталя. Гигантского, вселенского зеркала.

А потом – тишина. Уже не комфортная, а абсолютная. Бездонная. Он не чувствовал тела. Не чувствовал боли. Он был лишь точкой сознания, затерянной в густом, бархатном мраке.

Сознание вернулось не вспышкой, а медленным, мучительным просачиванием. Он лежал на спине, уставившись в небо, которого не должно было существовать.

Оно было зелёным. Ядовитым, электрическим, пульсирующим. И в этой пульсирующей зелени, вместо звёзд, горели миллионы крошечных сцен. Кадры его жизни. Вот он, семилетний, плачет в подъезде. Вот он, пятнадцатилетний, целует девчонку за гаражами. Вот получает диплом. Всё было вырвано из времени и подвешено в этой зловещей люминесценции.

Он с трудом поднялся. Тело слушалось его, но ощущалось странно – одновременно плотным и невесомым. Он стоял на чём-то твёрдом, прохладном и идеально гладком, словно отполированный до зеркального блеска чёрный обсидиан. Он видел в нём своё отражение – смутное, размытое, лишённое чётких черт.

– Что?.. – попытался он издать звук, но был лишь немой вопль, запертый в вакууме.

Где я? Что это за место?

Он обернулся, и мир обрушился на него во всём своём сюрреалистичном безумии.

Позади него вздымался Лабиринт. Хаос, облечённый в архитектурную форму. Готические шпили впивались в зелёное небо, переплетаясь с голыми бетонными коробками хрущёвок. Стеклянные фасады небоскрёбов отражали причудливые витражи. Одни окна пылали светом, другие были тёмными и глухими. Это был безумный собор его собственной души.

А перед ним простиралось море. Абсолютно чёрное, неподвижное. Жидкая тьма.

Это сон. Кошмар.

Он ущипнул себя за руку. Ощущение было реальным. Слишком реальным.

Внезапно в его сознании, минуя уши, прорезался голос. Сухой, безжизненный.

«Один из нас прибыл. Ещё не целый. Ещё не готов. Пришло время пересчитать тени».

Артём резко обернулся. Никого. Только его собственное, испуганное отражение в бесчисленных зеркалах.

Память, как киноплёнка, прокрутилась назад. Совещание. Марк. Звонок от отца. Отказ. Свет фар. Треск.

Автокатастрофа. Кома.

Ужас, холодный и липкий, пополз по его спине. Он был заперт внутри собственного разума.

Его ноги сами понесли его к ближайшему входу в Лабиринт – громадной арке. Над ней светилась странная надпись: «Безмолвие».

Сердце Артёма бешено заколотилось. Он сделал шаг вперёд.

Тьма поглотила его беззвучно. Он оказался в полной, абсолютной темноте. И тут из темноты донёсся звук. Тихий, едва слышный. Знакомый.

Скрип качелей.

Он стоял в дворе своего детства. На старых, ржавых качелях сидел маленький мальчик и безмолвно плакал.

Артём подошёл ближе. Это был он сам. Семилетний. Его лицо было бледным, испуганным, а глаза полными недетской скорби.

И тут же, из темноты, раздался резкий, пронзительный голос его отца.

– Хватит реветь! Мужчины не плачут!

Маленький Артём снова опустил голову. Его плечи содрогнулись от беззвучных рыданий.

Артём-взрослый стоял как парализованный. Он вспомнил этот день. Он упал с этих качелей, разбил колено. А отец действительно сказал ему эти слова.

Он смотрел на этого мальчика и чувствовал, как внутри него что-то разрывается. Жгучее чувство вины, стыда и невыразимой жалости.

Он хотел обнять его. Хотел сказать ему, что всё будет хорошо.

Но он не мог. Он был лишь немым свидетелем.

Внезапно маленький Артём поднял на него взгляд. Его глаза, полные слёз, встретились с глазами взрослого Артёма. И в этот миг Артём почувствовал невыносимую боль в груди. Боль, которую он подавлял тридцать лет.

Он отшатнулся.

И в тот же миг комната начала рушиться. Двор, качели, маленький Артём – всё рассыпалось на миллионы пикселей.

Очнулся он снова на берегу чёрного моря. Он лежал на холодном обсидиане, и по его щеке катилась единственная, солёная слеза.

Сухой голос прозвучал снова:

«Урок „Качели“ не усвоен. Придется начать сначала».

Артём сжал кулаки. Страх отступал, сменяясь холодной, стальной решимостью.

Это было только начало. Начало долгой, мучительной войны. Войны с самим собой.

