Вознесение. «Оставленные на Земле»

Вознесение. «Оставленные на Земле»

Сергей Ставский

© Сергей Ставский, 2025

ISBN 978-5-0068-5912-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оставленные на Земле

Глава 1: Тишина

Алексей проснулся не от звука будильника и не от солнечного света. Он проснулся от тишины.

Это была не та умиротворяющая утренняя тишина, которая бывает в редкие выходные, когда город еще не проснулся. Это была густая, вязкая, неестественная тишина, которая, казалось, давила на барабанные перепонки. В ней не было ничего. Ни привычного гула машин с далекого проспекта, ни гудения холодильника на кухне, ни щебета воробьев за окном. Абсолютный, стерильный ноль.

Он лежал с закрытыми глазами, и его мозг, еще находясь на границе сна и яви, по привычке пытался достроить реальность. Он ждал. Ждал топота маленьких ножек – их шестилетняя дочка Маша всегда просыпалась раньше всех. Ждал запаха кофе, который варила Лена, его жена. Ждал ее тихого голоса: «Алексей, вставай, ты проспишь совещание».

Ничего.

Вместо этого в памяти всплыло вчерашнее утро. Такое же, как сотни других. Хаотичное, громкое, полное жизни. Маша, смеясь, убегала от Лены, не желая надевать колготки. Лена, одной рукой пытаясь ее поймать, другой – помешивая кашу, с укором смотрела на него. А он, Алексей, стоял, прислонившись к дверному косяку, и не видел ничего этого. Он смотрел в свой смартфон, отвечая на срочное рабочее письмо.

– Леш, ты её слышишь? – спросила Лена, и в ее голосе была знакомая смесь любви и усталости. – Помоги мне, пожалуйста.

– Секунду, милая, тут проект горит, – ответил он, не отрывая взгляда от экрана.

– У тебя всегда горит проект, – вздохнула она, но уже беззлобно.

Он оторвался от телефона, поймал хохочущую Машу, подхватил ее на руки и закружил. Она визжала от восторга. Он поцеловал ее в макушку, потом подошел и поцеловал Лену.

– Сегодня точно буду пораньше, – пообещал он. – Сходим в парк, как ты хотела.

– Ты это вчера обещал, – улыбнулась она, но в её улыбке была тень грусти.

Он не пришел пораньше. Снова совещание, снова срочные правки. Он вернулся, когда они уже спали.

Эта мысль обожгла его стыдом. Алексей открыл глаза.

Квартира была залита ровным, серым утренним светом. Он повернул голову. Половина кровати, где спала Лена, была пуста. Идеально заправлена, словно на ней никто и не лежал. Холод пробрал его до костей, и это был не холод утреннего воздуха.

– Лена? – позвал он. Тишина в ответ прозвучала оглушительно. – Маша?

Он вскочил с кровати. Сердце заколотилось, в висках застучало. Он бросился в детскую. Комната была пуста. Идеальный порядок. Кровать Маши была застелена так аккуратно, как она сама никогда в жизни не делала. На столике лежал ее последний рисунок – три неуклюжие фигурки, держащиеся за руки, под огромным, улыбающимся солнцем. Он, Лена и она. Подпись корявыми печатными буквами: «МОЯ СЕМЬЯ».

Паника начала затапливать его, холодная и липкая. Он заметался по квартире. Ванная – пуста. Гостиная – пуста. Кухня – идеально чистая. Ни записки, ни следов поспешных сборов. Он бросился обратно в спальню. На тумбочке Лены лежал ее телефон. Рядом – кошелек. На крючке в прихожей – ее ключи от машины и квартиры.

Они не могли уйти. Не так.

«Спокойно, – приказал себе Алексей, пытаясь зацепиться за свою привычную логику. – Должно быть рациональное объяснение».

Может, они ушли на раннюю прогулку? Но почему не взяли телефоны и ключи?

Может, это какой-то глупый розыгрыш? Но Лена никогда таким не занималась.

Может… может, их похитили? Он бросился к входной двери. Замок был заперт изнутри на два оборота, как он всегда делал на ночь. Никаких следов взлома.

Он схватил свой телефон. Дрожащими пальцами набрал номер Лены. Ее мобильный зазвонил на тумбочке в спальне. Он набрал номер Машиного планшета. Тот отозвался мелодией из мультфильма в детской. Он начал звонить друзьям, родителям Лены, своей матери. Гудки. Длинные, бесконечные гудки, срывающиеся в автоответчик. Никто. Не отвечал. Никто.

