По следам чайки Ливингстон

Глеб Бах

По следам чайки Ливингстон

Все персонажи и события вымышлены, любые совпадения случайны

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Пролог

Прекрасный рассказ Ричарда Баха «Чайка Джонотан Ливингстон», это притча о чайке, которая стремится преодолеть обыденность и достигнуть мастерства в полётах. Автор через образ чайки передаёт универсальные темы поиска смысла жизни и преодоления ограничений.

И моя «с_ума_сшедшая мысль» заключается в том, чтобы написать историю, о девушке Лия (люди и я), которая возникла благодаря этой притчи о «Чайке, живущей в каждом из нас…»

Глава первая: Стая и Небо

Над Большим Городом вечно висело облако из пыли, выхлопов и тревожного гула моторов, миллионов голосов, слившихся в один сплошной, непрерывный ропот недовольства. Город был гигантским муравейником, где каждый житель знал свою роль: бежать, работать, потреблять, спать. И снова бежать…

Здесь жила Лия. Она была похожа на всех. Её дни были расписаны по минутам: дорога в офис в переполненной железной коробке метро, восемь часов за экраном, где она оперировала цифрами в разных файлах, дорога обратно, ужин перед другим экраном, который показывал ей, как должны выглядеть счастливые люди, короткий сон. И снова – дорога.

Её жизнь была посвящена «добыче куска хлеба». Но почему-то этот кусок с каждым годом становился всё дороже, а вкус его – всё преснее. Она покупала вещи, чтобы заполнить пустоту, которая образовывалась внутри, как только она переставала бежать. Она ходила на развлечения, чтобы забыть, что её жизнь – не её. Она прожигала время, единственный настоящий ресурс, данный ей при рождении, словно пытаясь поскорее избавиться от этого неудобного дара.

Лия смотрела вечерами в свое окно, за которым пылала неоновая реклама, и чувствовала странную, щемящую тоску. Она не могла её назвать. Это была тоска по чему-то, чего она никогда не знала.

––

Далеко-далеко от Большого Города, там, где вершины деревьев целовали облака, а воздух был настолько прозрачен, что звёзды ночью казались близкими-приблизкими, существовало поселение.

Официально его не было на картах. Люди из Большого Города сказали бы, что его не может быть. Но оно было.

Его называли «Автономия Солнц».

Здесь не было улиц, заполненных машинами. Здесь были тропы, протоптанные босыми ногами. Не было неоновых вывесок – светились окна домов, заряженные за день солнечными панелями. Не было гула – был шелест ветра в листьях и тихий, размеренный гул общего покоя.

Люди здесь не бежали. Они шли. Медленно, осознанно, чувствуя под стопами каждый камешек, каждую травинку. Их не толкал в спину страх опоздать или не успеть. Их влекла вперёд внутренняя, тихая радость.

Они практиковали странные, с точки зрения «Человеческой Стаи», вещи. Они могли весь день молчать, слушая, как поёт река. Они могли не есть по несколько дней, и от этого их глаза не тускнели, а наоборот, начинали светиться изнутри каким-то мягким, тёплым светом. Они называли это «чистыми днями» – временем, когда тело, освобождённое от тяжкого труда по перевариванию пищи, занималось совсем иной работой. Оно чинилось. Оно обновлялось. Старые, больные клетки уступали место новым. Ум, не затуманенный постоянной обработкой излишков, просыпался и становился кристально чистым, как горное озеро.

Они выходили за человеческие ограничения. Они не говорили: «Я не могу». Они спрашивали: «А что, если попробовать»? Для них еда была не культом и не способом заткнуть тревогу, а лекарством, топливом, искусством. Они ели мало, но каждый кусочек дикой малины или орех был для них целым пиром вкуса и благодарности.

Они не добывали «кусок хлеба». Они выращивали его, чувствуя связь с землёй. Или меняли на что-то, созданное своими руками – на глиняную чашу, на стихи, записанные вручную на березовом спиле, на знание о том, как запустить процесс аутофагии в своём теле.

Их целью было не накопление вещей. Их целью было развитие. Развитие сознания. Развитие духа. Развитие способности чувствовать этот мир напрямую, без посредников в виде экранов, рекламы и чужих мнений.