ГЛАВА 2: Страж Порога

Тишина после голоса была хуже, чем сам голос. Она была живой, плотной, она обволакивала его, как подушка, готовясь задушить. Артём лежал на холодной поверхности, вглядываясь в пульсирующую зелень неба, и чувствовал, как последняя капля реальности утекает сквозь пальцы. «Урок не усвоен». Эти слова врезались в него больнее, чем воспоминание о качелях. Они означали систему. Правила. Тюрьму с надзирателем.

Он поднялся. Тело отзывалось глухой, отдалённой болью, не физической, а чем-то более глубоким – болью растерзанной души. Слеза на щеке высохла, оставив после себя стянутость кожи и жгучее чувство стыда. За что? За то, что не смог обнять того мальчика? За то, что сам когда-то был им?

Его взгляд снова упал на арку с надписью «Безмолвие». Теперь она казалась ему не входом, а пастью. Но отступать было некуда. Чёрное море дышало неподвижным покоем вечного забвения, и его манила эта тишь. Лабиринт же сулил боль. Но, парадоксальным образом, именно боль была теперь единственным знаком того, что он ещё жив. Пусть даже в такой извращённой форме.

Он шагнул вперёд – и на этот раз тьма не поглотила его безраздельно. Сразу за аркой начинался коридор. Стены, пол, потолок – всё было сложено из огромных, идеально подогнанных зеркал. Его отражения множились в них до бесконечности, создавая легион испуганных Артёмов, смотрящих на него из перспективы. Он шёл вперёд, и легион шёл навстречу. Звук его шагов был единственным, что нарушало гнетущую тишину, – глухое, отрывистое эхо, будто кто-то хлопал дверью где-то в подземелье.

Он шёл, не зная куда, может быть, час, может быть, вечность. Пейзаж не менялся: только зеркала, его отражения и бесконечность коридора. Он уже начал думать, что это и есть его личный ад – вечное созерцание собственного, искажённого страхом лица, – когда коридор упёрся в тупик.

Это была не стена. Это была дверь. Массивная, из тёмного, почти чёрного дерева, с железными накладками, покрытыми патиной времени. На ней не было ни ручки, ни замочной скважины. Она просто была. И перед ней, спиной к двери, сидел кто-то.

Фигура была закутана в длинный, серый, безразмерный плащ, скрывавший очертания тела. Голова была опущена на колени, руки обхватывали колени. Казалось, это воплощение усталости, забытое здесь самой вечностью.

Артём замедлил шаг. Легион его отражений в зеркалах замер.

– Эй, – попытался он сказать, и снова не услышал собственного голоса. Но на этот раз был эффект.

Фигура медленно, с невыразимой тяжестью, подняла голову.

Лица под капюшоном не было. Вернее, оно было, но состояло из того же материала, что и стены, – из тёмного, матового стекла или полированного камня. Это была гладкая, безглазая и безротая овальная маска, на которой, однако, угадывались черты – невыразительные, стёртые, как у речной гальки.

Сухое шевеление, похожее на скрип гравия по стеклу, заполнило пространство. Это был тот самый голос.

«Ты вернулся. Я ожидал».

Артём попытался сконцентрироваться, проецировать мысли. Кто ты? Что это за место?

Маска повернулась в его сторону. Казалось, невидящий взгляд скользнул по нему, сканируя, взвешивая.

«Я – Сторож. Я – Порог. Я – то, что отделяет одно забытое от другого. Я – память о правилах, которые ты сам для себя установил».

Правила? Какие правила?

«Правила выживания. Правила, которые позволили тебе стать тем, кем ты стал. „Не плакать“. „Не показывать слабость“. „Быть сильным“. „Соответствовать“. Я – их хранитель».

Артём сглотнул комок несуществующей слюны. Это было слишком похоже на голос его отца, лишённый, однако, гнева и горячности. Это был голос констатации. Голос системы.

Я в коме? Это мой разум?

Сторож медленно кивнул. Его маска-лицо отразила на мгновение бледный свет, идущий отовсюду и ниоткуда.

«Это – Зеркальный Зал. Твоё подсознание, облечённое в форму. Здесь всё, что ты забыл. И всё, что ты пытался забыть. Всё, что ты отсек, чтобы идти вперёд по той прямой линии, которую назвал жизнью».

Он поднял руку, закутанную в тряпье, и медленно провёл ею по воздуху. Зеркала в стенах коридора дрогнули, и их поверхность помутнела. В них поплыли образы. Не чёткие, как в небе, а смазанные, как сквозь запотевшее стекло. Артём увидел лицо девушки, которую бросил, потому что она «отвлекала от карьеры». Услышал обрывки смеха друзей, с которыми перестал общаться, потому что они «не его уровня». Увидел мольберт с незаконченным рисунком, краски которые высохли десять лет назад.