Он подбежал к окну их квартиры на двадцатом этаже и посмотрел вниз. И то, что он увидел, заставило его застыть.

Проспект, который в это время должен был быть забит утренними пробками, был пуст. Абсолютно пуст. На нем стояло несколько десятков автомобилей, брошенных под странными углами, некоторые с открытыми дверями. Но ни одна машина не двигалась. Ни один человек не шел по тротуару. Ни один огонек светофора не работал. Город-миллионник за окном выглядел как гигантский, заброшенный макет.

Рациональные объяснения закончились. Остался только иррациональный, первобытный ужас.

Он больше не мог оставаться в этой квартире, в этом музее его потерянной жизни. Каждая вещь кричала об их отсутствии. Его охватило отчаянное, животное желание – действовать. Бежать, искать, кричать. Он должен был что-то сделать.

Он натянул джинсы и свитер. Проверил, на месте ли его телефон. Машинально сунул в карман ключи. Он остановился у двери, его рука замерла на ручке. Страх перед тем, что он может обнаружить снаружи, был почти парализующим. Но страх оставаться в этой оглушительной тишине был еще сильнее.

Он глубоко вздохнул, задерживая дыхание, как перед прыжком в ледяную воду. Повернул замок. Открыл дверь. И шагнул из руин своего личного мира в мир, который, как он еще не знал, постигла та же участь.

Глава 2: Город-призрак

Алексей шагнул из своей квартиры в тишину подъезда. Дверь за ним захлопнулась с гулким, неуместным эхом. Обычно в это время на этаже уже пахло кофе от соседей, был слышен приглушенный гул телевизора и лай маленькой собачки из квартиры напротив. Сейчас – ничего. Воздух был неподвижным и холодным. Аварийное освещение на потолке бросало длинные, болезненные тени, превращая знакомый коридор в декорацию к фильму ужасов.

Он подбежал к двери соседей, пожилой пары, и нажал на звонок. Резкая трель прозвучала в тишине, как сигнал тревоги, но за дверью никто не отозвался. Он нажал еще раз, потом начал колотить в дверь кулаком.

– Иван Петрович! Мария Львовна! Вы здесь?

Ответом была лишь гулкая тишина. Он попробовал ручку. Заперто. Он метнулся к квартире напротив. То же самое. Паника, до этого бывшая холодной и липкой, начала превращаться в горячую, отчаянную волну. Это не только его семья. Это все.

Он бросился к лифтам. Нажал на кнопку вызова. Табло не загорелось. Лифты были мертвы. Электричество… Он вспомнил, что свет в его квартире горел, но теперь понял – это было аварийное питание, которое скоро тоже иссякнет.

Лестница. Двадцать этажей вниз. Он распахнул тяжелую дверь и начал спуск, перепрыгивая через ступеньки. Бетонная клетка лестничного пролета превратилась в гулкий колодец, где каждый его шаг, каждое сбитое дыхание отдавалось многократным эхом. Он пробегал этаж за этажом, мельком заглядывая в маленькие окошки на лестничных площадках. Везде была та же картина – пустые, тихие квартиры.

Вылетев в просторный, отделанный мрамором холл на первом этаже, он замер. Консьерж, вечно бодрый и словоохотливый дядя Паша, отсутствовал. Его кресло было пусто, на столике рядом стояла недопитая чашка остывшего чая и лежал раскрытый кроссворд.

Алексей с силой толкнул тяжелую стеклянную дверь и вышел на улицу.

И мир, который он знал, окончательно перестал существовать.

Он стоял на пороге своего дома и смотрел на проспект. Идеально ровный, шестиполосный асфальт был заставлен брошенными машинами. Роскошный черный седан стоял с распахнутой водительской дверью, и из динамиков все еще тихо играла музыка, питаясь от аккумулятора. Чуть дальше желтый городской автобус неуклюже замер поперек перекрестка, его двери были открыты, салон – пуст. Из кузова грузовика-рефрижератора на дорогу высыпались коробки с замороженными продуктами, которые уже начали таять, образуя мутные лужи.

Но страшнее всего были не машины. Страшнее были следы. Следы той самой секунды, когда все произошло. На пешеходном переходе валялась одна-единственная женская туфля на высоком каблуке. Рядом с детской коляской, оставленной у входа в магазин, лежал плюшевый мишка. Из открытого кейса на тротуаре ветер лениво перелистывал страницы чьих-то важных документов. Миллионы жизней, миллионы историй оборвались на полуслове.