Одной из таких людей была женщина по имени Елена. Её называли «Наблюдательницей». Она могла часами сидеть на вершине горки, не двигаясь, и казалось, что она просто дышит вместе с ветром. Но те, кто был к ней ближе, знали – она видит. Не глазами, а чем-то иным. Она видела энергии мира. Видела, как Большой Город на горизонте пульсирует тревожным, рваным алым светом. И видела, как к этому городу время от времени тянутся тонкие, едва заметные золотые нити – это были люди, подобные Лие, которые в самый отчаянный миг своей жизни посылали в мир безмолвный вопрос: «Неужели это всё»?

Елена ловила эти нити. И посылала в ответ тихий, тёплый импульс – приглашение. Надежду. Картинку утренней зари над водной гладью и лесом.

Она верила в чудо. Но не в то, что сваливается с неба. А в то, которое рождается внутри, когда человек находит в себе смелость перестать быть чайкой, дерущейся за рыбную отбрось, и вспоминает, что его настоящее предназначение – полёт.

Лия в своей квартире в ту самую секунду вздрогнула. Она снова смотрела в окно, но вместо неонового свечения ей на миг показалось, что она видит далёкие, невероятно яркие звёзды. И почувствовала странный покой, которого не знала никогда в жизни.

Она не знала, что это Елена послала ей приглашение. Она не знала, что где-то есть место, где люди учатся зажигать внутри Солнце и летать.

Она только потёрла уставшие глаза и пошла заваривать себе ещё одну чашку чая. Завтра снова был рабочий день. Нужно было бежать…

Но крошечная трещина в её реальности была уже сделана. И в неё начал сочиться свет…

Глава вторая: Падение

Утро Лии началось с того, что она проспала. Не на пять минут – на целых сорок. Сирена будильника потонула в тревожных снах, где она бежала по бесконечному эскалатору, уезжающему вниз. Проснувшись в липком поту, она поняла: день обречен.

Метро было адом. Её вжали в толпу, лицом в чьё-то пальто, пахнущее нафталином и чужим благополучием. Каждая кочка на пути отзывалась в её висках тупой болью. Она уже ненавидела этот город. Ненавидела каждое зеркальное здание, отражавшее её жалкую, помятую фигуру.

В офисе пахло стерильным кофе и напряжением. Её босс, человек с лицом бульдога и душой калькулятора, уже поджидал её у лифта. – Лиечка, опоздала? – его голос был сладок, как сироп, и ядовит, как цианид. – Не беда. Значит, останешься сегодня… часов до десяти. Нужно доделать квартальный отчёт. Циферки не сходятся.

– Но, Игорь Петрович, у меня сегодня… – Лия попыталась найти в себе хоть крупицу оправдания. – У меня билеты в театр. Мы с моим парнем давно договорились…

Босс приблизил своё лицо. Его дыхание пахло прошлым обедом. – Лия, – прошипел он. – Ты либо делаешь циферки, либо идешь в театр. Либо у тебя есть карьера, либо есть бой-френд. Поняла? Мир построен на «или-или». Выбирай.

Это был не выбор. Это был ультиматум. Унижение подступало комом к горлу. Она видела, как коллеги потупили взгляды в мониторы, делая вид, что не слышат. Они были частью Стаи, которая молча соглашалась на правила игры: твоё время не твоё, твоя жизнь не твоя.

Лия съёжилась. Словно невидимая рука снова надавила на её макушку, вгоняя в привычную позу рабыни. —Хорошо, Игорь Петрович, – выдавила она. – Я останусь.

Она отправила своему парню сообщение: «Прости, срочная работа. Не смогу. Верну деньги за билеты». Ответ пришел мгновенно: «??? Серьёзно? В который раз?!». Она не стала отвечать. Было стыдно.

День растянулся в бесконечную, бессмысленную пытку. Цифры расплывались перед глазами. Голод сводил желудок, но она заглушала его печеньем из автомата – таким же безвкусным, как и её жизнь. Она чувствовала, как её энергия, её силы, её последние капли радости высасываются этим мерцающим экраном.

В семь вечера позвонил её друг, голос его был холодным и ровным, как лезвие. – Я в театре. Один билет пропал. Рядом со мной сидит незнакомая девушка. И знаешь, что я понял, пока ждал тебя у метро? Я устал быть в твоей жизни на втором месте. После твоего страха перед начальником… После этой дурацкой работы… Мы всё… Он положил трубку. Мир не рухнул, он просто опустел. Стал абсолютно плоским, чёрно-белым и беззвучным. Пропал последний луч, который хоть как-то связывал её с чем-то человеческим.

В девять босс, сияя, выкатился из кабинета. —Молодец, Лия! Циферки сошлись. Страна будет жить лучше благодаря тебе. Иди, отдыхай. Завтра к девяти.