Щемящая тоска, знакомая и ненавистная, сжала его горло.

Зачем я здесь? Что я должен делать?

«Ты разбит, – голос Стража был безжалостно спокоен. – Автокатастрофа была лишь финальным физическим воплощением твоего внутреннего состояния. Ты – зеркало, треснувшее вдребезги. Тебе нельзя вернуться туда, в мир света и формы, будучи осколком. Ты разорвёшь свою же реальность».

Сторож поднялся. Его фигура оказалась выше, чем казалось сидящей.

«Ты должен собрать себя. Но собрать – не значит склеить старые осколки, вернув прежнюю форму. Прежняя форма была иллюзией. Ты должен переплавить их. Создать новое зеркало, которое сможет отразить не только свет, но и тьму».

Как?

«Путешествуя. Проходя комнаты Лабиринта. Каждая комната – это незавершённая история. Незажившая рана. Подавленная эмоция. Ты должен войти в неё. Пережить. И… завершить».

Артём вспомнил качели. Боль, которая чуть не разорвала его изнутри.

Я не смогу. Это слишком…

«Больно? – Сторож закончил за него. – Да. Боль – это язык этого места. Ты десятилетиями глушил её сигналы. Теперь они обрушились на тебя с силой цунами. Но альтернатива – остаться здесь навсегда. Стать ещё одним безликим призраком в этих коридорах. Твоя воля».

Он сделал шаг в сторону, и массивная дверь позади него бесшумно отъехала в стену, растворяясь, как дым. За ней открылся новый коридор, но не зеркальный, а тёмный, пахнущий пылью и старыми книгами.

«Есть силы, которые будут помогать тебе. И силы, которые будут мешать. Ты уже встречал одну из них. Мальчика. Он – твоя невинность. Твоя способность чувствовать без фильтров. Он боится. И он не будет говорить с тобой, пока ты не докажешь, что достоин его доверия».

А другие?

«Ты услышишь Голос. Уверенный, насмешливый. Он носит маску, которую ты так любил надевать. Он будет шептать тебе, что всё это бессмысленно, что нужно вернуться к старой форме, к старой силе. Он – Актёр. И он опасен, ибо говорит твоими же словами».

Сторож помолчал, его маска казалась ещё безжизненнее.

«А ещё есть Тень. То, что ты от себя отрёк. Гнев, ярость, похоть, эгоизм – всё тёмное, что ты записал в „плохое“ и заточил в самом дальнем подвале. Она не будет шептать. Она будет рычать. И если Актёр хочет, чтобы ты остался прежним, то Тень… Тень хочет, чтобы ты уничтожил себя окончательно».

Артём почувствовал холодный ужас. Это был не страх боли, а страх перед масштабом предстоящей битвы. Внутренней гражданской войной, где все генералы были частями его самого.

А ты? На чьей ты стороне?

Сторож снова повернул к нему свою безликую маску.

«Я – на стороне Порядка. Целостности. Я не друг и не враг. Я – условие. Я сторожу врата между твоими мирами. Чтобы пройти через меня к новому себе, ты должен понять правила, которые я хранил. Не просто отвергнуть их, а понять, зачем они были нужны. И тогда… отпустить».

Он указал рукой в тёмный коридор.

«Твоё путешествие начинается здесь. Первая комната, которую ты посетил, была прологом, неудачной пробой сил. Теперь ты знаешь больше. Иди. Найди комнату с мальчиком. Настоящую. Не воспоминание, а его сердцевину. Он – ключ ко многому».

Артём посмотрел в чёрный провал коридора. Страх сковывал ноги. Но что-то ещё, крошечное и упрямое, шевельнулось внутри. Любопытство? Отчаяние? Или первый проблеск того самого принятия?

Он сделал шаг. Потом другой. Пересёк порог, где стоял Сторож.

«Запомни, путник, – прозвучал за его спиной голос, уже начинающий теряться в дали. – В Зеркальном Зале нет лжи. Только те истины, на которые ты никогда не решался смотреть».

Дверь бесшумно закрылась, слившись со стеной. Сторож исчез. Артём остался один в кромешной тьме, с одним лишь звуком – громким, навязчивым стуком собственного сердца, которое, казалось, билось не в груди, а где-то в пространстве между мирами.

Он пошёл на ощупь, и скоро впереди забрезжил слабый свет. Свет, исходящий из-под двери. Обычной, такой знакомой, до боли знакомой двери в спальню его детства.