И тишина. Она была здесь, на улице, еще более плотной и гнетущей. Алексей понял, что городской шум был для него фоном всей жизни, постоянной, незаметной вибрацией. Теперь, когда она исчезла, образовался вакуум. Он слышал то, чего никогда не слышал в центре мегаполиса: скрип рекламного щита, раскачивающегося на ветру, далекий лай одинокой собаки, шелест газеты, гонимой по асфальту. И оглушительный, панический стук собственного сердца.

Он пошел вперед, сам не зная куда, переступая через брошенные вещи. Он искал хоть кого-то.

Первого человека он увидел в небольшом сквере. Мужчина в дорогом деловом костюме сидел на скамейке и просто смотрел на пустые детские качели, которые медленно раскачивались на ветру. Он не плакал. Он просто смотрел, и его лицо было маской абсолютного, непроницаемого горя. Их взгляды встретились на мгновение. В них не было ни вопроса, ни удивления. Лишь молчаливое, страшное узнавание. Алексей прошел мимо, не сказав ни слова.

Потом он увидел молодого парня, который с яростью пинал торговый автомат с газировкой.

– Где все?! – орал он в пустоту. – Что за хрень?! Какого черта?!

Алексей шагнул было к нему, но парень, увидев его, посмотрел на него с дикой, животной подозрительностью, как на угрозу, и бросился бежать в переулок. Доверие умерло вместе со старым миром.

Он шел дальше. Посреди проспекта, лавируя между машинами, бродила женщина в ночной рубашке. Она обнимала себя за плечи и монотонно, как заклинание, повторяла одно и то же имя: «Сережа… Сереженька… ты где?..» Она была в своем собственном мире, в коконе отрицания, и не замечала ничего вокруг.

Алексей понял, что он – лишь один из миллионов призраков, бродящих по этому гигантскому кладбищу. Его личная трагедия была лишь каплей в океане всеобщей потери. Но от этого не становилось легче. Ему нужно было понять масштаб. Увидеть все.

Он знал, куда идти. Его офисное здание, пятидесятиэтажный стеклянный небоскреб, находилось всего в паре кварталов. Он побежал туда.

Двери в бизнес-центр были распахнуты. Темный, молчаливый холл. Турникеты обесточены. Он бросился к лестнице. Пятьдесят этажей. Он бежал, подгоняемый адреналином, мимо этажей, где еще вчера кипела жизнь. Пустые офисы, экраны мониторов, застывшие на последнем открытом письме, недопитый кофе на столах, фотографии семей в рамках. Целая цивилизация, застывшая во времени, как Помпеи под слоем пепла.

Он выбил плечом заклинившую дверь на крышу и вышел наружу, на вертолетную площадку. Ветер бил в лицо. И вид, открывшийся ему, был ужасающим в своем величии.

Весь город. Весь бесконечный, раскинувшийся до горизонта мегаполис лежал перед ним. И он был мертв. Ни одной движущейся машины на переплетениях автострад. Ни одного дымка из труб. Вдали, у аэропорта, виднелся столб черного дыма – видимо, один из самолетов, бывших в воздухе в момент Катастрофы, рухнул на землю. Начинало смеркаться, но город не зажигался привычными миллионами огней. Лишь несколько редких, хаотичных вспышек – короткие замыкания или пожары. Огромное, темное тело мертвого гиганта.

В этот момент его личное горе – «Где Лена и Маша?» – трансформировалось в глобальный, экзистенциальный ужас: «Где все?». Проблема была не в том, что его семья пропала. Проблема была в том, что исчез весь его мир.

Он стоял на крыше, крошечная, одинокая фигурка на фоне умирающего города, и ветер доносил до него лишь тишину. Тишину, которая теперь была размером с целую планету. И в этой тишине в его голове прозвучал новый, еще более страшный вопрос: «Почему я остался?»

Глава 3: Голос из эфира

Рассвет над мертвым городом был прекрасен и ужасен одновременно. Небо на востоке окрасилось в нежные, пастельные тона, но его свет падал на улицы, лишенные всякого движения, на дома, которые больше не были домами, а лишь бетонными гробницами. Алексей просидел на крыше всю ночь, глядя, как тьма сменяется серым полумраком, а затем – холодным, ясным утром. Его личное горе, острое и эгоистичное, растворилось в этом вселенском опустошении. Потеря его семьи была не трагедией. Она была частью чего-то большего, чего-то немыслимого. И теперь, когда шок начал отступать, на его место пришла холодная, отчаянная жажда – понять.