Она не пошла домой. Она пошла в первый попавшийся бар – тёмную, душную нору, где так же, как и она, прятались от жизни другие проигравшие. Она пила всё подряд. Алкоголь жёг пустой желудок, но эта боль была приятной. Она была настоящей.

Пьяная ярость, которую она годами замораживала внутри, начала оттаивать. Она достала телефон. Пальцы заплетались. Она открыла рабочий чат и начала печатать. Сначала сдержанно, потом всё громче, потом – выкрикивая в пространство те слова, которые боялась подумать.

«Игорь Петрович, ты тварь жадная! Ты высосал из меня всё! Ты и твоя дурацкая работа! Вы все тут крысы в трюме тонущего корабля! Я вас ненавижу! Идите к чёрту!»

Она тыкала «Отправить» с мстительным, диким удовольствием. Она почувствовала свободу. Она взбунтовалась!

Свобода длилась ровно пятнадцать минут. Пока она заказывала очередную порцию, телефон завибрировал. СМС от HR-директора. Текст был сухим и точным, как удар ножом.

«Лия. Ваше поведение неприемлемо и порочит репутацию компании. В связи с грубейшим нарушением корпоративной этики Ваш контракт расторгнут с данного момента. Пропуск деактивирован. Вещи из офиса можете забрать в течение суток в присутствии охраны.»

Она перечитала сообщение три раза. Пьяный туман медленно рассеивался, открывая бездну абсолютной, леденящей пустоты.

Её уволили. У неё нет работы. Нет парня. Денег хватит на месяц, от силы на два…

Она осталась одна. Совершенно одна в этом гигантском, безразличном городе, который продолжал мигать неоновыми огнями, гудеть и жить своей жизнью, не замечая, что одна маленькая, никому не нужная шестерёнка выпала из его механизма.

Она расплатилась и вышла на улицу. Ночь была холодной. Она смотрела на спешащих куда-то людей, на ревущие машины, и её охватила животная, всепоглощающая тоска. Она была выброшена за борт. Она была никем.

Где-то далеко, Елена, сидя у костра, почувствовала острое, колющее чувство чужой боли. Она взглянула на восток, в сторону большого города, и увидела там крошечную, погасшую искру, тонущую в чёрной, вязкой пучине отчаяния.

Лия же просто шла по улице, не зная куда. Она достигла дна. В яме, которую копала годами своим страхом, соглашательством и молчанием. И теперь на этом дне не осталось абсолютно ничего. Кроме кромешной тоски.

Глава третья: Знак

Ночь втянула Лию в свои холодные, безразличные объятия. Она шла, не разбирая дороги, движимая лишь глухой, ноющей болью внутри. Город вокруг сиял и гудел – вечный праздник, на который её больше не звали. Смех из открытых дверей баров, переливы музыки, свист шин – всё это было чужим, отстранённым, как картинка на экране. Она была за стеклом. За стеклом своего одиночества.

Она вышла на набережную. Широкую, вымощенную гранитом, такую гордую и неприступную. Внизу плескалась темная вода, разрисованная отражениями рекламных огней. Жёлтые, синие, красные полосы колыхались и рвались на части в чёрной воде, словно пытаясь удержаться на поверхности и не уйти в тёмную, холодную глубину. Как и она.

Ноги сами понесли её на мост. Высоко над водой, где ветер был сильнее и слышался шум в ушах, она облокотилась на холодный парапет и смотрела вниз, на это месиво из света и тьмы.

Одиночество было физической болью. Оно сжимало горло, давило на виски. Она была песчинкой. Никому не нужной, выброшенной жизнью неудачницей. Сломавшийся механизм. Мысли о будущем вызывали панический, животный ужас. Завтра. Что она будет делать завтра?

И в этот момент она увидела её.

Белое пятно, мелькнувшее в темноте. Плавный, ни на что не похожий изгиб крыла. Она летела молча, разрезая сырой ночной воздух, не обращая внимания на бурлящий город под ней. Чайка.

Лия замерла. Мозг, затуманенный алкоголем и горем, попытался протестовать: «Не может быть. Чайки ночью спят. Они не летают в темноте. Так не бывает».

Но она была тут. Реальная. Совершенная. Она сделала широкий круг прямо над центром моста, и ей на мгновение показалось, что она смотрит на неё, проникающим взглядом, полным какого-то не птичьего, глубокого понимания.