ГЛАВА 3: Комната с мальчиком

Свет под дверью был тусклым, желтоватым, как от старой лампы накаливания. Он выхватывал из тьмы пол – шершавые, некрашеные доски, знакомые каждым сучком, каждой трещинкой. Артём стоял, боясь дышать, уставившись на щель под дверью. Оттуда пахло пылью, воском и чем-то ещё – сладковатым, приторным запахом детства, застоявшимся и несвежим.

Эта дверь. Он узнал её мгновенно. Та самая, за которой он прятался от громких голосов родителей, та самая, в которую он упирался взглядом, пытаясь силой мысли заставить папу зайти и просто поговорить. Дверь в его старую комнату в хрущёвской квартире, снесённой десять лет назад.

Рука сама потянулась к круглой, холодной ручке-кнопке. Он толкнул. Дверь бесшумно отворилась.

Комната была точной копией, но в то же время её жуткой пародией. Она существовала в вакууме: за единственным окном, занавешенным старым ситцем, не было ночного города, неба, ничего – только густая, бархатная чернота, поглощающая свет. Комната была островом, плавающим в Нигде.

Здесь было тесно от вещей, каждая из которых впивалась в память крючком боли или ностальгии. Футбольный мяч, сдувшийся и пыльный. Полка с зачитанными до дыр приключенческими книгами. Плакат с рок-группой, который он когда-то считал символом бунта. На столе – первый, допотопный компьютер, экран тёмный. И повсюду, на всех горизонтальных поверхностях, лежали, стояли, прислонялись к стенам его старые рисунки. Акварельные пейзажи, кривые комиксы, портреты одноклассников. Мир, который он когда-то видел ярким и полным красок, а потом отринул как «несерьёзный».

И в центре этой капсулы времени, на полу, спиной к нему, сидел Мальчик.

Тот самый, с качелей. Тот, чья боль едва не разорвала его. Он был одет в старые синие шорты и мягкую футболку. Его тонкие плечи были напряжены. Он что-то делал. Раздавался тихий, ритмичный скрип. Скрип-скрип, пауза. Скрип-скрип.

Артём замер на пороге, боясь спугнуть. Он сделал шаг внутрь. Пол скрипнул под его весом – неестественно громко в этой давящей тишине. Мальчик не обернулся.

Артём обошёл его и застыл, охваченный странным, щемящим чувством стыда и нежности.

Мальчик рисовал. Не на бумаге. Он водил по тёмному, отполированному до зеркального блеска полу цветным мелом. Мелом, который, казалось, светился изнутри, оставляя за собой сочные, яркие следы. Он рисовал мир. Но не тот, что был в комнате. Его рисунок был грандиозным, безумным, захватывающим всё пространство пола.

Там было фантастическое дерево с листьями-звёздами, под которым спал крылатый лев. Рядом – космический корабль, похожий на стрекозу, вылетающий из водоворота разноцветных галактик. На ветвях дерева сидели не птицы, а смеющиеся рыбы. И всё это было пронизано такой жизненной силой, такой искренней, ничем не ограниченной фантазией, от которой перехватывало дух.

Артём смотрел на этот рисунок и вспоминал. Вспоминал, как мог часами сидеть вот так, на полу, целиком уходя в вымышленные вселенные. Как мир правил, формул и социальных лифтов казался тогда скучным и далёким. Это был он. Настоящий. Тот, кого похоронил под слоями амбиций и прагматизма.

«Привет», – попытался сказать Артём мысленно.

Мальчик не отреагировал. Его маленькие пальцы сжимали синий мелок, вырисовывая очередную спираль туманности. Скрип-скрип.

Я пришёл поговорить, – проецировал Артём, опускаясь на корточки на почтительном расстоянии. – Мне жаль, что тогда, на качелях… я не помог тебе.

Ничего. Только скрип мелка. Мальчик будто был заключён в непробиваемый стеклянный колпак собственного мира.

Отчаяние начало подступать к горлу. Он был так близко к ответу, к той самой «невинности», о которой говорил Сторож. А она его не видела. Не слышала.

Послушай меня! – мысль прозвучала почти как крик, окрашенный нетерпением взрослого, привыкшего, что его слушают. – Нам нужно объединиться! Я не могу остаться здесь!

Он протянул руку, чтобы коснуться плеча Мальчика.

В тот же миг комната вздрогнула. Лёгкая, почти неощутимая вибрация прошла по стенам. С потолка осыпалась мелкая пыль. Рисунок на полу на мгновение померк, будто питавшая его энергия дрогнула.

Мальчик не обернулся, но его спина выгнулась, плечи поднялись к ушам – универсальный жест испуганного ребёнка, ожидающего удара.