Спуск по темной лестнице небоскреба был спуском в новую реальность. Он больше не паниковал. Он был осторожен, внимателен. Каждый шорох, каждый скрип заставлял его вздрагивать. Старый мир, с его законами и общественным договором, умер. Новый мир был диким, неизвестным, и он инстинктивно чувствовал, что тишина может быть обманчива.

Он провел следующие несколько дней в методичных, почти бессмысленных поисках. Он больше не искал Лену и Машу. Он искал информацию. Будучи человеком логики, архитектором, привыкшим к тому, что у каждой проблемы есть решение, он не мог принять эту абсолютную иррациональность. Он проверял полицейские участки – они были пусты, лишь разбросанные бумаги и остывший кофе. Он заходил в больницы – там царила жуткая тишина, прерываемая лишь писком редкого оборудования, работающего от аварийных генераторов. Палаты были полны пустых коек.

Он видел следы хаоса, которые не заметил в первый день. В центре городской площади лежал разбитый вертолет. На одном из мостов стояла длинная пробка из брошенных машин, и в некоторых из них все еще работало радио, но из динамиков доносилось лишь тихое шипение. Все каналы связи, весь информационный кокон, в котором жило человечество, лопнул.

На третий день он услышал это. Тихий, монотонный гул. Звук работающего дизельного генератора. В мертвом городе этот звук был так же прекрасен и неуместен, как пение птиц. Он шел на него, как на свет маяка.

Звук привел его к огромному торговому центру, специализирующемуся на электронике. Автоматические двери были обесточены, но одна из стеклянных витрин была разбита. Внутри, в полумраке, горели лишь аварийные указатели «Выход». Гул генератора доносился из подсобных помещений. И он был не единственным источником света.

В глубине торгового зала, там, где располагался отдел телевизоров, светилась целая стена. Десятки экранов, от маленьких кухонных до огромных плазменных панелей, показывали одно и то же. Одного и того же человека.

Это был мужчина лет пятидесяти, в дорогом, идеально сидящем костюме. Он стоял на фоне позолоченного алтаря и говорил. Его лицо лоснилось от пота, глаза горели фанатичным, почти безумным огнем, а на губах играла торжествующая, почти злорадная улыбка.

Алексей подошел ближе, завороженный этим первым за три дня человеческим голосом из эфира.

– …и свершилось! – гремел голос проповедника из десятков динамиков. – Свершилась Великая Жатва, предсказанная пророками! Праведники, чистые сердцем и душой, вознеслись в Царствие Небесное, чтобы предстать пред престолом Его!

На экранах на мгновение сменилась картинка. Дрожащая, снятая на телефон камера показывала улицу. Люди просто исчезали. Растворялись в столбах мягкого белого света, оставляя после себя лишь кучки одежды, падающие на асфальт.

– Возрадуйтесь, ибо они обрели вечную жизнь! – продолжал проповедник, снова появившись на экране. – Но горько плачьте о тех, кто остался! Ибо Земля отныне – юдоль скорби, отданная во власть грешникам! Оставлены были те, кто погряз в гордыне и алчности! Те, кто ставил любовь к семье выше любви к Господу! Те, чья вера была слаба и лицемерна! Вы, оставленные, – вы плевелы, отделенные от пшеницы! Вы – соль, потерявшая силу!

Алексей слушал, и его первой реакцией было презрительное недоверие. Бред сумасшедшего. Какая-то глобальная мистификация, розыгрыш, вирусная атака. Он обошел стену с телевизорами, ища источник сигнала. Но все кабели вели в пустоту. Это была запись.

Он снова посмотрел на экраны. Проповедник закончил свою огненную речь, воздев руки к небу, и трансляция началась заново. «…и свершилось! Свершилась Великая Жатва…» Это была петля. Последнее послание, оставленное для тех, кто не прошел отбор.

Алексей стоял посреди мерцающего зала, и холод начал пробирать его до костей. Бред? Мистификация? Но как это объяснить? Пустые улицы, тишина, исчезнувшие миллионы. Абсурдная реальность за окном требовала такого же абсурдного объяснения.

Слова проповедника, от которых он сначала отмахнулся, начали впиваться в его сознание, как раскаленные иглы.

«Оставлены были те, кто погряз в гордыне…» – он вспомнил свою профессиональную гордость, свою уверенность, что он все знает лучше других.

«…и алчности…» – он вспомнил, как гнался за более крупными проектами, большими деньгами, жертвуя временем и сном.

«…те, кто ставил любовь к семье выше любви к Господу!» – а вот это ударило больнее всего. Он не был религиозен. Его семьей, его божеством, были Лена и Маша. Но даже им он жертвовал ради работы.

Он посмотрел на свое отражение в десятках погасших экранов. Лицо осунувшееся, с трехдневной щетиной. Глаза человека, которому только что вынесли приговор.

Он не верил в Бога этого проповедника. Но он не мог отрицать факт свершившегося Суда. И по каким-то неведомым, жестоким критериям, его признали недостойным. Его жена, его чистая, добрая Лена, его маленькая, невинная Маша – они были сочтены «праведниками». А он, Алексей, любящий их больше жизни, – «грешником», плевелом, оставленным гнить на покинутой богом Земле.

Это было не просто горе. Это было унижение. Клеймо.

Он стоял в пустом магазине, окруженный десятками лиц ликующего фанатика, и в его душе поднималась не скорбь, а темная, холодная, сжигающая ярость. Ярость на несправедливость этого приговора. Ярость на судью, которого он никогда не видел.

Вопрос «Почему я остался?» получил свой ответ.

И на его месте родился новый, гораздо более опасный вопрос: «А кто, черт возьми, вы такие, чтобы судить?»

Он отвернулся от экранов, прошел в хозяйственный отдел магазина и взял с полки тяжелый, увесистый гвоздодер. Он не был оружием. Он был инструментом. Инструментом для взлома. И Алексей чувствовал, что ему предстоит взломать очень много запертых дверей в этом новом, странном мире.

Глава 4: Доктор Анна

Оглушительная тишина, наступившая после того, как Алексей разбил центральный экран, была почти сладкой. Голос проповедника, торжествующий и елейный, исчез, оставив после себя лишь звенящую пустоту. Он стоял посреди этого храма потребления, среди десятков погасших экранов, и его ярость медленно остывала, уступая место холодному, кристаллическому расчету.

Он был один. Его семья исчезла, вознеслась в «рай», который счел его недостойным. Мир, который он знал, умер. А он, Алексей, был оставлен гнить вместе с другими «плевелами». Что ж. Плевелы тоже хотят жить.

Его мозг архитектора, привыкший к системам, планам и логике, наконец, включился. Он перестал быть жертвой. Он стал выжившим. А у выжившего должен быть план. Он мысленно составил список приоритетов, как составлял смету для нового проекта: Укрытие. Вода. Еда. Безопасность. Информация.

Торговый центр был плохим укрытием – слишком много входов, слишком много стекла. Ему нужно было что-то надежное. Он обошел магазин, методично и спокойно собирая то, что могло пригодиться. Мощный светодиодный фонарь, упаковки батареек, швейцарский нож, вместительный туристический рюкзак. Он действовал без паники, с отстраненной эффективностью человека, который понял, что терять ему больше нечего.

Его целью стала небольшая частная клиника в тихом жилом квартале, проект которой он сам когда-то рецензировал. Он помнил ее: прочная кирпичная кладка, решетки на окнах первого этажа, собственная скважина для воды во дворе и, что самое главное, мощный дизельный генератор в подвале. Идеальная маленькая крепость.

Путь туда был похож на прогулку по музею внезапно исчезнувшей цивилизации. Он двигался осторожно, прижимаясь к стенам домов, используя тени. Он больше не был растерянным призраком. Он был разведчиком на вражеской территории. И врагом был невидимый судья, вынесший ему приговор, но еще больше – те, кто остался вместе с ним. Он не знал, сколько среди них было таких же, как он, а сколько – тех, кого старый мир сдерживал лишь страхом закона.

Клиника была именно такой, как он ее помнил. Двухэтажное здание из красного кирпича. На окнах – ажурные, но прочные решетки. Стеклянная входная дверь была забаррикадирована изнутри офисной мебелью – креслами из зала ожидания и перевернутым столом регистратуры. Но в одном из окон на втором этаже, за плотно задернутой шторой, пробивалась слабая полоска света.

Жизнь.

Он не стал ломиться. Он обошел здание, заглядывая в окна. Внутри царил порядок. Он постучал в дверь, негромко, но настойчиво.

– Эй! Есть кто живой?

Тишина. Затем из-за баррикады раздался резкий, напряженный женский голос.

– Уходи. Здесь ничего нет для тебя. Все закрыто. Карантин.

– Я не грабитель, – как можно спокойнее сказал Алексей, поднимая руки, чтобы их было видно через стекло. – Меня зовут Алексей. Я архитектор. Я ищу… хоть кого-то.

– Архитектор? Отлично. Построишь себе укрытие где-нибудь в другом месте. Запасы ограничены, койко-места заняты, – голос был полон стали и цинизма.

Алексей осмотрел баррикаду. Она была навалена хаотично и не выдержала бы серьезного натиска.

– Ваша баррикада не выдержит, если на нее надавят, – сказал он, переходя на профессиональный тон. – Угол давления неправильный. И этот стол… его легко опрокинуть. Я могу помочь ее укрепить. Я знаю, как работают нагрузки.

За дверью снова наступила тишина. Он слышал, как кто-то внутри обдумывает его слова.

– Почему я должна тебе верить? – наконец спросила женщина.

– Потому что я один, – горько усмехнулся Алексей. – И я ищу жену и дочь. Хотя, кажется, уже понимаю, что не найду.

Эта фраза, сказанная без всякого расчета, оказалась решающей. В голосе за дверью что-то изменилось.

– Отойди от двери, – приказала она.

Через минуту часть баррикады сдвинулась, и в образовавшейся щели он увидел ее. Женщина лет тридцати пяти, с коротко стриженными темными волосами и невероятно уставшими, но умными и колючими глазами. На ней был медицинский халат, а в руке она сжимала большой, тяжелый скальпель, держа его, как нож.

– Один неверный шаг, архитектор, и я сделаю тебе трахеотомию этим самым скальпелем, – сказала она. – Понял?

Он кивнул. Она впустила его и тут же задвинула мебель обратно. Внутри пахло антисептиками и озоном от кварцевой лампы. Клиника была его полной противоположностью: идеально чистая, все разложено по местам.

– Меня зовут Анна. Я здесь врач. Была, – представилась она.

В следующие полчаса они говорили. Алексей рассказал ей о пустом городе и о страшной трансляции в магазине. Анна слушала, скептически изогнув бровь.

– Вознесение? Серьезно? – она хмыкнула. – Какая удобная теория. Я бы назвала это избирательным нейровирусом мгновенного действия. Но какая, к черту, разница. Факт в том, что они исчезли, а мы остались.

– Проповедник сказал… остались только грешники.

Анна громко, безрадостно рассмеялась.

– Грешники? Я тебе расскажу про свой «грех», архитектор. Неделю назад я провела тридцать шесть часов на ногах, вытаскивая парня после ДТП. Он выжил. А потом я отключила от аппарата безнадежно больную старушку, которая умоляла меня об этом уже месяц, чтобы ее семья не видела, как она гниет заживо. Я пошла против протокола, против воли начальства и, видимо, против воли этого вашего небесного начальника. Если спасать живых и даровать покой умирающим – это грех, то я с радостью останусь здесь, с грешниками. А твои «праведники» могут забрать свой рай себе.

Ее цинизм был освежающим, как пощечина. Он выдернул его из болота самобичевания.

– Мне нужно было найти медикаменты, – сказал он, меняя тему.

– А мне – тот, кто умеет чинить генератор и строить баррикады, – ответила Анна, кивнув на его гвоздодер. – Кажется, мы можем быть друг другу полезны.

Она протянула ему руку. Ее ладонь была сухой и сильной.

– Добро пожаловать в команду, архитектор. Правила простые: работаешь – ешь, делаешь глупости – я тебя выгоняю. И постарайся не умирать. Мне лень будет тащить твое тело на улицу.

Алексей впервые за три дня почувствовал что-то похожее на слабую улыбку. Он был все так же одинок. Но он больше не был один.

Глава 5: Первая ночь

Холодное рукопожатие Анны было похоже на подписание контракта. Условия были просты, жестоки и понятны: ты полезен мне, я полезна тебе. Никаких сантиментов. Для Алексея, чей мир еще вчера был построен на любви и доверии, этот циничный прагматизм был диким, но именно он отрезвлял, как ледяной душ. Он больше не был скорбящим мужем и отцом. Он был инженером-фортификатором. Анна была не просто врачом. Она была начальником госпиталя на осадном положении.